Ёко Огава - Отель «Ирис» Страница 3

Вокруг бегали и дурачились дети. Солнце еще стояло в зените, а по ту сторону оконного стекла сверкало море. В нем плавал похожий на человеческое ухо остров Ф. Я видела, как суденышко, обогнув последний мыс острова, направляется в нашу сторону. На каждой свае понтонного моста сидело по чайке.

Когда я увидела этого человека вблизи, он оказался более хрупким, чем я себе представляла. Он был примерно такого же роста, как и я, и, можно сказать, у него была впалая грудь. Волосы, растрепанные в прошлый раз, теперь были тщательно приглажены, но я обратила внимание на плешь на затылке. Когда беседа оборвалась, мы оба смотрели на море. А что еще оставалось делать? Когда мужчина прищурился, у него было такое выражение лица, словно у него что-то болит.

Молчание становилось невыносимым, и я первая открыла рот:

– Вы ждете катер?

– Да, – ответил он.

– Местные жители им не пользуются. Даже я только раз в жизни плавала на нем, когда была маленькой.

– Дело в том, что я живу на острове Ф.

– Разве там кто-то живет?

– Да, хотя обитателей там немного. Лишь на этом кораблике я могу вернуться домой.

На острове имелись лавка товаров для аквалангистов и оздоровительный центр металлургов, но я и не подозревала, что кто-то живет там постоянно.

Мужчина говорил, теребя кончик галстука. На галстуке даже образовались складки. Прогулочное суденышко по мере приближения увеличивалось в размерах. Школьники, которым было уже невмоготу ждать, выстроились на набережной.

– Со своим пластиковым пакетом из лавки мелочей я буду выделяться среди поднимающихся на борт. Я единственный, у кого нет при себе камеры, удочки и кислородной трубки.

– Почему вы поселились в таком неудобном месте?

– Я чувствую себя там свободно. Кроме того, я ведь, в основном, работаю дома.

– А чем вы занимаетесь?

– Я переводчик с русского языка.

– Пере… вод… чик… – повторила я, запинаясь.

– Это кажется вам странным?

– Нет. Это меня удивило, потому что я никогда еще не встречала представителя такой профессии.

– Я весь день провожу за письменным столом, листая словари и отыскивая там нужные слова. Только этим и занимаюсь. А ты? Учишься в школе?

– Нет. Вот уже полгода, как не учусь.

– Тогда сколько же тебе лет?

– Семнадцать.

– Семнадцать, – повторил мужчина, словно в моем ответе был какой-то тайный смысл. – Но, пожалуй, сейчас мне уже самое время возвращаться домой. Я живу в маленьком домике, который кто-то построил давным-давно, намереваясь устроить в нем загородную виллу. Он находится с задней стороны, за причалом, и если представить себе ухо, он будет точно здесь.

Он наклонил голову и указал ниже мочки уха. Я остановила взгляд на том месте, куда мужчина указывал. Наши тела на какой-то короткий момент вдруг оказались очень близко, что мы сразу же почувствовали. Я отвела взгляд, а мужчина убрал свое ухо.

Тогда я впервые узнала, что уши тоже стареют. Это был отвисший и дряблый кусок плоти. Прогулочный катер издал гудок, оповещая о своем прибытии. Чайки сразу слетели с понтонного моста. Кораблик пришвартовали к берегу при помощи цепи, а в зале ожидания объявили о посадке.

– Мне нужно идти, – пробормотал переводчик.

– До свидания, – сказала я.

– До свидания.

У меня создалось такое впечатление, что мы не просто обменялись с ним прощальными словами.

Я видела через окно, как он идет по понтонному мостику, исчезая в толпе. Хотя он и не был высоким, но его широкоплечая фигура выделялась среди экскурсантов. По дороге он оглянулся. Я помахала ему рукой, думая о том, как странно махать человеку, с которым меня ничто не связывает и даже имени которого я не знаю. Он собрался было помахать мне в ответ, но испугался и, передумав, засунул руку в карман.

Издав гудок, катер отчалил от набережной.

Мать меня наказала. Еще бы, я ведь вернулась в «Ирис» только через пять с лишним часов. Мало того, в спешке я забыла забрать из гладильной ее платье.

– Как ты посмела так поступить? Я собиралась надеть его сегодня вечером, когда пойду на просмотр в танцевальной студии!

Раздался звонок, который нажал на конторке какой-то гость.

– У меня только одно бальное платье, и тебе это хорошо известно. Без него я не смогу танцевать. А начало в полшестого, я не успеваю. Я так ждала твоего возвращения. Что мне теперь делать? И все из-за тебя!

– Извини меня, мама. В городе я случайно повстречала одну старую даму, которой стало плохо. Лицо у нее было землистого цвета, по телу пробегали судороги, ей было действительно очень плохо. Мне пришлось доставить ее в больницу, и потом я никак не могла сразу уйти оттуда. Поэтому и задержалась.

Я придумала эту ложь по пути домой. Как будто для того, чтобы усилить гнев матери, непрерывно звенел звонок.

– Отправляйся же наконец на свое место! – гневно крикнула мать.

На просмотр, о котором она говорила, собралось человек десять, в том числе жены местных торговцев, служащие завода по переработке рыбы, пенсионеры, – и все танцевали крайне плохо. Так что моя забывчивость не имела никакого значения. Если бы я даже принесла маме платье, как она того требовала, она могла бы заявить, что у нее нет никакого желания туда идти.

Я никогда не видела, как танцует моя мать. И с неподдельным ужасом представляла в танце ее дрожащие телеса, выступающие за края бальных туфель толстые ноги, руки незнакомого мужчины на ее бедрах и макияж, размазавшийся от струящегося пота. При мысли обо всем этом меня начинало тошнить.

С ранних лет мать постоянно расхваливала перед другими мою внешность. Разумеется, на первом месте у нее всегда стояло получение хорошей платы от постояльцев, но вот на втором – получение от них комплиментов, пусть даже неискренних, по поводу красоты ее дочери.

«Вы когда-нибудь видели такую прозрачную кожу? Мне даже становится страшно, что она просвечивает. А эти огромные, почти черные глаза? Они не изменили цвета с тех пор, как она была младенцем. А какие длинные ресницы! Когда я выходила из дома, держа малышку на руках, меня каждые пять минут останавливали, чтобы посмотреть на нее, и восклицали: „Какая хорошенькая!" Кстати, один скульптор, имени которого я не помню, хотел даже сделать мою девочку своей моделью. На конкурсе он получил первую премию». У матери имелось бесконечное количество эпитетов, чтобы удовлетворить свое самолюбие за мой счет. Но половину своих историй она придумывала. Так называемый скульптор оказался насильником, и необходимость ходить к нему отпала. Мать пела мне дифирамбы, но совсем не потому, что очень меня любила. Напротив, чем больше она меня нахваливала, тем больше мне казалось, что я становлюсь уродливой, и это было невыносимо. Ни на мгновение я не считала себя красивой.

А теперь вдобавок мама каждое утро еще и расчесывает мне волосы. Она заставляет меня садиться перед зеркалом, левой рукой сжимает мои рассыпавшиеся волосы, и больше я уже не могу шевелиться. Мать с такой жестокостью массирует щеткой кожу у меня на голове, что даже раздается слабый звук. Стоит мне чуточку пошевелиться, как она еще сильнее тянет мои волосы левой рукой. Когда волосы находятся в ее власти, я полностью утрачиваю всякую свободу. Полностью утрачиваю свободу.

Опустив расческу в бутылочку с маслом из камелии, она делает мне шиньон. Она не упускает ни одного волоска. Масло противно пахнет. Иногда она украшает мои волосы дешевыми шпильками или булавками.

– Ну вот, готово.

Услышав довольный возглас матери, я впадаю в мрачное настроение.

В тот вечер я не имела права на ужин. С раннего детства это было традиционным наказанием. В те ночи, когда я ложилась спать с пустым желудком, мрак казался еще более глубоким.

В полной темноте я несколько раз пыталась представить форму ушей и спину того мужчины.

На следующий день после наказания мать занималась укладкой моих волос с еще большим рвением. Она слишком сильно намазывала их маслом из камелии и при этом восхваляла мою красоту.

Отец моего деда открыл отель, перестроив бывшее питейное заведение. Это случилось давно, лет сто назад. Все ближайшие рестораны и гостиницы находятся на морском побережье, и чем ближе они к развалинам замка, тем более шикарными считаются. «Ирис» проигрывает по сравнению с ними по всем статьям. Чтобы дойти до развалин замка, требуется более получаса, и только из двух комнат можно видеть море. Из остальных окон открывается вид на фабрику по переработке рыбы.

После смерти дедушки мать велела мне бросить школу, чтобы я могла помогать ей в отеле.

Сначала я работала на кухне, готовя завтраки. Я мыла фрукты, нарезала ветчину, выставляла на лед коробочки с йогуртом. Как только я слышала, что вниз спускаются первые постояльцы, так сразу же начинала молоть кофе и нарезать хлеб.