Леонард Коэн - Блистательные неудачники Страница 3

Ф. встал и накрыл модель пластиковым чехлом от печатной машинки «Ремингтон». Причем сделал это так трепетно, даже как-то болезненно, что я впервые увидел, как он страдает, хотя причину страданий мне трудно было определить.

– У нас такая чудная беседа завязалась, – сказал Ф., включив шестичасовые последние известия. Вывернув громкость до отказа, он стал дико орать, тужась перекрыть голос диктора, зачитывавшего список разразившихся бедствий: – Плывет, плывет корабль государства, машины бьются, люди рождаются, Берлин делится, создаются лекарства от рака! Слушай, дружок, слушай настоящее, слушай сегодняшний день, вникай в происходящие вокруг нас события, окрашенные, как цель, красным, белым и синим. Несись к цели, как дротик, как бильярдный шар в грязном кабаке, посланный в лузу точным ударом. Выкинь все из памяти и вслушайся в треск горящего вокруг тебя огня. Но не забывай о своей памяти, пусть она пока побудет где-нибудь со всеми ее бесценными воспоминаниями, закинь свою память на корабль государства, как пиратский парус, и настройся на звенящую струну настоящего. Знаешь, как это сделать? Знаешь, как смотреть на акрополь глазами индейцев, которые понятия не имели о том, что это такое? Трахни святую, вот как, – найди себе маленькую святую и трахай ее в Бога, в душу, в мать в том краю небес, где тебе приятнее, заберись к ней прямо на пластмассовый алтарь, поселись на медали ее серебряной и трахай до тех пор, пока она не затренькает, как музыкальная шкатулка из сувенирной лавки, пока глаза из орбит не вылезут, найди себе маленькую жуликоватую святошу, такую как Тереза, Катерина Текаквита или Лесбия, которая никогда мужика не знала и день-деньской сочиняла свои шоколадные стихи, найди себе одну из таких сучек замысловатых и трахни ее от души, чтобы небо с овчинку показалось, вплетись в ее воздушные одежды, высоси все ее никчемные соки, соси, соси, лакай жадно, как пес небесный, растворенный в эфире, потом спустись обратно на грешную землю и слоняйся по ней без дела в каменных своих башмаках, разноси в щепки движущиеся цели, бей снова и снова, направо и налево и безо всякой цели, по праву разума, как кувалдой по сердцу, ногой наотмашь по яйцам, помогите! помогите! пришло мое время, секундочка моя, это моя толика славы вашей позорной, полиция, пожарные! глядите на эту прорву счастья преступного, как она переливается всеми цветами, как она полыхает розой акрополя!

И дальше в том же духе. Я и половины из того, что он говорил, записать не смог бы. Он вещал бессвязно, как безумный, брызгал слюной через слово. Мне кажется, болезнь уже разъедала его мозг, ведь годы спустя он так и умер в бреду. Что это была за ночь! И теперь, спустя столько лет, каким чарующим представляется этот спор двух взрослых мужиков, лежавших тогда на полу! Что за чудная ночь тогда была! Ей-богу, я еще и сейчас чувствую ее тепло, а то, что он творил с Эдит, вообще в расчет не идет, и я искренне венчаю их на ложе прелюбодеяния, с открытым сердцем провозглашаю неотъемлемое право каждого мужчины и женщины на темные сладострастные ночи – ведь они так редко выпадают, – и так много законов ополчаются против них. Если бы только мне жить легче стало от такой точки зрения. Как быстро они приходят и уходят, эти воспоминания о Ф., о той ночи, овеянной духом товарищества, ступенях, уносивших нас ввысь, к счастью постижения простого как часовой механизм человеческого бытия. Но как же быстро на смену ему вновь возвращается эта мелочная низость мучительного чувства самой подлой из всех форм собственности, собственности на два квадратных дюйма человеческого тела – влагалище жены.

7

Ирокезы почти победили. Тремя главными их врагами были гуроны, алгонкины и французы. «La Nouvelle-France se va perdre si elle n'est fortement et promptement secourue» [9]. Так писал отец Вимонт, духовный пастырь Квебека в 1641 г. Вот тебе и на! Ну-ка, вспомните фильмы. Ирокезы объединились в конфедерацию, состоявшую из пяти племен, расселявшихся между рекой Гудзон и озером Эри. Если следовать с востока на запад, первыми были анье (которых англичане называли могавки), далее шли онейда, онондага, кайюга (или гоёгины) и тускарора. Могавки (французы называли их анье) занимали земли между истоками реки Гудзон, озером Джордж, озером Шамплен и Рекой Ришелье (раньше называвшейся Рекой ирокезов). Катерина Текаквита принадлежала к племени могавков, она родилась в 1656 году. Двадцать один год жизни провела она среди соплеменников на берегах Реки могавков, она была истинной могавкской девой. Численность ирокезов составляла двадцать пять тысяч человек. В сражении они могли выставить две с половиной тысячи воинов, что составляло десять процентов членов конфедерации. Лишь пятьсот или шестьсот из них были могавками, однако их отличала особая свирепость, и к тому же они были вооружены огнестрельным оружием, полученным у голландцев в Форт-Оранже (Олбани) в обмен на меха. Я горд тем, что Катерина Текаквита была и осталась дочерью племени могавков. Ее братья, должно быть, были из числа тех бескомпромиссных воинов, которых мы видели в черно-белом кино до того, как вестерн стал психологическим. Сейчас у меня к ней такое отношение, какое многие мои читатели должны испытывать к симпатичным негритяночкам, сидящим напротив них в метро, при взгляде на их тонкие, крепкие ноги, растущие из того места, которое таит в себе розовые тайны. Но многие мои читатели никогда не раскроют для себя эти тайны. Разве это справедливо? А лилейность мужской плоти, неведомая столь многим гражданам Америки женского пола? Разденьтесь, хочется мне крикнуть, разденьтесь, давайте смотреть друг на друга, давайте вкушать от древа познания добра и зла! Ф. говорил:

– В двадцать восемь (да, дружок, много воды тогда уже утекло) я перестал трахать цвета.

Очень надеюсь, Катерина Текаквита, что кожа твоя смугла. Мне хочется почуять легкий запах свежего мяса и белой крови на твоих жестких черных волосах. Хорошо бы еще на твоих жестких черных волосах жирка немного было. Или все это погребено в Ватикане, замуровано в тайном склепе? Как-то вечером, на седьмом году нашего замужества, Эдит перемазала себя какой-то жирной ярко-красной дрянью, купленной в театральном магазине. Она выдавливала ее из тюбика. Когда без двадцати одиннадцать я вернулся из библиотеки, она стояла совершенно нагая посреди комнаты, приготовив своему старику сексуальный сюрприз. Она протянула мне тюбик и сказала:

– Давай станем другими людьми.

Мне кажется, она тем самым как бы приглашала меня по-другому целоваться, покусывать, сосать, ласкать друг друга.

– Это глупо, – сказала она с придыханием, – но давай станем другими людьми.

Почему я недооценил тогда глубину ее желаний? Может быть, она хотела сказать мне:

– Давай отправимся с тобой в новое путешествие, такое, в какое отправляются только чужие люди, мы запомним его, когда снова станем самими собой, и больше уже никогда не сможем стать такими, какими были раньше.

Может быть, она думала тогда о какой-то стране, куда ее всегда тянуло, так же, как я рисую себе в воображении суровую северную реку, ночь, ясную и светлую, как речная галька, и самое восхитительное мое путешествие с Катериной Текаквитой. Мне надо было отправиться в него с Эдит. Я должен был сбросить с себя одежду и сменить личину, обмазавшись той жирной красной дрянью. Почему же только теперь, спустя столько лет, я возбуждаюсь при одном воспоминании о ней, стоявшей там в этой нелепой раскраске, о грудях ее, темных, как баклажаны, о лице, похожем на лицо Эла Джолсона [10]? Почему же теперь так бесполезно кипит моя кровь? Я высокомерно пренебрег ее тюбиком.

– Прими ванну, – сказал я.

Слушая, как она плещется в ванне, я предвкушал удовольствие нашей легкой полночной трапезы. Жалкая победа разбудила во мне чувство голода.

8

Многих миссионеров убивали, поедали – чего только еще с ними ни делали. Микмаки, абенаки, монтанье, аттикамеге, гуроны: Орден иезуитов ладил с ними как умел. Бьюсь об заклад, много в этих лесах семени осталось. Только не с ирокезами – они съедали сердца священников. Интересно, какой у них был вкус? Ф. как-то сказал мне, что однажды съел сырое баранье сердце. Эдит любила мозги. 29 сентября 1642 года Рене Гупиль стал первой жертвой в черной рясе, принесенной могавкам. Ням-ням-ням, какая вкуснятина! Отец Жог [11] попал «под топор варвара» 18 октября 1646 года. Все это – там, в черно-белом цвете. Церковь обожает такие подробности. И мне эти детали тоже нравятся. На них слетаются маленькие жирные ангелы с голубыми задницами. На них клюют индейцы. Десять лет спустя на них купилась Катерина Текаквита – лилия земли, орошенной Садовником кровью мучеников. Ф., ты своими экспериментами мне всю жизнь порушил. Ты ел сырое баранье сердце, ел кору, жрал дерьмо. Как мне жить в таком мире, где ты все свои эксперименты проклятые мог ставить? Ф. однажды сказал: