Владимир Якименко - Сочинение Страница 3

Но ни торжественность домашнего застолья, ни важный Лёкин отец, говоривший всем «вы» и первым делом осведомлявшийся у каждого о месте работы и должности родителей, ни даже терпкий вкус ледяного шампанского, от которого пощипывало в носу и на глаза наворачивались слёзы, не волновали Серёжу.

Лишь только входил он в гостиную, взгляд его против воли обращался к Вере Борисовне, Лёкиной матери. Серёжа опускал голову, робел и смущался до того, что чувствовал, заливаясь румянцем, как мгновенно влажнеют руки и под мышками становятся мокро. Худенькая, хрупкая, с тонкой девичьей талией, с пепельными, коротко стриженными волосами и смуглым подвижным лицом, она казалась ему прекрасной.

Вера Борисовна преподавала в институте русский язык иностранцам. Под общий оглушительный хохот она любила рассказывать о лихих грамотеях, которые, не задумываясь, пишут на контрольных: «Я есть большая зелёная карандаш»; или преподносят ей к празднику открытки, где аршинными буквами старательно выведено: «Поздравляю Вам и желаю Вас». К тому же Вера Борисовна была просто неистощима по части разных увлекательных тестов, головоломок, конкурсов на сообразительность. И победители всегда получали от неё в награду заграничный значок, пакетик с марками, пластинку «сорокапятку» с записью модной группы или ещё какую-нибудь стоящую вещицу.

Вера Борисовна покорила всю их компанию, даже сурового спартанца Зубика, который терпеть не мог девчонок с их слюнтяйством, сюсюканьем, поцелуйчиками, зеркальцами, томными позами и зазнайством. С Верой Борисовной всё становилось лёгким и простым. Серёжа даже подумать не мог, что находятся в мире люди, у которых один вид её не вызывает сиюминутного восхищения.

И всё-таки странная это была семья. Новый год они встречали в разных местах. Отдыхать ездили порознь: Вера Борисовна — летом, Геннадий Захарович — зимой, а Лёку с Ксенией Трофимовной на все каникулы отправляли на дачу. И когда Серёжа спрашивал, отчего у них так, Лёка отвечал: «Надо же родичам хоть немного отдохнуть друг от друга».

А то ещё осенью как-то прибежал вечером, на себя непохожий, глаза блестят и руки дрожат так, что едва расстегнул пуговицы на пальто. «Можно я у тебя ночевать останусь? Мать на выходные в дом отдыха укатила, а у отца гости…» На диван залез с ногами, забился в угол, в тень — лицо неподвижное, оцепеневшее. Весь вечер просидел молча, обхватив колени руками.

Тогда-то Серёжа и стал думать, что виной всему Геннадий Захарович. Кто же ещё? Это он мучает жену, из-за него страдает Лёка. О, Серёже давно не нравился Геннадий Захарович, его лицемерная улыбка, тонкие, всегда чуть влажноватые губы, редкие волосы, прилизанные и блестящие (сквозь них просвечивала розовая кожа); не нравились его походка, манера говорить вкрадчивым полушёпотом, словно он сообщал что-то запретное под большим секретом.

«Отчего Вера Борисовна, такая умная, красивая, молодая, терпит его, живёт с ним? — думал Серёжа каждый раз, встречая Геннадия Захаровича. — Отчего не привезёт с дачи и не натравит на него овчарку Джерри, чтобы та, грозно рыча, кинулась ему на грудь, когда он полулежит с газетой у себя на диване, и вцепилась клыками в дряблую старческую шею?..»

Страдал, не спал ночей, часа не мог прожить без Лёки. Ксения Трофимовна, вредоносная старуха, отключала телефон, запирала Лёку на ключ, жаловалась Серёжиным родителям, подкараулив их вечером у подъезда: «Остепените вашего фулюгана! Алёшку совсем от дома отвадил. Силком не удержишь…» Но что могли поделать родители, если в назначенный час долетал со двора троекратный разбойничий свист и из окна видно было, как стоят уже у подъезда, нетерпеливо переминаясь, Зубик и Макс…

И ещё — редкие заветные часы после школьных занятий в огромной безлюдной Лёкиной квартире… Надо было только проскользнуть незаметно мимо Ксении Трофимовны, которая, по обыкновению, как заведённая, кружила по двору с неразлучной подругой лифтёршей бабой Пашей. Вечно Ксения Трофимовна шипела вслед: «Спаровалися, паразиты. Когда Ляксею покой дадите? Сергей, слышишь ли, что говорю?»

Но они не слушали старушечьих причитаний. Одним духом взлетали на седьмой этаж и, торопливо раздевшись, разувшись, сунув ноги в растоптанные тапочки, устремлялись к тяжёлой дубовой двери кабинета. Там, в таинственной полутьме, пахнущей старой бумагой и сигарным дымом, в высоченном — до потолка — шкафу выстроились в полном составе корешок к корешку: «Библиотека приключений», сочинения Майн Рида, Хаггарда, Стивенсона. Стоило только потянуться на цыпочках — и в руках оказывались «Всадник без головы», «Прекрасная Маргарет», «Остров сокровищ».

Домой книги брать не разрешалось, поэтому читали прямо в кабинете, забравшись с ногами на чёрный кожаный, диван, стоявший у стены. На стене над диваном висел тяжёлый персидский ковёр, а на ковре — скрещенные кинжалы в потускневших серебряных ножнах и старая сабля с восточной гравировкой на клинке.

Не слышно было трамвая за окнами, стихал неумолчный гул проспекта. И только испанский корвет под белоснежными парусами летел, слегка накренясь под ветром, с шипением рассекал волны, настигая пиратскую шхуну. И плескал на её мачте чёрный флаг с адамовой головой, и стелился по волнам сизый пороховой дым…

В тот майский вечер засиделись у Лёки допоздна. Расставаться не хотелось. Решили перед сном побродить немного по двору. Только что прошёл дождь, кусты в скверике перед домом сочились лёгким туманцем. Всё вокруг застыло в истоме, онемело, распаренное тёплым дождём. В тишине слышалось только, как с шуршанием вздрагивают ветки деревьев, скользят с листа на листок, шлёпают со вздохом об асфальт тяжёлые капли.

Они, ещё не успокоившись, во весь голос обсуждали таинственные убийства, исчезновения по ночам в кишащем привидениями и жестокими разбойниками средневековом замке, когда из глубины сквера окликнули негромко, но властно:

— Голубчик, сюда иди!

Они обогнули круглую клумбу в центре сквера и в дальнем тёмном углу у скамейки, закрытой со всех сторон разросшимися кустами сирени, увидели Демьяна, Пашку-Упыря и ещё троих незнакомых парней.

— А, и ты здесь… — Демьян как-то странно поглядел на Серёжу и хрипло рассмеялся.

По глазам, бессмысленно-остекленелым, по этому нелепому смеху Серёжа понял, что Демьян уже «принял дозу». Но настроен он был благодушно, и даже представить не мог Серёжа хоть на мгновение, чем кончится для них с Голубчиком эта злополучная встреча.

Стояли, разговаривали, Демьян расспрашивал о школе — он уже четвёртый день не появлялся на занятиях. Кларе по телефону сказал, что серьёзно болен, есть справка, и вот теперь потешался над математичкой, которая поверила, как обычно, и даже прислала отличниц Зойку Сорокину и толстуху Любку проведать, объяснить новый материал.

— Слышь, — Демьян толкал Серёжу в плечо, — открываю дверь — стоят подруги. Прямо кайф словил от удивления… «Ну, проходите», — говорю, то да сё… А на самого ржачка напала. Стою и ржу им в рожи, как шизанутый. А им хоть бы чёрта. Уселись в комнате за стол. «Может, ты нам чаю предложишь?» — говорят. Слышь, я офонарел от такой наглости. Что за дела…

Размахивал руками, хохотал беззаботно, закидывая голову так, что на тонкой шее проступал острый бугорок кадыка, а сам нет-нет, да и посматривал на них с Голубчиком, словно прицениваясь. От взгляда его сердце замирало.

Кончил рассказ Демьян и как бы между прочим сказал:

— Ну что, закурим, Голубчик? — И протянул сигареты.

Уже в самом голосе его, в том, как произнёс он это и оглянулся на дружков, приглашая поучаствовать в забаве, и в том, как разом замолчали парни, придвинулись к Голубчику, почудилось что-то пугающее, недоброе.

— Да я же не курю, Витёк, — ответил удивлённый Лёка.

Действительно, Голубчик не курил в своей жизни ни разу. Даже не пробовал. Но Серёжа-то знал, что у Лёки слабые лёгкие, в детстве он часто простуживался, заработал хроническую пневмонию. И вот два года назад торжественно пообещал матери, что курить никогда не будет. И держался, сносил издевательства и насмешки безропотно.

Вообще он был странным, Лёка Голубчиков. А в школе не очень-то жаловали странных ребят. К ним раз и навсегда приклеивалось: «псих», «мамочкин сынок». Каждый норовил сделать такому гадость. Просто за долг почиталось — выдернуть стул во время урока, плюнуть незаметно на спину, подложить кнопку, ущипнуть, кольнуть иглой.

Но Лёка избежал подобной участи. Волею судьбы он жил в одном подъезде и даже на одном этаже с Зубиком и, естественно, с первого дня стал полноправным членом их компании. Зубик, Макс и он, Горелов Сергей, — это была уже сила. С ними считались в классе, знали, что за Лёку они встанут горой.

А тут вдруг это неожиданное: «Закурим, Голубчик?» Ночь, сквер безлюдный, они вдвоём, и рядом нет ни Макса, ни Зубика.