Стивен Фрай - Пресс-папье Страница 3

А вот это фотография Ноэля Кауарда[7] – душечки Ноэля, так мы его называли. Вы знаете, он был человеком до крайности остроумным – эта сторона его натуры была известной очень многим. Помню, я как-то появилась в танцевальном зале клуба «У Марио» – это на Грикстрит – в весьма откровенном платье: с декольте, какие в ту пору считались выходящими за рамки приличия, – теперь-то, смею сказать, мало кто, увидев его, и бровью бы повел, но в то время оно представлялось ужасно порочным. Я появилась в зале, и душечка Ноэль подошел ко мне и сказал: «Розина (он всегда называл меня Розиной, – но вы же понимаете, таково мое имя). Розина, – произнес он этим своим удивительным голосом, – Розина, где вам удалось отыскать столь соблазнительную, столь низко вырезанную грудь?» Вот такие у Ноэля были причуды, можете себе вообразить?

Портрет, который висит над камином, был написан, когда я жила в Париже – мой муж Клод служил там в конце двадцатых послом. Я устраивала в посольстве литературные приемы. Плум и Дафф Купер, Скотт и Гаррет Фитцджеральд, милейший Джефри Чосер, разумеется, Адольф Гитлер и Юнити Митфорд, Гертруда Стайн и Алиса Б. Топлесс, Рэдклифф Холл и Анджела Браззл[8] – на них я всегда могла положиться, они неизменно принимали мои приглашения. Ну и конечно, О. Генри Джеймс Джойс Кэри Грант. Помню еще Ф. Э. Смита,[9] позже он стал, разумеется, лордом Биркенхидом, вон там, прямо под доской для дартса, висит его портрет. Он всегда говорил: «Весь мир и все сожительствующие с ним любовники неизменно появляются на приемах Розины», мне это очень льстило.

Позднее, когда мы с Клодом перебрались в Индию и стали вице-регентами, я познакомилась с Ганди и часто играла с ним во французский крикет, – собственно говоря, он потрясающе играл в крикет, Клод всегда говорил: «То, что приобрела индустрия набедренных повязок, потеряла безопасность крикетных воротец». Пандит[10] Неру тоже производил на нас очень приятное впечатление, хоть Эдвина Маунтбаттен[11] считала, что при его слишком изменчивой длине корпуса настоящими кручеными бросками он никогда прославиться не сможет.

Большая бронзовая статуя обнаженного мужчины – та, что стоит у меня на синтезаторе, – это портрет заместителя премьер-министра Герберта Моррисона. Играя на синтезаторе, я вешаю на него мои браслеты. Я часто сижу в этой комнате, вспоминая о прошлом. Глупыш Поулс Хартли, Л. П. Хартли,[12] знаете такого? – сказал однажды, что прошлое – это заграница, но я с ним не согласна. Прежде всего, в прошлом и еда была вкуснее, и люди пахли совсем иначе. Мне часто говорят, что я принадлежу к избалованному поколению богатых, красивых, праздных паразитов. Да, конечно, я всю жизнь купалась в роскоши, встречалась с прославленными, влиятельными людьми, посетила множество удивительных мест и никогда не занималась ничем более трудоемким, чем организация больших домашних приемов. Но знаете, несмотря на все это, если бы мне довелось прожить мою жизнь снова, я бы ничего в ней менять не стала. Сожаления? Их у меня очень немного. Не следовало, пожалуй, одалживать душечке Т. Э. Лоуренсу[13] мою мотоциклетку. Ну все, я устала. Кушать хочу.

Джереми Гадинг

Это выступление было повторено в программе «Красочное приложение».

ГОЛОС. На этой неделе в программе «Люди дела» выступает сэр Джереми Гадинг, ректор Лондонского архитектурного колледжа, находящегося в Роган-Пойнт, Патни.

Архитектура предоставляет совершенно необычайные возможности тем, кто хочет послужить обществу, облагородить ландшафт, освежить окружающую среду и продвинуть человечество на шаг вперед, – однако архитектора, который желает добиться подлинного успеха, следует научить тому, как обходить эти волчьи ямы стороной и просто зарабатывать приличные деньги. У меня в штате состоят люди из самых разных школ и университетов, а сама моя работа многостороння и разнообразна. Естественно, первое и самое главное – это визуальный ряд. Молодые люди привыкли так или этак пользоваться глазами, – но для того, чтобы стать в сегодняшней Британии хорошим архитектором, требуется нечто большее, чем просто умение пользоваться ими, требуется еще и удалить их хирургическим путем. Впрочем, современный архитектор должен быть не только слепым, он должен также выпестовать в себе бодрящее чувство презрения к ближнему, а для этого необходимо как можно раньше начать участвовать в совещаниях планировщиков микрорайонов и администраторов городских советов.

Далее мы используем детально продуманную систему семинаров, помогающих создать необходимое направление мыслительной деятельности, как мы ее называем. На этих семинарах мы показываем нашим студентам фильмы о старинных зданиях, старинных сельских общинах плюс интервью с такими приверженцами сохранения памятников старины, как покойный Джон Бетжемен и его королевское высочество принц Чарльз. Наполняя одновременно с этим аудиторию ядовитыми газами и подвергая студентов ударам электрического тока средней силы, мы вызываем в них чувства тошноты, отвращения и острой физической боли, которые с течением времени связываются в их сознании с перечисленными выше образами. А следом мы показываем им фильм, в котором фигурируют большие стеклянные коробки, башни из грубого бетона и стальные балочные фермы, и на этот раз студентов стимулируют встроенными в их стулья вибромассажерами, избранными, внушающими ощущение покоя произведениями Моцарта, кларетами многолетней выдержки и сигаретами с марихуаной. Все это позволяет внушить им устойчивое отвращение к старым формам архитектуры и любовное влечение к новым.

Внимательные слушатели наверняка заметят: я говорил ранее о том, что мы удаляем нашим учащимся глаза, а затем показываем им фильмы. Разумеется, мне следует упомянуть и о том, что архитектор должен уметь врать. Ему (или ей) надлежит стать адептом гладкого и проворного публичного вранья. «Это здание простоит сто лет», «Собор Святого Павла уродлив, и потому его необходимо окружить объектами подлинной красоты», «Наш многоквартирный дом построен так, чтобы удовлетворять все нужды человека, чтобы человек чувствовал себя в нем привольно». Я сильно сомневаюсь, что даже самый совершенный детектор лжи смог бы выявить в любом из этих заявлений оскорбительное сплетение ектений и каталогов отборной лжи, каковыми каждое из них безусловно является.

Внушающая немалую тревогу склонность к неоманьеризму, тайком прокравшаяся в офисную и городскую архитектуру 1980-х, в последнее время вынудила нас ужесточить нашу программу переобучения, и теперь мы, после вручения дипломов успешно прошедшим весь курс студентам, в обязательном порядке высасываем через соломинку их мозги и лишь после этого позволяем им покинуть стены нашего колледжа.

Ле Корбюзье, этот величайший из архитекторов (видите, перо полиграфа даже не шелохнулось), сказал однажды: «Человеческое существо есть машина, предназначенная для проживания в одном из моих домов», и если Британия хочет обратиться в сообщество процветающих, преуспевающих, хорошо оплачиваемых, хорошо питающихся и с приятностью выпивающих архитекторов, нам надлежит накрепко усвоить этот и подобные ему принципы.

Позвольте мне привести еще одну цитату, на сей раз из сэра Николауса Певзнера. «Здание есть обрамление пространства; архитектура есть эстетическое его обрамление». Сидя в библиотеке моей находящейся в графстве Гэмпшир перестроенной под жилье георгианской водяной мельницы, я снимаю с полки последний том «Словаря архитектора» – от «Эбеновых храмов» до «Ячеистого бетона» – и ищу в нем слово «эстетический». Я нахожу следующее: «эстетика, непр. вульг. происх. неизвестно». Исчерпывающее описание современного архитектора, не правда ли? Непристойный, вульгарный ублюдок. Спокойной ночи.

Трефузис расфуфырился

Добрый привет всем вам. Приступая к нашей небольшой беседе, должен со всей открытой, мужественной прямотой признаться: я не сноб. Никогда им не был и становиться не собираюсь. Ту т мы с Робби Бернсом приходим к полному согласию, что в последнее время случается с нами нередко: богатство – штамп на золотом, а золотой – мы сами. Я часто ловлю себя на том, что шепчу, проходя по бальной зале, в которой толчется смешанное общество обладателей благороднейших имен нашего королевства: «Поверьте, тот лишь благороден, чья не запятнана душа, а ваши “форды” и “короны” не стоят, братцы, ни шиша». При всем при том человек я уже старый, плотских удовольствий у меня осталось всего ничего, если, конечно, не считать распаривание мозолей чувственным и сибаритским наслаждением, и потому, когда начинается Сезон, я с большим удовольствием отираюсь среди котлов с мясом, коими наполнен наш Свет,[14] то приветствуя кликами «Алмазные Головы» на регате в Хенли, то сопровождая какую-нибудь тоненькую дебютантку на Бал королевы Шарлотты. Должен сказать, мне трудно примирить упоение этими празднествами с исповедуемым мной прудоновским синдикализмом, с одной стороны, и почти универсальным презрением к всепролазности представителей высших классов – с другой. Красота происходящего eux-memes[15] портится почти всеобщей грязнотцой и самомнением присутствующих. К примеру, в Хенли, оказавшись в ложе распорядителей, трудно расплескать содержимое полупинтовой кружки «Пиммса» и не намочить при этом человека, ни аза в гребле не смыслящего. Запустите крысу в клубную ложу стадиона «Лордз» – и вы перепугаете дюжину человек, ничего не ведающих о крикете. Однако любимейшее мое из происходящих во время Сезона событий – оперный фестиваль в Глайндбёрне.