Джон О`Хара - Дело Локвудов Страница 3

— Нет.

— Из Нью-Йорка. И все — на ее имя.

— Наверно, что-нибудь для нового дома.

— Да! Вот что я хотела спросить.

— Спрашивайте.

— Хотя нет, не то. Это я уже спрашивала. Вот что: мы тут разговаривали с Маргарет насчет Эндрю и его жены. В новом доме они над гаражом будут жить?

— А что?

— Маргарет говорит, что не хотела бы жить там одна. Ночью без мужчины страшно. Мне-то что, я привыкла, потому что родилась и выросла на ферме, а Маргарет горожанка.

— Очень уж вы простодушны, Мэй.

— Почему вы так говорите? Может, простодушна, а может — нет. Все зависит от того, что вы под этим подразумеваете.

— Вами играют, как пешкой. Не вы, а Эндрю и его жена хотят знать насчет гаража. Эндрю уже больше года допытывается. Поэтому он и попросил Маргарет через вас узнать. Поняли, Мэй?

— Ах, вон что. Кажется, поняла. Ну, тогда не говорите. Пойду к Маргарет и скажу, что не сумела ничего узнать.

— Я и не собираюсь ничего говорить. Ни вам, ни Маргарет, ни Эндрю. Скажу в свое время. Вы с Маргарет живете у меня достаточно долго, так что пора бы уж знать. Но вы, видно, никогда этого не усвоите.

— Я-то усвоила. Я говорила Маргарет, что мы ничего не узнаем.

— Но она считала, что есть смысл попробовать.

— Да, она считала, что есть смысл попробовать. Почти буквально ее слова.

— Маргарет вечно хитрит. Но она забывает, что Эндрю хитрее ее. Ну ладно, Мэй. Можете убирать со стола. Пойду приму ванну. Ужин — в семь тридцать. Что у нас на ужин?

— Телячьи отбивные.

— Хорошо. Да, не забыть бы: утром я буду спать. До десяти часов кофе мне не приносите.

— До десяти?

— До де-ся-ти. Лучше вам записать это на своей грифельной доске, когда вернетесь на кухню. Напишите: «Ему кофе в десять».

Она улыбнулась.

— Откуда вы знаете, где я напишу?

— Потому что взял себе за правило многое знать, Мэйбл Кристина Фриз, родившаяся двенадцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят шестого года.

— Не говорите Маргарет мой год рождения.

— Не скажу.

— Благодарю вас, сэр.

Она никогда не забывала говорить «сэр» в начале и в конце всех их разговоров; но поскольку она подозревала, что общение с нею ему приятно, то считала, что в ходе самой беседы соблюдать эту формальность ни к чему. Крепкая, трудолюбивая женщина, она начинала сознавать, что годы уходят и надо что-то предпринимать. Но за нехитрой каждодневной работой, которая не была ей неприятна, хотя и отнимала много времени, она забывала об этом и все никак не могла сделать решающего шага. Впрочем, она и не представляла себе достаточно ясно, что, собственно, должна предпринять.

Джордж Локвуд просмотрел вечернюю гиббсвиллскую газету, сложил ее и оставил на привычном месте, где ее подберет Мэй. Потом встал, потянулся и направился было наверх, как вдруг услышал телефонный звонок. Он взял трубку.

— Алло! Ладно, Мэй, я подошел. Алло!

Мэй, бывшая в это время на кухне, повесила трубку.

— Мистер Локвуд? Это Диген. Мэтью Диген. Помните — из охраны?

— Да, Диген.

— Вы меня хорошо слышите? Я из конторы звоню.

— Да, я слышу вас. Что там стряслось?

— Я решил, что лучше вам позвонить. Тут у нас несчастный случай. Очень неприятный.

— Что за случай? Пожар?

— Нет, сэр. Тут один парнишка — не знаем толком, как его зовут… мертвый. Убился.

— Убился? На моей территории? Как он туда попал?

— Он и еще один подросток залезли на дерево с наружной стороны стены, со стороны Рихтервилла.

— С западной стороны. Ну и что?

— Этот парнишка, который мертвый, он залез на дерево и уцепился за ветку, что нависала над стеной.

— Над стеной нет ни одной ветки достаточно крепкой, чтобы удержать человека.

— Вот поэтому он и убился. Ветка сломалась, и он упал на стену. Две пики вонзились в него, мистер Локвуд.

— А, черт! Значит, пики пронзили его насквозь?

— Я не расслышал, что вы сказали, мистер Локвуд.

— Его прокололо?

— Он закричал, и я побежал в том направлении, ну и увидел его.

— Господи! Он был жив еще?

— Ужасная история, мистер Локвуд. Он был еще жив. Я не мог достать его и снять со стены. Побежал за лестницей, но, пока разыскал ее в подвале и вернулся, он уже не шевелился и лежал, перегнувшись через стену. Несчастный мальчик. Лет двенадцати-четырнадцати.

— А куда девался второй мальчуган? Конечно, убежал.

— Убежал, не успел я его задержать. Я кричал ему, но он не остановился, и я не стал его догонять.

— Ну, разумеется. Потом что — позвонили врачу?

— И в полицию штата. Одна из пик прошла рядом с сердцем, а другая переломила позвоночник. Слава богу, ему не пришлось долго мучиться. Бедняга. Наверно, это они за каштанами полезли.

— Сомневаюсь. Там у меня нет каштанов. Где сейчас тело мальчика?

— Полицейские распорядились увезти его в городской морг.

— В каком городе? В Шведской Гавани?

— Да, сэр. Чтоб его опознать, много времени не потребуется.

— Конечно. Второй мальчик обязательно расскажет о том, что случилось. Должно быть, дети фермеров.

— Да, сэр. Парнишка, который убился — на нем были рабочие штаны и войлочные сапоги. Позвонить вам, если я узнаю что-нибудь новое? Наверно, к вам приедут из полиции штата.

— Не надо, Диген. Меня не будет дома. Мне нужно срочно в Филадельфию. Сообщите в вашу фирму, что я позвоню туда утром, и, если возникнет дело, пусть полиция штата свяжется с мистером Артуром Мак-Генри из фирмы «Мак-Генри и Чэпин». Вы знаете, где она находится.

— Да, сэр. Если вы хотите дать мне свой адрес в Филадельфии…

— Я не знаю точно, где буду. Утром позвоню в вашу фирму. Жаль, что так случилось, Диген. Ужасное испытание для вас.

— Да, сэр. Из фирмы пришлют другого человека, он подменит меня сегодня. Не могу оставаться здесь на ночь, все думаю об этом несчастном мальчике.

— Поезжайте домой и старайтесь думать о чем-нибудь другом.

— Вот я и хочу попробовать. До свидания, мистер Локвуд.

— До свидания. — Локвуд торопливо поднялся к себе, переобулся, надел пиджак и уложил в небольшой саквояж вещи. Спустившись вниз, прошел на кухню и объявил: — Ужин отменяется. Меня вызвали по срочному делу в Филадельфию.

— Поезда-то уже не ходят, — сказала Маргарет.

— Поеду в машине.

Он закрыл за собой дверь, завел маленький «паккард» и выехал. Доехав до Рединга, свернул на вокзал поездов дальнего следования и, сославшись на двух членов правления местной железной дороги, отдал начальнику станции ключи от машины. Потом сел в подошедший поезд и уехал в Нью-Йорк.

Пройдет неделя, все уляжется, и он останется в стороне.

— А я только что собиралась звонить телефонистке и просить, чтобы меня не беспокоили, — сказала Джеральдина Локвуд.

— Кому вздумается тебя беспокоить? — спросил Джордж Локвуд.

Она удивленно взглянула на него.

— А ведь верно, кому? Я всегда прошу, чтоб меня не беспокоили. Но если подумать — кто станет звонить мне в три часа ночи или пять утра? Сама не понимаю, зачем я это делаю.

— Можно было бы понять, если бы ты просила не будить тебя, скажем, до десяти утра. Но просить, чтобы вообще не беспокоили, — это странно.

— А я вот каждый вечер, с тех пор как остановилась здесь, звоню телефонистке и прошу ее об этом. Они очень предупредительны, здешние телефонистки.

— Да, здесь весь персонал очень любезен. Я же говорил, что тебе здесь понравится. Я останавливаюсь в «Карстейрсе» уже двадцать пять лет подряд, с тех пор как гостиница открылась. Мне нравится, что она большая — и поэтому в ней не слишком дерут — и в то же время не такая уж огромная, поэтому и служащие тебя знают, и ты знаешь их.

— Наша семья всегда останавливалась либо в «Уолдорфе», либо в «Никербокере».

— Но вы-то с Говардом всегда останавливались в «Мэррей-хилле».

— Не всегда. Иногда и в «Уолдорфе». Мне даже как-то странно бывать в Нью-Йорке и останавливаться не в «Уолдорфе», а где-то еще. К «Мэррей-хиллу» я так и не привязалась. Этот отель больше нравился Говарду и его родным.

— Неплохой отель, только в последнее время стал приходить в упадок. Говорят, что дела его плохи. Как, впрочем, и дела Говарда Бакмастера.

— Не будем говорить о Говарде. Меня сейчас больше интересует, что тебя вдруг привело в Нью-Йорк. Если, конечно, ты готов объяснить.

— Я уже объяснил. Привело меня сюда желание сообщить тебе, что дом готов, — и сообщить не по телефону.

— Очень мило, только я не верю. Иногда ты совершаешь неожиданные поступки, но ты не сентиментален.

— Разве?

— Так мне кажется, Джордж. Ты можешь быть романтичным, но не сентиментальным.

— В чем, по-твоему, разница?

— Этого я не могу объяснить сразу.

— Ну, приведи примеры того и другого.

— Сейчас. Романтик может быть романтичным и при этом никогда не терять хладнокровия. Он все время думает. Сентиментальный человек же полностью во власти чувств. Человек может быть сознательно романтичным, но я не думаю, что он может быть сознательно сентиментальным. Ты совершил много романтичных поступков. Наверное, мы оба.