Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы Страница 3

Орхан Кемаль — рассказчик и романист — ниспровергает своими книгами ложноромантические мифы и соответствующие им традиционные эстетические нормы. По собственному опыту он знает, что один из самых старых и живучих мифов подобного рода — миф о «божественной» любви. И в заголовке одного из первых своих тюремных рассказов ставит рядом слова, которые в разорванном сознании «маленького человека» лежат на разных полочках: «Хлеб, мыло и любовь».

Герой рассказа, тюремный надзиратель Галип, ищет забвения от скуки и грязи обыденной жизни в «неземной, божественной» любви, о которой ему рассказывает романтическая литература, которую ему показывают в кино. Когда в ответ на его любовное послание, полное банальных слов «о таинстве смерти», «о женщине, которую бог создал неуловимой, как мираж», его возлюбленная говорит ему о таких прозаических вещах, как хлеб и мыло — ведь от них зависит их жизнь, — надзиратель чувствует себя оскорбленным.

Галип в конце концов понимает свою ошибку. Но цель писателя не в том, чтобы прозрели его герои — в книгах Орхана Кемаля мало так называемых «положительных» героев. Его цель в том, чтобы положительным образом изменить читательские представления о жизни.

Орхан Кемаль не берет на себя роль судьи, не обращается с гневным словом к власть имущим. Как писатель он вообще не становится в позу этакого всезнающего, всепонимающего господа бога. Он заставляет нас вслушаться в речи своих героев, вдуматься в обстоятельства их жизни и самим делать выводы, если их не в силах сделать персонажи его произведений.

Селяхеттин-бей, чиновник лесного ведомства из другого тюремного рассказа, «В мире шла война», — пример антигероя. Человечек с усиками под Адольфа Гитлера, поддавшись профашистской пропаганде — в годы войны ей в Турции ничто не противостояло, — он возомнил себя «большим» человеком. Разжился на взятках и решил, что ему все позволено. Рассказ этот — история деградации личности, полного нравственного падения «маленького человека», не желающего и не способного отказаться от своих бесчеловечных иллюзий. Но странное дело, наряду с презрением мы ощущаем жалость и грусть писателя по униженному в облике Селяхеттин-бея человеческому достоинству.

Орхан Кемаль отчетливо сознает свое место романиста в классовом обществе. Мир собственничества отрывает поступки от чувств, превращая все в товар, машинизирует и деморализует человеческую личность, разрушает ее. Но люди не только объект воздействия общественных условий. Они, конечно, его продукт, но лишь они, эти же самые люди, могут и должны изменить самое общество. Здесь глубинный источник любви Орхана Кемаля к людям, к своему народу, источник его оптимизма.

В настоящем томе русский читатель впервые знакомится с одним из лучших произведений Орхана Кемаля, созданных на тюремном материале, — повестью «Семьдесят вторая камера». В этой небольшой по объему вещи, состоящей из диалогов и внутренних монологов, писателю удалось уместить такое количество мыслей, вызвать столько ассоциаций, нарисовать запоминающиеся характеры стольких людей, что она стоит иных многотомных эпопей. С безжалостной правдивостью изображает он толпу, доведенную до отчаяния голодом и бесчеловечными условиями тюремного существования. За косточку от маслины, окурок, рваный мешок арестанты готовы растерзать друг друга. Но, вслушиваясь в их голоса, читатель в этой потерявшей человеческий облик толпе различает людей с разными судьбами, неповторимой индивидуальностью. Сливаясь в кульминационные моменты повести в один общий хор, их голоса начинают звучать как голос самого порабощенного народа.

Точно высеченная из камня статуя, высится среди этой толпы фигура Капитана. Он обладает непоколебимым чувством собственного достоинства и чести, человечен, не падок до денег. В его душе живет мечта о братстве людей. На какой-то миг ему предоставляется возможность осуществить свою мечту. И распрямляются спины, оживают глаза затравленных, голодных арестантов, толпа превращается в подобие человеческой общности. Но только на миг.

И дело, конечно, не в том, что добро извечно слабее зла именно потому, что оно — добро, как пытался истолковать повесть Орхана Кемаля кое-кто из турецких буржуазных критиков. Капитан попал в тюрьму, совершив убийство из кровной мести. По нравственному кодексу родового строя, а именно по нему живет Капитан, он не преступник, а герой, исполнивший священный долг. Точно так же, как представления Капитана о чести, приведшие его в тюрьму, основаны на ушедших в прошлое нормах морали, его мечты принадлежат иному миру, чем тот, в котором он живет. Они питаются распавшимися патриархальными устоями, чувствами, не подкрепленными работой разума и пониманием действительности. И потому это не мечты, а иллюзии. В отличие от Селяхеттин-бея, иллюзии Капитана благородны и человечны, но от этого они не перестают быть иллюзиями. Не проверенные разумом, не освещенные знанием, даже самые благородные чувства бессильны перед железной логикой действительности. И гибель Капитана так же неизбежна, как нравственная смерть Селяхеттин-бея.

Таков лишь первый круг мыслей, которые вызывает повесть. Другой, не менее важный, связан с вопросом о том, кому выгодны иллюзии, кто их поддерживает и эксплуатирует. Для Боби Ниязи, прислужника начальника тюрьмы, все человеческие чувства, в том числе и его собственные, лишь товар, который он ловко превращает в деньги: ему нужен капитал, чтобы, выйдя на волю, открыть «свое дело». Каким бы неприступным ни казался Капитан, Боби, профессиональный ловец душ, быстро находит его наиболее уязвимое место. Превратить подобную находку в деньги для Боби, как говорится, лишь дело техники.

Наиболее уязвимым местом в нравственном мире Капитана, так же как многих других героев Орхана Кемаля, оказывается опять-таки любовь, вернее, ложноромантическое представление о ней. Снова и снова, от рассказа к рассказу, от книги к книге, в разных вариантах возвращаясь к этому мотиву, Орхан Кемаль, конечно, не следует фрейдистской моде, которой оказались подвержены литераторы, пытавшиеся, по словам К. Тахира, перетащить западные штампы на турецкую почву. Напротив, Орхан Кемаль исследует те специфически национальные черты маленького человека, которые сложились в результате исторического развития его страны.

Как известно, в Турции вплоть до двадцатых годов нашего века женщина считалась существом второго сорта, была зависимой и бесправной. Если сентиментальность лишь оборотная сторона цинизма, то ложноромантическая идеализация женщины — оборотная сторона ее реального унижения. Унижение женщины неизбежно оборачивается, таким образом, духовной ущербностью мужчины. И здесь Орхан Кемаль выступает как последовательный реалист.

Тема эксплуатации иллюзий, которая впервые с такой силой прозвучала в этой тюремной повести, впоследствии станет ведущей в книгах Орхана Кемаля.

В старой части Стамбула, едва сойдешь с проспекта, по которому потоком мчатся машины, сразу попадаешь в иной мир. Узкие улочки с нависающими над тротуарами вторыми этажами домов. Выщербленная мостовая, лавчонки. Центр каждого такого квартала — кофейня, где собираются вечером мужчины, и мечеть. Здесь все знают друг друга. Быт — как в маленьком провинциальном городке. Каждый квартал — свой замкнутый мир. В один из таких кварталов, Ункапаны, где обитают рабочие и мастеровые, в ветхий деревянный домик привел нас Орхан Кемаль.

Скрипучие ступени вели на второй этаж. Низкие потолки, расшатанные половицы. Маленькие, тщательно прибранные комнатушки. Посредине квартирки — железная печка, которую у нас почему-то называли «буржуйкой».

Здесь Орхан Кемаль прожил почти двадцать лет. Ни его квартира, ни его образ жизни ничем не отличались от жилищ и образа жизни его соседей и его героев — рабочих табачных фабрик, грузчиков, шоферов, мелких чиновников и торговцев.

Орхан Кемаль приехал в Стамбул, когда из печати уже вышло несколько его книг, получивших хвалебные отзывы в крупнейших журналах и газетах. Он полагал, что, как человека, известного в литературе, его встретят с почетом и в Стамбуле ему будет легче найти работу, прокормить семью. Но его никто не встречал, никто не предлагал ему работы — слава бывшего политзаключенного следовала за ним по пятам.

Не помогли и знакомства среди стамбульских литераторов. Без постоянного дохода, пенсии или оклада, без надежды на место этот человек намеревался писать, продавать написанное издателям и этим жить да еще кормить семью? И притом не опускаться до пошлости, до банальных литературных поделок, рассчитанных на самый вульгарный вкус?! Неслыханно, невероятно!

Но Орхан Кемаль совершил невероятное. Один-единственный из многочисленного поколения начинавших вместе с ним литераторов. Совершил трудом — по восемь-десять часов не поднимая головы, не отрываясь, не вставая из-за стола. Он начал с репортажей, статей, миниатюр. Печатал рассказы. Получал гроши, семья голодала.