Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово Страница 3

Почитатель знаменитого гуманиста и врача поставил бонбоньерку на красный ковер у постели, выключил главное освещение в купе и включил лампочку над изголовьем, расправил одеяло и, кряхтя, забрался под него. Нащупал рукой и взял папку, лежавшую в ногах. Перед тем как открыть ее, он достал из коробки еще одну шоколадку с мерзко-зеленой фисташкой на ней и положил в рот, пробормотав: «Яд, самый настоящий яд для меня». Проглотив шоколад, прижал руку к сердцу, но не почувствовал боли. По-видимому, это огорчило его, так как на его лице появилась недовольная мина. С раздражением он открыл папку, в которой лежала толстая рукопись. На странице под верхним листом было написано:

Кто бы ни читал эту книгу —

знайте: мое имя Оливер Мансфельд.

Мне 21 год, я сын Вальтера Мансфельда.

Толстяк опустил рукопись:

«Оливер Мансфельд?»

«Возьму-ка я кусочек нугата[4]. (Все едино — до следующего Рождества я все равно не доживу. Все мы в руках Господа.)»

«Сын Вальтера Мансфельда…»

Об Оливере Мансфельде Альберту Лазарусу известно ничего не было. В области литературы сей молодой человек пока что ничем о себе не заявил. А вот его папаша Вальтер был известен почти каждому взрослому гражданину Федеративной Республики как главный герой крупнейшего за все послевоенное время скандала.

«Еще один кусочек кроканта»[5].

Лазарус увлеченно сосал сладости. Поезд шел теперь очень быстро, колеса стучали в бешеном ритме. «Гм, итак, сын этого мерзавца сочинил роман. Так-так». Лазарус поглядел на первую страницу папки. Служебная отметка гласила, что рукопись поступила в издательство 20 декабря 1961 года, и, конечно, со стороны этой Майер было вопиющей халатностью, что рукопись пролежала без движения все Рождество и новогодние праздники. «Когда вернусь, надо будет сказать ей по этому поводу пару ласковых слов». Лишь вчера после обеда она сунула ему в руки папку со словами:

— Может быть, поглядите это в дороге, господин Лазарус.

Франкфуртское издательство имело филиалы в Вене, Берлине и Цюрихе. В понедельник, 8 января 1962 года, Лазарусу предстояло провести в Вене несколько деловых встреч. Ехать до Вены было почти что целых двенадцать часов. И поскольку Лазарус любил читать по ночам, то охотно взял с собой рукопись.

«Что ж, поглядим (Может быть, еще одну вишенку с коньяком?)… Поглядим, чем собирается порадовать нас юный господин».

Я хотел бы стать писателем. Эта рукопись — первая моя попытка. Я сам лучше всех знаю слабости моей книги, которая по причинам, понятным редактору и не требующим пояснений, не имеет последней главы. Данная рукопись представляет собой роман, где описываются подлинные события и люди с (пока что еще) неизмененными именами…

«Ага, стало быть, еще не зашифрованный роман о подлинных событиях».

Лазарус размышлял:

«Либо этот молодой человек очень наивен или же наоборот хитроумен. Что это — погоня за сенсацией? Или месть своему папочке? Желание пробудить интерес издательского редактора?» Лазарусу были известны самые разные трюки самых разных писателей. Но это было нечто новое.

Я думаю, что каждый автор в своей первой книге использует исключительно личный опыт — то, что его особенно потрясло…

«Яд, настоящий яд для меня». Лазарус сунул в рот шоколадную конфету, опасно начиненную осколками орехов.

Именно так и возникла моя книга, может быть, даже правильнее сказать — мой дневник, поскольку в данной форме это, пожалуй что, скорее дневник. Ни имена действующих лиц, ни места событий, ни сами события не изменены. Все, что написано на последующих страницах, — правда…

«Прекрасно… Эх, кусок ореха попал в дупло зуба. Этого и следовало ожидать».

…правда — как я ее испытал на себе.

«Эх, да что тебе известно о правде, мальчик?»

Обычно дневники никому не показывают, особенно если они содержат такие личные интимные впечатления, как этот. Еще реже такие вещи отваживаются публиковать. Но я решился и посылаю вам эту рукопись с одобрения той женщины, ради которой она написана. Эта женщина и я любим друг друга. Мой роман — история этой любви…

«Слава богу, наконец-то удалось языком достать осколок ореха. Зачем тащиться к зубному врачу, ежели мне все равно не дожить до следующей весны? Но орехов больше есть не надо. Лучше уж кусочек марципана…»

…нам безразлично, что думают о нас другие люди. Если бы это касалось только нас, то не нужно было бы менять ни ее, ни мое имена. Через час мы вместе отнесем эту рукопись на почту и отошлем в издательство, потому что мы приняли одно решение, позволяющее нам без всякого страха и стыда сказать правду всему миру…

Свободной левой рукой Лазарус погладил свой свисающий пышный левый ус, уронив при этом кусочек шоколада на одеяло, и хмыкнул. «Без всякого страха и стыда». Теперь-то наконец ясно. Стало быть — порнография.

Мальчик осмотрелся, обнюхался и понял, что наше столетие — это век порнографии. Разумеется — утонченной порнографии, издаваемой в респектабельных издательствах. Таких, как, например, наше. Вот только в нашем-то как раз и не издано ни одной такой вещицы.

И зависит это не от владельца, а от меня. Именно я так и не подобрал ничего такого. Мой шеф — прогрессивный человек. «Современная литература — это сплошное свинство, — говорит он. — Но если этого не издавать, то разоришься. Припомните-ка! «Леди Чаттерлей»! «Лолита»! Ну, и наряду с этим можно, конечно, позволить себе что-нибудь возвышенное. И, конечно, научно-популярная литература, путеводители, справочники и т. д. Такая нехудожественная литература всегда ходовая. Но один только художественный вымысел?.. Я спрашиваю вас, Лазарус, за что я только плачу вам деньги? За то, что вы год за годом, сидя на своей жирной заднице, постоянно навязываете мне своих писателей?» Так разговаривает он — современный человек. А я старомоден. Я считаю, что дела идут и всегда будут идти и без порнографии. А во всем виноват Хемингуэй. С него все это пошло. Но в его книгах самые мерзкие слова еще печатались только первой и последней буквой, а между ними точки. Сейчас такие слова печатают уже полностью.

Но, с другой стороны, шеф всегда относился ко мне хорошо. Я всю жизнь проработал у него. Через два года я его покину. Но, возможно, и раньше. Ввиду известных обстоятельств. И пусть тогда он не ругает покойника. Сделаю-ка я ему дружеский подарок: перед тем как загнуться, подберу-ка я ему по-настоящему смачную вещицу.

Эх, если еще этот парень пишет этаким рубленным заплетающимся языком (они зовут это внутренним монологом), то будет как раз то, что надо. Еще лучше — если неправильным немецким языком с неправильной пунктуацией! Или вовсе без нее! Тогда мы его разрекламируем как немецкого Джеймса Джойса. Как почти что Генри Миллера. Только бы он не вздумал изображать похабщину в абстрактной манере. Идиотов, которые занимаются этим, у нас сейчас достаточно (поэтому-то мне до сих пор так и не попалось ничего подходящего). А то сидит у себя дома немецкая домохозяйка, и если у нее нет юной дочери-интеллектуалки, которая может ей пояснить что к чему, то маме вполне может показаться, что все ее представления об анатомии абсолютно неверные, и будет она отчаянно спрашивать себя: «Чем же они занимаются? Что это она с ним делает? И сколько их вообще? А иностранные слова такие — что их не найти даже в Брокгаузе…»

А вдруг с этой книгой нам повезет».

Альберт Лазарус посмотрел, сколько страниц в рукописи.

Их было 743.

«19 марок 80 пфеннигов. По-видимому, дешевле книга не получится. Но если мальчик умненький и достаточно ясно выражается там, где надо, да к тому же еще разоблачает жулика-папашу, то сможем напечатать первым тиражом целых десять тысяч.

Но все это — если.

Пожалуй, еще кусочек нугата».

Кое-кто из действующих лиц этой истории нашей любви изображен в отрицательном свете или же показан так, что может почувствовать себя задетым в своей чести…

«Ну вот. Так оно и есть. Опять ни то ни се. Я так и знал».

…признаю, что мне доставляет большое удовольствие выставить перед всем светом во всей их извращенности, со всеми их пороками прежде всего моего отца и фройляйн Штальман, показать их такими, каковы они на самом деле.

«Ага, проблеск надежды. Мальчик, кажется, и в самом деле наивен. Ну что ж, наивность тоже товар, который неплохо идет. А ежели наивность да и еще и с порнографией…

Спокойно, спокойно.

Читай дальше.

Сколько раз приходилось разочаровываться. Бывает, что эти мальчики и наивны, и порочны, но не умеют писать. И такое нам попадалось».

Если же мы оставим имена Мансфельд и Штальман и изменим только имена других действующих лиц и места событий, то ничего не выгадаем. Как я слышал, каждый человек обладает так называемыми правами личности…