Сергей Алексеев - Чёрный ящик Страница 3

Кобель сделал стремительный рывок вперед, но остался на месте и приглушенно заурчал. Сука приподняла голову, ткнулась носом в меселку, которая была в руке у Худякова, всхрапнула и вдруг, скосив глаза на хозяина, по-воровски лизнула полосатую от накипи деревяшку.

– Здорово, – сказал наконец Худяков и снова опустил меселку в чугунок. Голос у него был низкий и гулкий.

– Да, собачки у тебя, – протянул Гриша. – Рыбы нам не продашь, а, хозяин? Тридцать кило. У нас едоков много…

– Продашь… – проворчал Худяков, расплескивая кипящее варево на горячую плиту. – Вы чо, купцы, что ли?.. Приехали, и все вам продай да продай… Сами ловите.

Я рассматривал его из-за спины стоящих впереди геофизиков, что-то знакомое чудилось мне в этом человеке. Он напоминал нашего деревенского пастуха Кешу. Кеша ходил по деревне босой, с длинным плетеным бичом, в таких же штанах на резинке. Летом он пас скот, а зимой куда-то исчезал. Мало кто знал его фамилию и тем более сколько ему лет. Одни считали его дурачком, другие – пьяницей. Пил Кеша здорово. Каждый в деревне старался подпоить пастуха, чтобы он лучше смотрел за коровой, однако Кешу подкупить было невозможно. Вечером, напившись у какого-нибудь хозяина, до полуночи бродил по деревне, орал бессвязные песни, щелкал бичом, пугая дразнящую его пацанву, а утром со злостью и ненавистью драл корову того хозяина, матерился и кричал до слез. Мы побаивались его, и когда наступала очередь идти к нему в подпаски, мальчишки делали это с неохотой, а то и вовсе сбегали. Однако едва Кеша собирал стадо и угонял его за деревню – он тут же преображался, становился грустным и жалким. Бич тащился за ним по пыли, как опущенный собачий хвост, а сам он брел, опустив голову и наступая босыми ногами в горячие коровьи лепешки. В обед он не ел, а, дождавшись, когда стадо после водопоя разляжется в прибрежных кустах, набирал в обрыве желтой глины и, усевшись поближе к воде, начинал лепить человеческие фигурки. Первым он вылепливал коротенького мужичка без штанов и в шляпе, потом бабу в платочке и длинном фартуке, затем шли, видимо, их ребятишки: маленькие, пузатенькие человечки. Усаживал их в рядок на солнышке, отходил, разглядывал и, взявшись за бич, шел поднимать коров. Глиняные фигурки так и оставались на траве. Когда мы, бегая по берегам реки, находили такое семейство, кто-нибудь всегда говорил: «Кеша тут был…» – и распинывал человечков. Кеша, обнаружив разгром, ничуть не отчаивался и лишь, виновато улыбаясь, произносил: «Ишь, семья-то пропала…» Когда мне было шестнадцать и я уезжал в город учиться на электрика, пропал и сам Кеша. Однажды в обед коровы пришли одни, чем-то напуганные, взбудораженные, и разбежались по дворам. Кешу сначала материли, потом долго искали в лесу, в реке, но не нашли. Спустя два года я приехал в деревню к родителям, чтобы меня проводили, в армию. Это было весной. Снег по солнечному берегу реки уже стаял, и я бродил с одноклассницей Верой по теплым полянам, собирал ей подснежники, рассказывал про армию, которой еще не знал и не представлял, про любовь и детство. На бугорке, на самом солнцепеке, срывая еще нераспустившиеся кандыки, я наткнулся на «семейство» глиняных человечков…

– Смотри! Кеша тут был! – закричал я и размахнулся ногой, однако не ударил, а сел рядом, взял в руки размокшего, потрескавшегося мужичка. Перед глазами встал наш пропавший пастух, босой, в широченных штанах на резинке, привычный с детства и непонятный, как его увлечение глиняными куколками.

…Худяков снял чугунок с огня, поставил его на стол, и собаки разом оказались тут же. Сука норовила заглянуть в посудину, повизгивала и виляла хвостом. Кобель же мрачно поглядывал на нас и все морщил в оскале продолговатую морду, показывая желтые клыки.

– Один ваш только что приходил за шкурой, – продолжал Худяков. – А коли шкуры нет, говорит, продай собаку…

– Ты что разворчался, хозяин? – миролюбиво спросил Гриша. – Дай людям рыбы, будь человеком. Заплатим, не бойся…

– Я-то не боюсь, – прогудел Худяков. – Мне вас чо бояться… Видал всяких… – и, неожиданно разозлившись, сказал: – А собак моих не приваживайте! Убью за собак, понятно вам?

– Они сами прибегают, – вставил я. – Мы их не зовем…

– А кто пальбу открывает каждый день? – Худяков

вынул из шкафа на стене миску и бросил ее на стол.

– Это мы скважины взрываем, – пояснил я. – У нас

работа такая.

– Пошли отсюда, – сказал один из геофизиков. – Чего с ним разговаривать. Иди он…

Худяков вдруг повернулся и пошел мимо нас к выходу. Собаки рванулись следом. Мы тоже вышли на крыльцо. Хозяин снял с гвоздя два сыромятных ремешка и, поймав собак, крепко привязал их к скобе, вбитой в нижний венец избы. Кобель сверкнул глазами, а сучка спряталась за него и тоненько заскулила. Худяков подошел к мешкам, лежащим на траве, схватил один в охапку, поставил и подкатил пустую бочку. Затем развязал мешок и вывалил из него рыбу в бочку. Мелькнули щуки, желтые язи и россыпь чебаков. Вставил в паз крышку и двумя ударами топора насадил обруч.

– Получайте, – тихо сказал он и катнул бочку Грише. – Рыбы не жалко… Гриша вынул из кармана пригоршню мелочи.

– Держи, хозяин, – торжественно провозгласил он. Худяков, не взглянув на него, прошел к черемуховому кусту за колодцем и выломал там длинный гибкий прут. Кобель завыл и прижался к стене, сука уткнулась головой в бревно, подставляя худой зад. Гриша сунул деньги в карман и крикнул:

– Покатили, братва! Дают – бери…

Бочка глухо застучала по заросшей дороге.

– Собак не трожьте! – крикнул вслед Худяков, обчищая прут от листьев. Я оглянулся. Он мне снова напомнил пастуха Кешу, когда тот драл бичом корову, загоняя ее в стадо… Кобель оборвал вой, напрягся и неожиданно резко дернулся вперед. Ремень оторвался у самой скобы, пес упал на бок, потом вскочил и ринулся в заросли сухостойной прошлогодней травы.

– На место, Шайтан! – прогремел Худяков, однако спина кобеля мелькала в траве все дальше и дальше. Я обрадовался, что псу удалось сбежать от порки.

Стемнело, когда Гриша начал варить уху. Спать никто не ложился, разговаривали, смеялись, обсуждали визит к соседу. Пухов несколько раз подходил к кухне, все удивлялся, как это Грише удалось достать чуть ля не целую бочку рыбы за так, бесплатно, и все хвалил повара. Я вместе с остальными ждал уху и прислушивался к звукам, доносившимся от дома Худякова. Там долго стучал топор, гремело железо, скрипели выдергиваемые откуда-то ржавые гвозди, однако собак не было слышно. После запоздалого ужина я решил с часик позаниматься английским, устроился за столиком, зажег свечу и открыл разговорник. Этот разговорник я ценил и берег больше, чем любую мою вещь, больше, чем ружье. Он был не простым туристским талмудом, с помощью которого можно едва-едва поговорить о погоде. Мой разговорник издавался специальным тиражом для дипломатических представительств и оказался у меня с помощью книжного «жучка» в Сокольниках. Я отвалил за него двести рублей и с момента покупки с ним не расставался. Сейчас я уже мог вести беглый разговор о политической обстановке в стране, о специфике курсов самых разных президентов, об экономической политике фирм и о положении рабочего класса. Я раскрыл свою драгоценность на странице, где излагалась беседа о живописи и литературе, но Гриша за спиной зевнул и сказал по-английски:

– Давай-ка, Витька, спать.

– Спи, – ответил я с дипломатическим спокойствием.

Порой мне начинало казаться, что Гриша завидует мне. Я бубнил полушепотом фразы по-английски, п. если ошибался, он тут же делал замечание, ревностно поправлял и доказывал, почему так, а не иначе.

– Погоди, старик! – обрывал он. – Ты хреновину спорол. Глагол «отворять» надо ставить в настоящем времени… Кошмар!

– Не суйся, – бросал я по-русски.

– Сам дурак, – отмахивался Гриша, но не обижался.

Я начал читать маленькую вступительную статью об английском искусстве, однако смысла не улавливал. В голову лез Худяков, со своими собаками, виделись его лицо, блестящее от пота, стремительные движения, когда он набивал обруч и выламывал прут. Что-то заставляло думать о нем, притягивало внимание, как притягивает взгляд красивая девчонка в толпе или карлик-уродец на кривых ножках. «Ну и что? – пытался я отделаться от навязчивых мыслей. – Мужик за собак беспокоится. Собаки для охотника – первое дело. А тут приехали какие-то, приманивают собачек, прикармливают, испортят начисто. Шалавая собака – не от рождения. Собака что женщина, – вспомнил я слова Ладецкого, – как пошла по рукам – так пропала…»

Но тут же вспомнился отчаянный вой кобеля со странной кличкой – Шайтан, его рывок и побег. По сути, бунт против хозяина, а ведь минуту назад он с такой же отчаянностью защищал его, щерил зубы, рычал, будто не кормил я его сухарями и Гриша не вываливал ему объедки. И Худяков тоже хорош: то ворчал – купцы, то мешок рыбы за так отдал, а мы его и поблагодарить забыли.