Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1 Страница 3

– Но все равно, дорогой Сережа, – с глубоким чувством прошептал Зиновий Германович, – зачем туда?

Сергей Павлович объявил этот вопрос риторическим и в свою очередь захотел узнать, что означают слова «к нам в баню».

– Вы мне пальто, я вам – номерок. Гардеробщик. Довесок к пенсии. Кто пожелает – могу массаж. Руки пока еще слава Богу.

В Сергее Павловиче тотчас вспыхнул боевой дух и, сдвинув в сторону бутылку, стаканы и консервную банку, он утвердил на столе свою согнутую в локте правую руку.

– А ну! Битва в «Ключах», Цимбаларь-Муромец против… Кто я?! Самый страшный из вопросов, которые задает себе человек. Ага! Русский эпос против испанского романа. Объявляю себя Рыцарем Печального Образа и бросаю вам мою железную перчатку.

– Сереженька, я вас умоляю… Пощадите старика. Я навоевался и люблю тишину, мир и хороших людей.

– Муромец, вы обязаны! – уже почти кричал Сергей Павлович и вызывал соперника грозно стиснутым кулаком. – «Ключи» – это Россия, которая вправе потребовать от вас жизни. Священные сортиры Родины не должны быть осквернены врагами!

– Сереженька, я уже защищал Россию, с меня довольно, – пробовал отбиться Зиновий Германович и заявлял даже, что сдается без боя.

– Берегитесь! Из Муромца я разжалую вас в неразумного хазара… Одичавший в степях еврей – вот вы кто!

– Господи! – сокрушенно вздохнул Зиновий Германович и выставил, наконец, в ответ свою руку. Мгновенно схватив ее, Сергей Павлович тотчас ощутил каменную твердость ладони Зиновия Германовича.

– У вас не ладонь, а подошва солдатского сапога, – процедил Сергей Павлович, напрягая все силы, чтобы сломить, свалить, припечатать к столу руку Цимбаларя, и при этом буровил своим взглядом его глаза, цвет которых представлял собой кошачью смесь желтого с зеленым.

После слабого сопротивления Зиновий Германович сложил оружие. Под напором Сергея Павловича его рука медленно клонилась и, наконец, припала к столешнице.

– Я побежден. Вы довольны?

Легкая усмешка почудилась Сергею Павловичу в голосе, глазах и даже в бликах света на голом черепе Цимбаларя.

– Зина, вы плохо знаете русских воинов…

– Сереженька, но вы же испанский рыцарь!

– Не имеет значения. Мы породнились в битвах с Франко. Пощады никто не желает. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Вашу руку, старый плут!

Сергей Павлович собрался, натужился – и миг спустя взвыл от горечи бесславного поражения.

– Еще! – потребовал он, и был опять повержен с оскорбительной для него легкостью.

– Ваша левая! – закричал он. – Хазарские штучки! Вы упираетесь!

Но и с поднятой левой Зиновий Германович без видимых усилий и столь же быстро одолел соперника.

– Я разбит, как швед под Полтавой, – морщась от боли в локте, признал Сергей Павлович. – Снимаю шляпу. Могучий старик – чудо природы. Простите, но не могу сдержать отвратительного любопытства. Все ли ваши члены обладают такой же силой?

– Все! – быстро и весело отчеканил Зиновий Германович.

4

Скорее всего, они вполне ограничились бы одной бутылкой и банальными мужскими разговорами: немного о женщинах, чуть больше – о политике. Зиновий Германович подтвердил наличие в нем его самого поражающей производительной мощи, честно заметив однако, что после семидесяти стал не так остро ощущать сладость соития. Ему исполнилось семьдесят три, но он намерен был и впредь поддерживать свои незаурядные способности здоровым образом жизни. По всей Москве он, оказывается, слыл одним из самых почитаемых «моржей» и даже возглавлял некое сообщество любителей зимнего купания. И здесь, в «Ключах», каждое утро в присутствии восхищенных зрителей он раздевался на берегу пруда, мало-помалу превращаясь в кряжистого неандертальца с седой шерстью на груди и спине, несколько раз приседал, прыгал, разводил руками и затем головой вниз кидался в темную воду с плавающими по ней желтыми листьями ближних берез. Своим примером Цимбаларь пытался увлечь Сергея Павловича – но напрасно. Столь же бесплодными оказались его бескорыстные речи о непоправимом ущербе, который табак наносит заветной части мужского организма, преждевременно лишая ее необходимой твердости.

– Я отлюбил, но не откурил, – с усмешкой отвечал Сергей Павлович.

– Безумец! – искренне страдая, говорил Зиновий Германович. – Я старик, я прошел войну, я тонул под Новороссийском, я похоронил всех близких – но мне нравится жить! Ей-богу, я моложе вас. Вы даже водку, прекрасную чистую водку пьете угрюмо, с каким-то отчаянием, словно на поминках.

– Русский человек пьет не для веселья.

– А для чего?!

– Для храбрости, – засмеялся Сергей Павлович. – И для того, чтобы растворить в вине свое рабство. Что же до поминок, то вы кругом правы: я начал тризну по самому себе.

Зиновий Германович поспешно достал платок и вытер им вспотевшую лысину.

– Бред сумасшедшего, – пробормотал он. – Какое рабство? Какая тризна? Чрезмерные запросы, гордость и ничего больше… Живите проще. Заведите любовницу, посещайте баню, по утрам обливайтесь ледяной водой, ни в коем случае не читайте газет и вы будете здоровы и счастливы еще много-много лет!

– Скучно, – отрезал Сергей Павлович. – Нальем по единой и сменим пластинку. Вы за кого, Зиновий Германович, за красных или за демократов?

– Я за нормальную жизнь, которую нам не дадут ни те, ни другие. Попомните мое слово.

– Ну а если вдруг… тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул Сергей Павлович и постучал по столу, – опять выпадет нам роковой этот жребий? Баррикады, знаете ли, призывы: как один умрем в борьбе за это! И Свобода со знаменем – пышная дама с большой грудью. Мне почему-то кажется, что в вашем вкусе. Что тогда? С одной стороны – академик-демократ со своей боевой подругой, а с другой – какая-нибудь горилла в генеральском мундире. С кем вы, несравненный силач? Встанете ли ошуюю со свихнувшимся на митингах попом, либо мощной рукой поднимите стяг цвета выпитой у нас крови? Или, может быть, изберете третий путь – постыдное бегство с поля брани? Быстрее, чем заяц от орла?

– Еще быстрее, – невозмутимо ответил Зиновий Германович. – Как от немцев в сорок первом.

– Браво! – воскликнул Сергей Павлович, взялся за стакан, но произнести похвальное слово житейской мудрости Цимбаларя не успел: стук в дверь остановил его.

– Это к нам! – вскинулся Зиновий Германович, хватая ключ и с треском вставляя его в замочную скважину. – Я забыл! Накурено, неубрано, гадко!

В самом деле: их комната напоминала номер районной гостиницы в Орловской или, скажем, Курской области, где сошлись два загнанных судьбой «толкача», по утрам пытающиеся оттягать друг у друга накладную на сотню реле, которые клепает местный заводик, а вечерами в тоскливом содружестве осушающие очередную бутылку. Полосы сизого дыма плавали под тусклой лампочкой; из консервной банки торчали окурки с жеваными концами бумажных мундштуков; тощее байковое одеяло с кровати Сергея Павловича сползло на пол, безжалостно обнажив неотстирывающиеся бледно-бурые пятна посередине простыни; подушку удобства ради он примостил себе под бок.

– Простота нравов, – широкой спине сражающегося с ключом Цимбаларя сказал Сергей Павлович. – Искренность. Исконное гостеприимство. Неубывающий горшок каши.

С возгласом: «Милости просим!» (в создавшихся условиях прозвучавшим несколько фальшиво) Зиновий Германович распахнул, наконец, дверь. Две женщины стояли на пороге.

– Боже, да у вас дышать нечем! – капризным голосом первой красавицы произнесла крашеная блондинка в цветастом платке на плечах.

Но в комнату вошла.

«Лет пятьдесят, – определил Сергей Павлович, мгновенным взором ее окинув сверху донизу: там башня, терпеливо сооруженная из склеенных лаком волос, тут тапочки, украшенные пластмассовыми ромашками, а между башней и ромашками – туго схваченная лифчиком большая грудь и заметно выпирающий живот. – И дура непроходимая».

– Знакомьтесь, Сережа, – говорил тем временем Зиновий Германович, хватая со стола консервную банку с окурками и пустую поллитровку, – это Алла. Несравненная! – льстиво воскликнул он. – Приехала в «Ключи» вчера и произвела фурор.

Несравненная Алла уже сидела на кровати Цимбаларя и с выражением слегка презрительным разглядывала Сергея Павловича.

– А это, – указал Зиновий Германович на спутницу Аллы, все еще не переступившую порог, – Аня. Да входите же, Анечка, милости просим! – уже уверенней сказал он.

И на Аню быстро глянул Сергей Павлович и равнодушно ей кивнул. Аня как Аня. Ничего особенного. Носик длинненький, глазки черненькие, воротничок белый, чистенький. Есть, впрочем, несомненное обаяние молодости – но это преимущество сугубо временное, ибо с годами нос станет длиннее, глазки тверже, а из маленькой родинки на левой щеке с неотвратимой природной силой вылезет волос. «А ляжки, пышные бывало…» – кроме стихов собственного производства, любит читать в подпитии друг Макарцев.