Туве Янссон - Честный обман Страница 3

В трубке опять, как всегда зимой, раздались завывания и скрежет. Анна послушала-послушала и отправилась на кухню варить кофе.

Из лодочной мастерской Матс вернулся под вечер. Зимой вестербюские мужчины работали только в мягкую погоду, чтоб не тратить зря топливо, и, жалея электричество, в сумерки уже расходились по домам, очень даже бережливые люди. Матс всегда уходил последним.

— Ага, значит, выперли тебя наконец, — сказал лавочник. — Тебе дай волю, небось так и будешь колупаться в потемках до утра.

— Как раз борта обшиваем, — отозвался Матс. — Можно мне кока-колы, в долг?

— Само собой, сию минуту! Жаль, твоя милая сестрица не хочет больше тебя обслуживать, очень, очень жаль, шустрая девушка, ловко управлялась за прилавком. Борта, говоришь, обшиваете. Надо же. Кто бы мог подумать, что ты знаешь в этом толк. Ей-богу, просто не верится.

Матс, не слушая, кивал и прямо здесь, у прилавка, лениво потягивал свою кока-колу. В маленьком тесном помещении он казался непомерно громоздким и длинным. И волосы были длинные, слишком уж длинные, и, точь-в-точь как у сестры, аспидно-черные. Нездешние волосы. Судя по всему, малый запамятовал, что он в лавке не один. Но когда на лестнице появилась Катри, обернулся, и брат с сестрой обменялись едва заметным кивком, словно подали знак, понятный лишь им двоим: мы, дескать, заодно. Пес в ожидании улегся возле двери.

— Насколько я понимаю, почту «Большого Кролика» понесете вы, — сказал лавочник. — Вот вам продукты. Смотрите, чтоб печенка не протекла.

— Она же не любит печенку, — сказала Катри. — И вы это знаете. Не так давно она отдала фру Сундблом кровяную запеканку.

— Печенка — совсем другое дело. Кстати говоря, она ее заказывала. И не забудьте: вход через кухню. Тетушка Эмелин различает, кого в какую дверь впускать.

Они разговаривали тихо и неприязненно, как два настороженных зверя, готовых в любую минуту схватиться в открытую.

Вот чертов лавочник, все он помнит, не простил мне того случая. Его ухаживания выглядели смешно, и я дала ему это понять. Поступила опрометчиво. Стоит мне сделать опрометчивый шаг, и все идет вкривь и вкось. Уехать отсюда нужно.

Ранние сумерки подсинили сугробы. Катри знаком велела псу дожидаться у развилки, а сама, подгоняемая ветром, зашагала вверх по косогору. Дорожка была не расчищена.

Анна Эмелин отворила кухонную дверь.

— Фрёкен Клинг, вы очень любезны. Честное слово, в такую погоду не следовало…

Женщина, ступившая на порог, была высокого роста, одета в косматую шубу и поздоровалась без улыбки.

Тут пахнет неуверенностью. Тут с давних пор царит молчание. И лицом она, как я и думала, похожа на кролика.

Анна повторила:

— Да-да, так любезно с вашей стороны занести почту… Я хочу сказать, эти письма, они очень для меня важны, но как бы там ни было… — Анна помолчала, тщетно ожидая ответной реплики, потом продолжила: — Я сварила кофе, вы же пьете кофе, верно?

— Нет, — мягко сказала Катри, — я кофе не пью.

Анна опешила — больше от испуга, чем от обиды. Все люди пьют кофе, когда их угощают, так принято, ради хозяйки.

— Может быть, чайку? — предложила она.

— Нет, спасибо, — ответила Катри Клинг.

— Фрёкен Клинг, — довольно сердито заметила Анна, — будьте добры, оставьте сапоги у двери, ковры не терпят сырости.

Такой она мне больше нравится. Пусть станет противником, дайте мне побороть сопротивление, и порядок.

Они вошли в гостиную.

Зря я не раздобыла хоть одну из ее книжек. Впрочем, нет, так было бы нечестно.

— Иногда, — Анна Эмелин начала светскую беседу, — иногда у меня мелькала мысль, что не худо бы завести тут ковер во всю комнату. Светлых тонов и мягкий-премягкий. Как вы считаете, фрёкен Клинг?

— По-моему, не стоит. Жаль прятать такой красивый пол.

Да, конечно, ей позарез необходим пушистый ковер во всю комнату. Только с ковром или без оного, а здесь уже и так словно в пуховой перине, жарко, дышать нечем. Может, наверху воздух посвежее? Мы-то непременно приоткрываем на ночь окно, иначе Матс не уснет.

Очки у Анны Эмелин висели на шее, на тоненькой цепочке, теперь она взяла их в руки, подышала на стекла и начала протирать уголком скатерти. Должно быть, все линзы в пуху.

— Фрёкен Эмелин, вы когда-нибудь держали кроликов?

— Простите?

— Вы кроликов держали?

— Нет, с какой стати… Лильеберги держат, но с этими зверьками наверняка хлопот не оберешься… — Анна машинально ответила в своей неопределенной манере, как бы не ставя интонацией точек, потянулась было к кофейнику, но вспомнила: эта гостья кофе не пьет. И с внезапной резкостью спросила: — А зачем, фрёкен Клинг, зачем мне держать кроликов? Вы-то сами держите?

— Нет. У меня собака. Овчарка.

— Собака? — Аннины мысли свернули в другое русло. С собаками гляди в оба…

Нетронутый кофе действовал хозяйке на нервы, она встала и, обронив, что в гостиной темновато, ведь уже, мол, опять вечереет, принялась зажигать подряд все лампы, струившие из-под абажуров мягкий свет, потом предложила Катри свой автограф. Почерк у Анны был очень красивый. Она написала свою фамилию и по привычке начала рисовать кроличьи уши, но, спохватившись, взяла чистый листок. Катри пошла на кухню, занялась почтой и продуктами: письма выложила на один стол, еду — на другой, рядом с мойкой. Из пакета с печенкой побежала розовая струйка.

— Фу, какая противная, — сказала за ее спиной Анна. — Это кровь?.. Не выношу вида крови…

— Не беспокойтесь, я все уберу.

Но Анна уже развернула пакет и во все глаза уставилась на печенку, красновато-бурую, набухшую кровью, с белыми жилками в мякоти. Лицо ее побледнело.

— Фрёкен Эмелин, я отдам ее собаке. Унесу. Да мне и пора уж идти.

Анна скороговоркой начала объяснять: ей всегда боязно, как бы продукты не стали припахивать, уберешь их и забудешь, а они начинают вонять, и потом, вечно беспокоишься, вдруг они испортятся и придется все выбросить… А разве можно выбрасывать еду, в наше-то время…

— Понимаю, — сказала Катри. — Спрячешь, а потом вонища. Что ж вы не откажетесь от продуктов, которые быстро портятся? Если потроха и ливер вам не по вкусу, предупредите заранее, что терпеть их не можете. Зачем вы заказываете печенку?

— Да я не заказывала, это он сам! Ну а поскольку он любезно отложил…

— Хорошенько запомните, — медленно проговорила Катри, — лавочник вовсе не любезный и не добрый. Он очень злой человек. Он знает, что вы боитесь печенки.

Выйдя на задний двор, Катри закурила сигарету. Темнота сгущалась теперь буквально с каждой минутой.

Анна Эмелин поспешила к окну веранды и увидела, как высокая черная фигура спустилась по косогору, а внизу, на дороге, силуэтов стало два — из сумерек навстречу женщине словно вынырнул громадный волк. Бок о бок они зашагали обратно в деревню. Анна стояла у окна, сердце щемило смутной тревогой. Пожалуй, самое милое дело — выпить чашечку кофе, прямо сейчас… но Анне вдруг расхотелось. Пустяк, конечно, но ей было теперь совершенно ясно, что кофе она не любит и, в сущности, не любила никогда.

3

Дома Катри прямо в шубе села на кровать — она очень устала. Велик ли выигрыш и каковы потери? Ведь первая встреча необычайно важна. Катри закрыла глаза и попробовала четко восстановить в памяти недавние события, но не сумела, все расплывалось и ускользало прочь: и сама Анна Эмелин, и ее лампы под абажурами, и безлико изысканные комнаты, и осторожная их беседа. Зато печенка на столике для мытья посуды — это очевидная данность, явь. Зачем я унесла ее? Ради Анны? Нет. Ради меня самой, чтоб выиграть лишнее очко? Нет, думаю, что нет. Шаг был чисто практический: лежавшее на столе кровавое нечто пугало ее, и надо было его убрать. В моем поступке не было ни коварства, ни бесчестности. Но ведь человек никогда не знает наверняка, никогда нет у него настоящей, полной уверенности, что он все же не воспользовался некой формой презренного лакейства, лести, откровенного обмана, всей этой мерзкой рутиной, к которой от лени безнаказанно прибегают везде и всегда, чтоб получить желаемое, скажем преимущество, а подчас и просто потому, что приличия требуют хорошенько подмазаться и улизнуть… Нет, по-моему, я особо не подмазывалась. Этот раунд проигран. Но по крайней мере игра была честная.

Матс сделал новые чертежи, они лежали, как всегда, на самом виду, на столе. Он никогда не говорил о своих моделях, но хотел, чтобы Катри их видела. Чертил он неизменно на голубой миллиметровке — на ней было легче вести расчеты в масштабе, — и лодка всегда была одна и та же — большая, с мотором и рубкой. Катри заметила, что он изменил погибь палубы. И рубка стала ниже. Она внимательно просмотрела его пометки, стоимость лесоматериалов и двигателя, затраты рабочего времени — фактические данные, которые ей обязательно придется проверить, иначе его надуют. Чертежи были выполнены превосходно. Не просто мальчишеская мечта о лодке, но солидная работа. Катри догадывалась, что за всем этим стоят долгие и терпеливые наблюдения, та любовь и забота, что отданы единственной всепоглощающей идее. Для Матса Катри брала в городе книги — всё, что было в библиотеке о кораблях и лодках, об их устройстве, а еще захватывающие морские приключения, поэтому в руки ей попадали главным образом книги для мальчишек-подростков. И вместе с тем, чуть ли не извиняясь, Катри старалась приохотить брата к другим книгам, которые называла художественной литературой.