Айрис Мердок - Лучше не бывает Страница 3

— На его месте я бы их выпустила, — заметила Кейзи. — Когда я была в твоем возрасте, нас учили, что нельзя мучить животных.

— Нужно что-то решать с камнями, — сказала Мэри. — Мы все время спотыкаемся о них. Не можете вы отобрать те, которые вам особенно дороги, а остальные вынести во двор?

Идея сортировки камней сразу же захватила близнецов. Они бросили кота, усевшись на полу возле кучи камней, и принялись спорить о достоинстве каждого из них.

— Тео навещал Вилли? — спросила Пола.

— Нет, я предложила ему, но он только рассмеялся и сказал, что он не сторож Вилли.

Вилли Кост был ученым, эмигрантом, он жил в поместье Октавиена, в бунгало под названием Трескомб-коттедж — чуть выше в гору от Трескомб-хауса. Вилли страдал от меланхолии, что очень беспокоило экономку.

— Я думаю, они опять поссорились. Они прямо как дети. Ты к нему заходила?

— Нет, — сказала Мэри. — У меня не было ни минуты. Я посылала Пирса, и он сказал, что с Вилли все в порядке. А ты?

— Нет, — сказала Пола. — Я тоже была занята весь день.

Мэри почувствовала облегчение. Ей казалось, что она персонально отвечает за Вилли Коста, как будто он был ее собственностью, считалось, что именно она всегда должна знать, что с ним происходит. Ей надо будет зайти к нему завтра.

— Хорошо, что Дьюкейн приезжает, — сказала Пола, — он благотворно влияет на Вилли.

— Дьюкейн приезжает? — спросила Мэри. — Я бы хотела, чтобы меня хоть иногда ставили в известность хоть о чем-то!

— Я думаю, вы отдаете себе отчет, что комната еще не готова? — сказала Кейзи.

— Просто Кейт думала, что это настолько обычно, что и говорить не о чем.

Джон Дьюкейн, друг и коллега Октавиена, часто приезжал к ним на выходные.

— Кейзи, вы ведь будете так любезны и уберете комнату после чая?

— Конечно, я уберу, выберу минутку. Раз вы считаете, что это нужно сделать, я сделаю.

В это мгновение в кухню вошла Кейт Грей, за ней по пятам следовал Минго. И сразу же будто пронзительный звездный луч просиял над комнатой и собрал воедино все разъединенное до этого момента вокруг центра — Кейт. Мэри, как бы пронзенная этим силовым лучом, видела, как улыбнулось умное, смахивавшее на собачью мордочку, лицо Полы, и почувствовала, как ее собственное лицо поворачивается навстречу и улыбается, а волосы откидываются назад. Минго лаял. Монроз прыгнул на стол. Кейзи добавила кипятку в чайник, близнецы, разрушив тщательно выстроенные ими же ряды камней, защебетали, стараясь ухватить коричневыми от песка руками пояс полосатого платья Кейт.

Круглое яркое лицо Кейт светилось в путанице ее золотых волос, всем уделяя частицу своего блеска. С ее появлением стали особенно заметны миниатюрность, ухоженность и аккуратность двух других дам — Мэри, с ее прической, забранной в узел, похожую на викторианскую гувернантку, и Полы — с остреньким личиком и коротко подстриженными каштановыми волосами. Кейт, сама неопределимая по природе, всем своим существом — шумом, жаром, светом, выгодно подчеркивала индивидуальность и неповторимость других. Кейт слегка заикалась, в ее речи слышался легкий ирландский акцент.

— Октавиен не приедет сегодня.

— О, дорогая, — сказала Мэри, — ради Барби он должен бы приехать.

— Да, но, увы. Что-то случилось у него на работе.

— Что случилось?

— Какой-то парень застрелился.

— Господи Боже, — воскликнула Пола, — застрелился — прямо на работе, ты хочешь сказать?

— Да. Это ужасно.

— Кто он? — спросила Пола.

— Не знаю.

— Как его звали?

— Не сообразила спросить. Кто-то, кого мы не знаем.

— Бедный парень, — сказала Пола, — мне бы хотелось все же знать, как его звали.

— Зачем? — спросил Эдвард, экспериментировавший с сухожилием цыплячьей ножки.

— Легче представить кого-то, если ты знаешь его имя.

— Почему? — спросила Генриетта, рассекая другую ножку кухонным ножом.

— Это хороший вопрос, — ответила Пола. — Платон говорит, что мы можем представить нечто, и тогда оно становится достижимым для нашей мысли, как бы далеко от нас ни находилось.

— Ты права, что подумала о нем, — сказала Кейт. — Как ты права! Ты меня пристыдила. Я чувствую угрызения совести, ведь я думала только об Октавиене и Барбаре.

— Почему он убил себя?

— Пойду приберу комнату Дьюкейна, — сказала Мэри, обращаясь к Кейзи.

— Нет, это не ваша обязанность, — сказал Кейзи.

Они поднялись и вышли из кухни.

Ленивое солнце, чей уходящий свет уже скользил по фронтону дома, бросало длинные прямоугольные дрожащие золотые пятна на выцветшие в цветочек обои большого, выложенного плиткой холла, служившего по выходным столовой. Входная дверь была широко распахнута, позволяя слышать далекую кукушку, а над заросшим травой гравием дороги, над подстриженной покатой лужайкой и высокой, цвета малины со сливками, изгородью спиреи вздымалось море — серебристо-голубое, слишком нежное и прозрачное, чтобы его отлив можно было назвать металлическим. Скорее оно напоминало плотную серебряную бумагу, прихотливо поднимаясь и опускаясь под белесым голубоватым блеском зрелого лета. И пыльное золото солнца, и эфирная прозрачность моря говорили о наступающем вечере. Обе женщины поднимались по белой лестнице, Кейзи тяжело и неловко, Мэри — стремительно, на самом верху они заспорили о чем-то. Мэри послала Кейзи в свободную комнатку, а сама направилась к комнате Барбары.

Мэри Клоудир и ее сын Пирс уже почти четыре года жили в Трескомбе. Отец Мэри, придавленный жизнью человек, был младшим клерком в страховой компании, он и нежная, слабая мать Мэри умерли одновременно от воспаления легких, оставив свое единственное дитя, тогда девяти лет от роду, на попечение пожилой и нуждающейся тетки. Но Мэри все же с помощью стипендии удалось успешно закончить учебу, во время которой она и встретила Кейт. Кейт восхищалась Мэри и почти инстинктивно заботилась о ней. Они стали верными подругами. Гораздо позднее, когда Мэри оказалась бездомной бедной вдовой в самом низу социальной лестницы, Кейт предложила ей переехать и пожить у них. Мэри после многих сомнений решила попробовать. И она осталась. Кейт и Октавиен наслаждались благополучием и глубоким чувством превосходства благодаря своему высокому общественному статусу. Мэри, будучи обездоленной, иногда впадая в романтизм, называла себя изгоем, хотя в то же время она ценила те преимущества, которыми обладали ее друзья, и готова была пользоваться их поддержкой. Но, разумеется, она не приняла бы их милосердия, если бы они оба не обладали в полной мере природной добротой, это свойство находило даже физическое выражение в их округлости — в крупной круглой и лысой голове Октавиена, с ее шелковой золотистой тонзурой, в пухлом лице Кейт, в пушистом шаре ее мягких русых волос. Им обоим свойственно было беззаботное великодушие, правда, что-то в них наводило на мысль о необычных грешниках, которые чудесным образом решили стать праведными. Их брак был счастливым, и они оба прилагали все усилия к тому, чтобы все вокруг тоже были счастливы. Мысль о том, что она сама в высшей степени нужна им, не волновала Мэри. Она вела дом, она следила за детьми, она всегда оказывалась там, где нуждались в ее помощи. Но она знала, что их благодеяния — неизмеримо больше.

Присутствие с недавнего времени в доме Полы с ее лисьей мордочкой поначалу смущало Мэри. Пола была ее подругой по колледжу, с Кейт она познакомилась, приехав после своего развода погостить у подруги. «Все готовы приютить разведенную женщину», — говорила Пола. Мэри пригласила ее, и Кейт была очарована ею. Кейт предложила Поле остаться с ними на неопределенное время. Октавиен придумал шутку насчет гарема, и дело было решено. Пола была старшей и почитаемой подругой студенческих лет. Мэри опасалась, что в постоянном общении Пола может стать непереносимой, и, кроме того, она боялась, что начнет ревновать. Пола была бескомпромиссной особой, порой Мэри казалось, что ее можно упрекнуть в бессознательной наклонности к ханжеству. Сила и ясность всего ее существа, педантичная аккуратность и правдивость как будто бы уличали посредственность и беспорядочность Мэри, которые она сама считала своими врожденными недостатками. Твердое, ледяное достоинство было присуще Поле, развод не изменил ее — что послужило его причиной, Мэри было неизвестно, однако все знали, что Ричард Биран не пропускает ни одной юбки. Само собой разумеется, и даже чересчур очевидно, что Кейт и Пола «обожали» Мэри. Мэри, с ее нервной ясностью сознания, предчувствовала, что они потянутся друг к другу, и в первые месяцы пребывания Полы в доме чувствовала порой острые приступы неприязни. Но, в конце концов, холодность и отстраненность Полы, ее подчеркнутая добродетель успокоили нервы Мэри и даже давали ей энергию, в которой она нуждалась, чтобы видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Вскоре она пришла к выводу, что бояться нечего. Взаимная симпатия Кейт и Полы не представляла для нее опасности. От нее ничего не таили, не строили козней. Примирившись с этим, она даже стала испытывать особое удовольствие от их существования втроем, от которого зависели и другие.