Михаил Кизилов - Капитан Страница 3

И точно в подтверждение этих слов, с улицы опять разносится:

— Сашка, куда ты, антихрист, запропастился, марш домой.

— Ну чего прилип, — бурчит Колька, — прыгай.

Я согнулся, присел на корточки, два раза взмахнул руками, примериваясь.

— Качай, качай, — подразнил Колька. Но я его уже не слышал. Не сводя глаз с пилы, резко оттолкнулся и прыгнул. И в тот же миг понял, что прыгнул так, как никогда еще не прыгал, и что долечу до пилы, но не испугался, а наоборот, резко бросил ноги вперед, прогибаясь. Большой палец ноги точно пришелся на зубья. Боли не почувствовал — допрыгнул!

Я сидел на песке, задрав ногу, и рассматривал, как на пальце двумя красными смородинами набухали капли крови. Колька стоял рядом, вытянув физиономию.

— Говорил тебе, убери пилу. Теперь тащи керосин, — радостно кричал я Кольке, выдавливая кровь, и он без слов пошел за керосином.

Позже дед скажет мне, что радость всегда сильнее боли.

— Ну что, Сашок, поедем к дяде Лене? — Я не верил своим ушам. Конечно же! Еще спрашивает! Отец раскрыл дверцу кабины. — Полезай!

— Я хочу в кузов. В кабине не поеду, — и вскарабкался на колесо «студебеккера», протянул руку, чтобы подхватили сидящие в кузове. Там было человек десять взрослых.

— Садись в кабину или не поедешь вообще… — голос отца неумолимый.

— Нет, я поеду в кузове.

Отец захлопнул кабину. Снял меня с колеса и поставил на землю. Ловко забрался в кузов, стукнул ладонью по крыше кабины и крикнул:

— Поехали!

Я онемел. Заработал двигатель, машина тронулась и набрала скорость, помчалась, поднимая пыль. Я глотал пыль, задыхался и умирал от горя.

Машина ушла. Я сижу у калитки, всхлипываю.

— И в этот раз ты, внучек, не прав, — тихо говорит дед. Подошел сзади, руку на голову положил.

И в этот раз? Значит, был какой-то еще раз? Был? Когда? Я обернулся на дедово тепло.

— Первый раз был неправ, когда перед машинами дорогу перебегал.

На пустыре начали строить школу; грузовики подвозили кирпич, песок. А мальчишки устроили соревнование: кто ближе всех к машине перебежит дорогу.

Отец возвращался с работы. Молча взял меня и Димку за руки. Пошли домой. Раньше мне нравилось так ходить: отец посередине — большой и сильный, мы с братом по краям. Мама глядит на нас и радостно говорит: «Мужики мои идут».

Отец идет, как всегда, не торопясь. Он слушает, а я рассказываю, как Димка поймал большого «красняка» — бабочку, и думаю, что гроза миновала и отец не будет наказывать. Отец умылся и пошел в дом. Из комнаты через окно позвал нас.

Мы вошли, а там отец с ремнем. Спокойно говорит:

— За такие дела пороть надо.

И хлопнул Димку. Тот в рев.

— Сами погибнете и шофера в тюрьму спровадите. Что делать, коль не понимаете русского языка…

Тут же вытянул ремнем и меня дважды.

— Ты старший, тебе побольше.

На рев прибежали мама с бабушкой. Отец прошел мимо них в коридор.

Стыдно поднять на отца глаза. «Смотри за Димкой», — наказывают мне. Я старший, у родителей на меня надежда. А я? Ведь брат мог оказаться под колесами. И не было бы за это прощения. Никогда и ни за что.

— Получили на орехи, — нарушил молчание за столом дед. — Это ничего. Когда справедливо, ничего…

— Приятного аппетита, — сказал отец, как всегда, и потрепал нас с Димкой по вихрам, тоже как всегда…

— Вот она первая твоя вина, Сашка. А другая вина в том, что поперек отцовского слова пошел. Не послушался отца, опозорил перед чужими людьми, сидящими в машине. Они спешили, но за тобой заехали. Значит, уважают они отца, специально заехали. Отец, может, им так и сказал: за сыном заедем, он у меня давно в деревню собирается. У хорошего отца и сын хороший. А сын-то и подвел. В кузове не место маленьким, там тяжело ехать: пыльно, тряско.

— Дед, откуда у тебя это умение все объяснять?

Дядя Леня привез меня к себе на хутор. Через несколько дней подошло время пасти стадо, дошла очередь до дядиного двора. Пастуха в деревне не было — управлялись сами. Сколько голов во дворе держат, столько дней и пасти череду.

Стал я приглядываться, как пасут череду. Понял — ничего трудного. Главное, провести стадо между люцерновыми полями. Вечером, когда коровы сыты, это не трудно. А вот утром… С обеих сторон сочные стебли, стоит лишь только морду протянуть.

Я не понимал, почему жалеют так траву, пока не объяснили, что нельзя корове есть много свежей люцерны. Может пасть. И вот пастухи, поминая недобрым словом агронома, метались по утрам, пресекая попытки буренок и пеструшек забрести на желанную люцерну. В тот год была еще одна забота: в стаде подрастал бычок. Нет-нет да и лез пободаться. Получал палкой по лбу, нехотя отступал. Для взрослого пастуха подобные наскоки пустяк, была бы палка понадежнее. Меня же предупредили: чуть что — беги к мужикам, которые тоже пойдут со стадом, три двора пасли в тот день. Я с легкой душой отправился на работу.

Небо чистое, с реки ветерок, стадо на косогоре. Мне эти места сразу запомнились, еще когда первый раз подъезжал к хутору. Поднялись на холм: дорога освободилась от лесополосы, перед глазами разлив реки. У подошвы холма просторный затон с двумя рукавами, поросшими по берегам очеретом-камышом. Когда-то посреди затона был остров, который почему-то называли «баги», к нему из деревни насыпали дорогу — «греблю»: там заготавливали сено. С появлением плотины река разлилась, скрыв под водою и баги, и греблю. Место острова указывали заросли камыша, тростника, росшего прямо из воды.

Миром и покоем веяло от реки и от арбузов, которые по утрам блестками на солнце, как маленькие зеркальца, обозначали место бахчи. Бахча по склону спускалась к реке. Напротив густой зеленью стоял ровными рядами колхозный сад. А вечером — краса какая! Солнце уходит за реку. Отсветы по водной глади. Небо темнеет медленно. Там, где русло реки поворачивает и прячется за колхозным садом, хутор. Домов не видать, спрятались в густых, темных зарослях деревьев. Выдают хутор огороды, словно ковры, ниспадающие к воде речки.

— А вот и речка, — сказал дядя Леня, впервые вывозя меня из прибрежных камышей на чистую воду.

Я, уцепившись за борта лодчонки, с опаской смотрел на огромный разлив реки. А когда клюнул первый окунек, а потом пошла настоящая рыбалка, осмелел. Во многих местах довелось позже ловить рыбу и даже акул, но по-настоящему душой отдыхал только здесь, на этой речке с ласковым названием Бейсужок. На старой лодчонке с одним веслом, с удочками из орешника, леской ноль шесть и поплавком из куги. Если долго не бывал здесь, то снилась речка: большая, чистая, светлая.

Скот пасся на отлогих берегах, у реки. Я наверху сижу, обхватив колени руками, — гляжу на реку и за нее. И еще дальше…

Стадо медленно идет по косогору. Я лег на спину. Высь голубая, облаков нет, ничто не мешает вспоминать, а след от самолета кажется белой легкой тропинкой, по которой хорошо идти в детство…

Я поднялся, побрел за стадом. Впереди лежала высоковольтная опора — тянули ЛЭП. Мачта напоминала остов космической ракеты, еще недостроенной, по которой рано или поздно предстояло лететь. Натянув поглубже на глаза кепчонку, я сбросил легкую курточку и сел в тень опоры. Солнце стало припекать. Задремал и не заметил. Проснулся словно бы от толчка: передо мной шагах в пяти бычок. Пришел самоутверждаться.

Он показался мне огромным и иссиня-черным, с массивными и острыми рогами.

— Чего тебе, дураку, надо? — как можно ласковее спросил я и, пошарив рукой, схватил палку. Палка показалась игрушечной по сравнению с бычьей головой.

Бык еще ниже наклонил лобастую голову. «Что это он ко мне подошел? Мужиков позвать? Сидят себе у воды, ничего не видят. Позовешь — еще на смех поднимут. Мало ли отчего может подойти бык к человеку?»

Бык рыл копытом землю: загребал пыль и бросал себе на холку. Глаза наливались кровью.

Я медленно встал и отступил, оперся о металл. Бык еще ниже наклонил голову, я, не сводя с него глаз, перепрыгнул через поперечину мачты. Бык крутанул головой и обежал препятствие. Я перескочил назад.

Бык коротко мыкнул, снова обежал. Мне игра понравилась, быку — нет: глаза на выкате, на губах появилась пена. На стыд сильнее страха. В очередной раз перепрыгивая через поперечину, я за что-то зацепился выбившейся из брюк майкой; майка затрещала, я посмотрел на нее и все понял — майка-то красная, вот в чем дело. «Если ее сиять и ему бросить, он отстанет. Но майку истопчет. Нет уж!» На ней ведь белая полоска и буква «С» — эмблема «Спартака». За майку и на риск пойти можно, еле-еле маму уговорил полоску нашить.

И я, подгадав момент, бросился по косогору вниз — едва ноги успевал переставлять. А за спиной сопенье и топот, казалось, вот-вот страшные рога собьют с ног. Кепка слетела. С разбега в реку — плюх. Вынырнул, проплыл от берега метров пятнадцать и только на глубине оглянулся.