Одри Ниффенеггер - Соразмерный образ мой Страница 3

— Пора. — Она накрыла его руки своими мягкими старческими ладонями.

Руки у него сильно вспотели, и, оторвав их от гроба, он заметил на безупречно гладкой поверхности два четких отпечатка. Сперва он хотел их стереть, но потом решил оставить — как знак последнего прикосновения к этой оболочке тела Элспет. Он не возражал, когда Джессика вывела его на свет, и остановился рядом с нею и со всеми остальными, дожидаясь поминальной службы.

Дни человека, как трава, как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его.[4]

Мартин стоял едва ли не дальше всех. Он снова закрыл глаза. Голова его свесилась на грудь, а руки, засунутые в карманы пальто, сжались в кулаки. Марика боком прильнула к нему. Она взяла его под руку, но он, будто не заметив, начал раскачиваться взад-вперед. Марика выпрямилась и оставила его в покое.

Коль всемогущему Господу Богу нашему в неизреченной благости Его угодно было забрать к Себе душу почившей сестры нашей, то в сей час предаем мы тело ее месту отдохновения — земля к земле, прах к праху, тлен к тлену — в твердой и неколебимой надежде на воскрешение тела и вечную жизнь, через Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что будет сообразно оно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все.

Роберт позволил себе осмотреться. Кроны деревьев облетели — до Рождества оставалось меньше месяца, — но при всем том на кладбище было зелено. В Хайгейте разрослись кусты падуба, ведущие свой род из Викторианской эпохи — от тех веточек, без которых в прежние времена не обходились надгробные венки. Эти заросли придавали местности праздничный вид, если, конечно, кто мог щелкнуть особым переключателем у себя в голове, чтобы совместить праздник Рождества и кладбище. Пытаясь сосредоточиться на словах викария, Роберт отчетливо различал тявканье лисиц, бегавших неподалеку.

Джессика Бейтс по-прежнему стояла рядом с ним. Она безупречно держала спину и не опускала подбородок, но Роберт видел, как она устала. Джессика возглавляла Общество друзей Хайгейтского кладбища — благотворительную организацию, которая поддерживала в порядке территорию и устраивала экскурсии. Роберт тоже состоял в этом обществе, но надеялся, что Джессика и без того пришла бы проводить Элспет в последний путь. Они всегда относились друг к дружке с теплотой. Когда Элспет приносила Роберту перекусить, у нее неизменно находился сэндвич и для Джессики.

На Роберта накатило паническое беспокойство: «Как мне сохранить в памяти все, что связано с Элспет?» Сейчас он помнил ее запахи, интонации, милую паузу перед его именем в каждом телефонном разговоре, каждое движение в постели, пристрастие к высоченным каблукам-шпилькам, чувственное благоговение перед антикварными книгами и полное отсутствие сантиментов при назначении цены. В тот миг он действительно знал о ней все — и страстно желал остановить время, чтобы ни одна мелочь не исчезла без следа. Но было слишком поздно; другое дело — если бы они с нею остановились вместе, но теперь он, стремительно отдаляясь, многое терял из виду. Ее образ уже расплывался. Надо бы записать… только ни к чему это. Записями ее не вернуть.

Найджел затворил дверь склепа и повернул ключ в замочной скважине. Этот ключ, по сведениям Роберта, должен был вернуться в нумерованную ячейку конторского сейфа и висеть там до следующего раза. Наступила неловкая пауза: служба закончилась, и никто не знал, что делать дальше. Джессика тронула Роберта за плечо и кивком указала на викария. Со словами благодарности Роберт вручил ему приготовленный конверт.

Потом все вместе двинулись по аллее. Вскоре Роберт обнаружил, что снова оказался посреди кладбищенского двора. Снегопад сменился дождем. Вокруг дружной стайкой вспорхнули черные зонты. Вслед за тем люди начали садиться в машины и выезжать за ворота. Работники кладбища говорили положенные слова, чьи-то руки гладили его по плечу, кто-то предложил выпить чаю или чего-нибудь покрепче; он не знал, что отвечать, и его тактично оставили в покое. Букинисты, все как один, укатили в сторону Эйнджела.[5] Роберт поймал на себе взгляд Джессики, маячившей в окне конторы. Теперь к нему направились Марика с Мартином, они все время держались особняком. Марика вела мужа под руку. Тот шел набычившись и, казалось, ненавидел брусчатку, по которой ступали его ноги. Роберта тронуло его появление на кладбище. Марика теперь вела под руки их обоих, и они, выйдя из ворот, пошли в гору по Суэйнз-лейн. На вершине Хайгейтского холма они свернули налево и через несколько минут сделали еще один поворот. Марике пришлось отпустить Роберта, потому что Мартин за ними не поспевал. Перед ними была длинная и узкая асфальтированная дорожка. Роберт отворил калитку — и они уже были дома. В окнах трехквартирного дома под названием «Вотреверс» свет не горел, а день уже клонился к вечеру, и это жилище, на взгляд Марики, выглядело еще мрачнее обычного. В холле они как-то растерялись. Марика приобняла Роберта за плечи. Она не нашлась, что ему сказать. Все положенные фразы уже были сказаны, она помолчала, и Роберт развернулся, чтобы идти к себе.

Тут послышался хриплый голос Мартина:

— Сочувствую.

Это слово прозвучало неожиданно для них обоих. Роберт не без колебания кивнул. Потом решил подождать, не последует ли что-нибудь еще. Все трое неловко переминались с ноги на ногу, пока Роберт не кивнул вторично, прежде чем скрыться за дверью своей квартиры. Мартин решил, что высказался некстати. Марика подтолкнула его вверх по лестнице. На площадке второго этажа они замедлили шаг у квартиры Элспет. К ней была прикреплена скромная табличка с одной лишь фамилией: «НОБЛИН». Марика на ходу провела по ней пальцами. Точь-в-точь как надпись над входом в склеп. И ей подумалось, что от этого впечатления теперь будет не отделаться.

Роберт, сбросив туфли, рухнул на кровать в своей аскетической полутемной спальне — как был, в промокшем костюме шерстяного сукна. Глядя в потолок, он представлял себе квартиру Элспет, находившуюся этажом выше. Ее кухню с обилием теперь уже ненужных припасов; одежду, книги, стулья, в одночасье ставшие бесполезными; письменный стол, заваленный бумагами, которые ему предстояло разобрать. И вообще ему предстояла масса дел, но не сейчас.

Горечь утраты оказалась нестерпимой. Прежде ему не доводилось хоронить тех, кого он любил, — Элспет стала первой. Другие уходили, но не умирали. «Элспет?» Само имя ее опустело, будто бы отделилось от нее и закачалось на волнах памяти у него в голове. «Как мне без тебя прожить?» Вопрос лежал не в телесной плоскости: его тело продолжало существовать, как прежде. Ключевое слово здесь было «как»: прожить-то можно, только без Элспет жизнь лишилась вкуса, настроя и ритма. Приходилось заново учиться одиночеству.

Часы показывали всего-навсего четыре. Солнце шло к закату, спальня погружалась в сумерки. Он закрыл глаза, надеясь поспать. Через некоторое время стало ясно, что поспать не удастся; тогда он встал, обулся, поднялся по лестнице и отпер дверь Элспет. Слоняясь по квартире, он нигде не включал свет. У нее в спальне он снова разулся, снял пиджак, а после некоторого раздумья и всю остальную одежду. И забрался в постель Элспет — с той стороны, где привык спать. Очки положил, как всегда, на прикроватный столик. Принял излюбленную позу — свернулся калачиком — и постепенно расслабился, согрев простыни своим теплом. Так он и заснул в ожидании прихода Элспет.

SHE'S LEAVING HOME[6]

Марика Уэллс де Грааф стояла в дверях спальни, которую на протяжении последних двадцати трех лет делила с Мартином. Держа в руке три письма, она раздумывала, куда бы положить первое. Чемоданы уже были выставлены на лестничную площадку, а поверх них лежало аккуратно сложенное желтое пальто-тренч. Пристроить бы куда-нибудь это письмо — и можно уходить.

Мартин был в душе. Плескался уже минут двадцать; значит, не выйдет еще битый час, даже если закончится горячая вода. Марика не собиралась выяснять, чем он там занимается. Из ванной доносилась его негромкая, оживленная скороговорка — можно подумать, там бубнило радио. «Говорит радиостанция „Дурдом“, — мысленно объявила Марика. — В эфире наши сумасшедшие, бешеные хиты».

Конверт следовало положить так, чтобы он бросался в глаза, но не сразу. Чтобы Мартин мог без проблем дотянуться, взять его в руки и вскрыть. Приходилось учитывать и то, что выбранное место будет навеки отравлено этим письмом и оттого сделается для Мартина запретной зоной.

Сомнения терзали ее не одну неделю, а решения все не было. Она даже подумывала отправить этот конверт почтой, но не хотела давать Мартину лишний повод для волнений — он ведь будет ждать ее с работы. «Хоть бы оно повисло в воздухе», — подумала Марика. Тут она улыбнулась своим мыслям и пошла за шкатулкой для рукоделия.