Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи Страница 3

Меня можно назвать диковинкой. Я исследовал все, что накопила мировая медицина за несколько веков своего существования, и обнаружил всего несколько случаев, похожих на мой. Увы, похожих не полностью.

Первыми созданиями со смещенными временными циклами были фрэбоньерские близнецы, родившиеся в 1250 году в маленькой деревушке в Беарне. Если говорить о физическом развитии, Эвелин и Флер появились на свет старухами. Близнецов показали королям Англии и Франции, а заодно и папе римскому. Тот не признал девочек дьявольскими отродьями, но усмотрел в их рождении знак божий, возвещающий о втором пришествии Христа. Паломники приходили, чтобы прикоснуться к детям и внять их лепету, в надежде услышать пророчество о грядущем конце света. Внешность девочек, в отличие от моей, оставалась неизменной, и, когда они стали достаточно высокими, их начали воспринимать как обыкновенных старых крестьянок и вскоре забыли. Взрослых близняшек навещали только доктора да представители церкви. Когда же Эвелин и Флер достигли того возраста, на который выглядели, они легли в их общую кровать, взялись за руки и умерли. Печальную сцену даже выгравировали на дереве. Раньше эта гравюра висела над моей кроватью.

Еще одна пара близнецов — Линг и Хо — жила в восемнадцатом веке и стала известна благодаря нескольким брошюрам о борьбе с сифилисом. Их история более сходна с моей. Точнее, история одного из них: бедного, затравленного Хо. Согласно брошюре, мать мальчиков была шанхайской проституткой, и хотя Линг появился на свет розовым слюнявым младенцем, Хо, подобно мне, вступил в жизнь не с того конца. Итак, Линг рос, ползал и агукал, а Хо начинал молодеть. Однако недуг приковал Хо к постели. Своим видом бедняга напоминал мумию. Даже когда он достиг более моложавого и обыкновенного вида, то продолжал лежать как бревно и пил только крепкий бульон, исходя от зависти к счастливчику брату. Наконец, накануне тридцатилетия, внешность близнецов стала практически одинаковой. Теперь Хо мог дать волю чувствам, которые так долго дремали в глубине его души. В день их рождения Линг оставил деревню, семью и детей и отправился к брату. Войдя к Хо, Линг склонился над постелью, чтобы поцеловать больного, но тот выхватил припрятанный нож и вонзил в тело брата, после чего покончил с собой. В луже липкой крови близнецы стали абсолютно неразличимы, поэтому их похоронили в одной могиле. Надгробная надпись гласила, что один из упокоенных — святой, а второй — дьявол, да только кто из них кто — навеки останется сокрытым.

Последний известный случай касается более современного человека — Эдгара Хауэра. Эту забавную историю помнила даже моя бабушка. Сын венского купца, Эдгар до тридцати лет жил самой обычной жизнью, однако потом его развитие, как и мое, пошло в обратную сторону. До конца своих дней Эдгар молодел и молодел. Я тщательно изучил его случай в надежде найти хоть намек на то, как он мог бы скончаться естественным путем (теперь, когда мой собственный конец близок, проблема смерти занимает меня все больше). Но, к счастью для самого себя, Эдгар простудился и умер до пятидесятого дня рождения, оставив жену оплакивать тело десятилетнего мальчика.

Вот так. Историй со счастливым концом мне не встречалось.

Постараюсь объяснить причины своей маскировки. Нехорошо притворяться двенадцатилетним мальчиком только потому, что я похож на него. Дело в том, что я и есть — мальчик. Я маленький, веснушчатый и одинокий; мои бриджи заляпаны грязью, а в каждом кармане сидит по лягушке. Только более внимательный наблюдатель заметил бы, что для ребенка двенадцати лет у меня слишком много старых шрамов, что я слишком опасливо поглядываю по сторонам и иногда поглаживаю свой детский подбородок так, словно у меня была борода. Впрочем, тщательно меня не разглядывают. Знаю, в это трудно поверить, но мир всецело убежден, что я именно тот, за кого себя выдаю, причем не только благодаря отточенному за долгие годы искусству притворства. Просто никто не обращает внимания на маленьких, плохо одетых мальчиков. Мы незаметны на фоне грязи.

Если кому-нибудь в этом городе есть до меня дело, то я сирота. Согласно местным сплетням, мой отец погиб два месяца назад в весеннем паводке. Заботливая мама одного мальчика взяла меня к себе. Этим мальчиком был ты, Сэмми, мой невольный товарищ и сын миссис Рэмси, местной фотохудожницы. С тех пор я живу здесь.

О, теперь ты узнаешь меня, не так ли, Сэмми? Грустного белобрысого сироту, с которым в детстве был вынужден делить спальню. Странный ребенок на нижней кровати, уверен, ты и по сей день помнишь мой храп. Если ты читаешь эти строки, значит, уже достаточно взрослый и, возможно, простишь меня.

Чтобы не вызывать подозрений, мне приходится каждый день ходить в школу и сидеть на дурацких уроках. Сегодня, например, была география Америки, где нам рассказали уйму лжи, включая и то, что на территории Каролины (моего родного штата) встречаются все виды местности. Мне пришлось прикусить своего лучшего солдатика, чтобы смолчать. Вулкан? Степь? Тундра? Двенадцатилетние мальчики не знают таких слов, и я должен следить за собой.

Зачем я притворяюсь мальчиком? Почему бы просто не въехать в город, как любой уродливый карлик, верхом на цирковом слоне? Почему бы не напялить мятую шляпу и пальто, как все другие старики?

Есть две причины. Во-первых, из-за Правила. Во-вторых, дорогой Сэмми, из-за тебя. У меня было достаточно времени, чтобы придумать, как тебя отыскать, как войти в твою жизнь, как пробраться на нижнюю кровать и прислушиваться к твоему сонному бормотанию.

Мне сказали, что первым человеком, осознавшим мое положение, был вовсе не доктор, а наша горничная Мэри. Мы нередко посмеивались над Мэри — бабушка любила рассказывать гостям, что, спускаясь по лестнице, бедняжка до сих пор сходит спиной вперед. Однако на самом деле горничная была болезненной и невротичной девушкой, склонной к приступам раздражительности, плаксивости и смешливости из-за любого комплимента или похвалы, легкая добыча для мало-мальски сообразительного мужчины. И, как поется во всех ирландских балладах, она сбилась с пути.

Я был еще ребенком, когда Мэри выгнали, — выгнали за то, что любовник бросил несчастную с мертворожденным ребенком, оставив ей лишь шотландский медальон в форме листочка чертополоха и разбитые надежды. На ее место взяли другую, очень похожую на Мэри девушку (рыжеволосую Мэгги), и больше никто никогда не вспоминал прежнюю служанку, кроме моего отца, когда он устраивался покурить с друзьями, — шутки ради. Мэри вычеркнули из жильцов дома № 90 по Саут-Парк-авеню.

Однако несколько лет спустя она вернулась, вошла с черного хода и уже успела подняться по лестнице, когда ее заметила бабушка.

— Мэри! — воскликнула бабушка, схватившись за свою черную брошь.

— Миссис Арнольд, я…

— Как ты вошла?

Мэри уже ничем не походила на молодую женщину. Лицо ее сохранило привлекательность, но какую-то затвердевшую, словно незрелое яблоко, а глаза, которые раньше быстро обшаривали комнату, утратили живость. Одета Мэри была неплохо, разве что немного вульгарно; впрочем, пристальный взгляд обнаружил бы, насколько выцвело платье — видимо, его носили и стирали ежедневно. Руки покрылись городской копотью, пеплом, который, подобно снежинкам, летел с фабрик. Почему все добропорядочные женщины носили перчатки? Потому что мир грязен. На Мэри перчаток не было, если она и боролась с грязью, то уж никак не в статусе горничной. Она опустилась.

Мэри улыбнулась какой-то новой улыбкой.

— Мне открыл Джон. — Она говорила о Джоне-китайце, так мы называли повара. — Это пустяк, просто…

— Мне жаль, Мэри, — гневно воскликнула бабушка, — но ты сама отрезала себе путь к возвращению… — Она уже было разразилась привычной тирадой о чистоплотности и божьей каре, но тут няня вынесла меня из маминой комнаты, чтобы я поздоровался с бабушкой. Мне было уже почти три года, однако няня все еще носила меня на руках. Судя по нескольким фотографиям того периода, я был укутан в кружева и выглядел более чем омерзительно, когда заметил Мэри. В ту пору я постоянно находился в заточении и редко встречал кого-нибудь, кроме бабушки, мамы и няни. Должно быть, я завизжал от восторга.

— Вы только взгляните! — к ужасу бабушки, вскрикнула Мэри. Бабушка попыталась преградить ей дорогу, но Мэри подошла ко мне и коснулась моего сморщенного лица. — Почему… — пробормотала она изумленно, глядя в лицо бабушке. — Белые волосы исчезли!

Бабушка рассвирепела.

— Мэри, пожалуйста, выверни карманы.

— Мэм, он молодеет.

Няня с бабушкой переглянулись. Только глазам, которые давно меня не видели, удалось сравнить мой ужасный младенческий вид и эту новую, чуть более мягкую внешность. Запутавшаяся ирландская девушка воспользовалась моментом и выскочила на улицу (интересно, зачем она приходила: украсть, умолять, отомстить?). Так или иначе, Мэри произвела в доме настоящий переполох. Падшей женщине хватило минуты, чтобы заметить то, чего не разглядели целые полчища докторов.