Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт Страница 3

«Ну, так и за что пьем-то?» – пьяно поинтересовался кто-то. Учтя настроение слушателей, Фурман предложил выпить промежуточный тост – «за удивительное Вовино бескорыстие и смелость в общении с самыми разными существами». «За Володькино бескорыстие! Да! И за смелость!» Эта формулировка всем очень понравилась.

Фурману снова наполнили рюмку, и он продолжил свой тост. Теперь его слушали более внимательно.

«Может быть, вы и не заметили, – тактично сказал Фурман, – но Вова говорил о наших детских годах с гордостью. Хотя и в каком-то довольно неожиданном контексте: речь шла о чьей-то голове… О господи, Таня, неужели теперь выяснится, что у кого-то из нас было не в порядке с головой? Нет? Уф!.. Но ведь он, кажется, говорил именно о моей голове?..»

Общими усилиями удалось восстановить сказанную Вовой фразу: «В детстве Сашка был голова». Ага, вот, значит, как… Фурман доверительно признался, что в первый момент его очень удивило в Вовиных словах использование глагола «был» применительно к его голове. Почему «был голова»? Разве нельзя было сказать просто: «Сашка у нас голова, причем с детства!» Ведь если произнести, допустим: «Вовка у нас голова!» или даже «Таня у нас голова!», то это звучит вроде бы вполне нормально. Но потом он вдруг подумал: не зря же Вовка на протяжении всего их пресловутого «счастливого детства» стремился надавать как можно больше щелбанов по этой самой «голове»? Причем это были не какие-нибудь обычные, знакомые всем щелбаны: щелк – и пошел себе! Не-е-ет, это были серийные, чрезвычайно сложно построенные: какие-то двухэтажные, крученые, бронебойные, садистски изощренные щелбаны – настоящие произведения искусства! В своем роде, конечно. И к каждому из них Вове приходилось долго готовиться, примериваться, прицеливаться, настраиваться… У кого он только им научился? Не на собственном же опыте? Ведь каждый раз это была самая настоящая пытка! И даже добрая Таня, которая всегда защищала маленького Фурмана от своего озабоченного братца, ничего не могла с этим поделать. Потому что хитрый Вовка на каждом шагу предлагал Фурману поспорить с ним, а любой, даже самый безобидный спор в силу естественной разницы в возрасте неизбежно заканчивался Вовиной победой – и, соответственно, этими чудовищными щелбанами.

– Да я их как сейчас помню! Небось до сих пор отпечатки видны, а? Видны?.. – поддал жару Фурман. – О бедных Вовиных пальцах я уж молчу. Вообще непонятно, как ему после таких ударов удалось стать художником? Другой человек и лопату-то с трудом смог бы ухватить. Может, он рисует, держа кисточку ногой? Или во рту?..

Публика казалась смущенной, и Фурман заторопился:

– Короче, очень любя Вову, я по трезвом… или, наверное, лучше сказать – по зрелом размышлении готов признать, что да, он прав: в детстве я, возможно, действительно «был голова». Ему, конечно, видней. Прошедшее время глагола тут вполне уместно, и Вове, безусловно, есть чем гордиться. Предлагаю выпить за этот маленький Вовин успех и пожелать ему новых, не менее славных успехов – но только уже с другими людьми, если можно. Ура!

Все завороженно чокнулись. Секунд через десять до пары слушателей понемногу начал доходить смысл шутки, и они, выпучив глаза, принялись путано объяснять его остальным.

– Ну, Сашка, ты даешь! – сказала Таня. – Я от тебя такого, если честно, не ожидала. Пожалуй, за это дело придется еще выпить. Налейте-ка мне!

– Вот видите, а я что вам говорил?.. – скупо улыбнулся Вова и, подмигнув Фурману, удалился.

Из вежливости Фурман решил еще немного посидеть в этой гостеприимной, но очень быстро и бессмысленно спивающейся компании. В какой-то момент к нему сзади незаметно подобралась Таня и горячо зашептала на ухо: «Сашка, ты не обидишься, если я на правах твоей старшей сестры сделаю тебе комплимент?» Осторожно кивнув, Фурман услышал, что среди всех этих занудных старперов, сумасшедших художников и прочих подозрительных Вовкиных друзей он выглядит единственным нормальным человеком. И костюмчик сидит на нем просто отлично (последнее Фурмана особенно обрадовало). «Я тебе даже больше скажу, раз уж пошла такая пьянка. Ты здесь самый красивый парень. Серьезно, Сашка, я тебя не обманываю, – приговаривала Таня. – Можешь мне поверить, я в этих делах, слава богу, кое-что понимаю… Я уж не говорю о том, что ты здесь самый умный – да ты наверняка и сам это понимаешь… Поэтому давай потихоньку от всех выпьем – за тебя, Сашка!.. Нет, сейчас за тебя! А теперь – за нас!.. Ну-ка, плесни мне чего-нибудь…»

Вернувшись в свое кресло, Фурман ошалело долистал альбом с желтовато-землистыми и зеленовато-перламутровыми в алых всполохах человеконенавистническими видениями Босха и понял, что ему надо немножко проветриться.

В прихожей он обнаружил сильно припозднившихся гостей: высокую, эффектно одетую женщину и стройного брюнета с ярким девичьим румянцем на щеках и презрительным огненным взглядом. Хотя они были совершенно не похожи друг на друга, Фурман решил, что это мать и сын (на два-три года постарше его самого). Но они оказались «парой». У женщины было характерное «лицо львицы» – слегка вытянутое, с утолщенной переносицей и небольшими, широко посаженными внимательными глазами. Манерная гибкость ее движений и хрипловатый голос лишь подтверждали это сходство. Новыми гостями занялась подоспевшая Таня, и Фурман побрел дальше по коридору.

Дверь в маленькую комнату, где еще несколько лет назад очень замкнуто жили старенькие деревенские родители тети Полины, была приоткрыта, и он заглянул внутрь. Мебели, принадлежавшей старикам, там уже почти не осталось, комната явно стояла бесхозной, и теперь в ней осела часть Вовиных приятелей. Среди них был и тот спорщик с плутоватым взглядом. Увидев на пороге Фурмана, он подмигнул ему, и этот случайный знак внимания втянул Фурмана в комнату.

Немногочисленные сидячие места были заняты, а торчать у стены, прислушиваясь к чужим разговорам, было как-то глупо. Он уже собрался пойти посмотреть, что делается на кухне, когда у кого-то возникла идея устроить здесь танцы (раздвинуть столы в «детской» хозяева не разрешили, поскольку там планировалось чаепитие). Позвали Вову, приволокли магнитофонную приставку «Нота» (у Фурмана дома была такая же), с нескольких неудачных попыток подсоединили ее к доисторическому телевизору с водяной линзой, и… «one, two, three!» – заколотил, зазвенел, запилил, завизжал и захрипел рок-н-ролл, о-йе!

Танцевать, впрочем, никто не торопился, хотя многие стали покачиваться и отбивать ногами такт. Два высоких плечистых мужика, стоявшие у окна и увлеченные серьезной беседой (оба были скульпторами, как уважительно уловил Фурман из обрывка их разговора), с легкой досадой пытались переговорить этот шум. Кто-то из гостей, поморщившись, вышел, но на звук явились и желающие активно повеселиться. Не притормозив на пороге, пружинистой вихляющей походкой, возбужденно посверкивая глазками и даже как бы принюхиваясь, в пустой круг ворвалась длинноногая «львица» в высоких облегающих сапогах на каблуке и короткой, лихо завивающейся шерстяной юбочке. Фурман ждал, что следом возникнет и ее юный красавец-кавалер, но он, похоже, где-то затерялся. Сделав приглашающее движение бедрами, «львица» обвела всех веселым вызывающим взглядом и низко проворковала: «Ну, мальчики, кто из вас хочет со мной потанцевать?»

У Фурмана мелькнула гадливо-восхищенная мысль, что никакая, даже самая гениальная актриса не смогла бы точнее изобразить этот женский тип – здесь не было ничего лишнего или случайного, абсолютная вписанность в роль! Двусмысленные улыбки мужчин говорили о том, что все они это оценили. Однако вызов никто не принял. Пауза затягивалась. «Ну же, господа! Я жду!» – капризно притопнула престарелая Кармен.

Скульпторы раздраженно покосились в ее сторону. И тут на сцену неожиданно выступил единственный герой. Им оказался тот самый плутоватый фурмановский приятель с глубокими залысинами. Сосредоточенно глядя в пол, он сделал пару мягких, скользящих шажков в круг. Фурман подумал было, что он просто решил смыться от греха подальше. Но он вдруг остановился напротив удивленно замершей кокетки, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, со скучающим наглым выражением уставился ей в глаза («Он ее сейчас ударит!..» – мелькнула у Фурмана сумасшедшая мысль), чуть согнул колени, приподнял локти – и вдруг довольно ловко задвигался, сразу поймав ритм. Она защелкала пальцами и закивала, одобрительно следя за его движениями, потом с довольным видом завертела юбочкой и тоже вступила в танец. Конечно, оба были немолоды и немного неловки, но в целом у них получалось очень неплохо. Местами даже здорово. И кое на какие весьма рискованные трюки они отважились! Почему-то только теперь Фурман оценил и стильную коричневую джинсовую куртку плешивого (такой цвет был большой редкостью; да ведь и о «настоящих» фирменных джинсах Фурман со своими жалкими болгарскими Rila и польскими Miltons даже мечтать не мог), и его явно заграничные носки (поскольку тапочек на всех гостей не хватило, многие ходили босиком)…