Владимир Сотников - Пролитая вода Страница 3

Там я вырос, а здесь просто живу, думал часто Тенишев, и кажущееся случайным слово «просто» почему-то всегда проступало колючей болью. Два далеко разнесенных в пространстве дома, два чувства дрожали, не соединяясь, как далекие звезды в ночном небе.

Вечерами, вернувшись из школы, Тенишев садился за стол и ощущал тревогу, заполнявшую сразу всю комнату. И однажды, в шутку, несложно рассчитал относительное расположение двух домов в пространстве. Оказалось, стол стоит под углом к тому положению, в котором Тенишев сидел в детстве в своей комнате за столом. Передвинув стол, совместив, не переставая при этом улыбаться, направления, он вдруг ощутил легкость и покой. Ощущение покоя скоро, впрочем, прошло, но Тенишев не стал больше передвигать стол, который теперь стоял у дивана, посреди комнаты.

3

Тенишев уже несколько раз включал свет, поднимался, хотя и знал, что все равно читать не будет, ходил по комнате, курил, скользя взглядом по корешкам книг, надеясь найти ту, за которой потянулась бы рука.

– Совсем разучился думать, совсем разучился читать, – проговорил он вслух, оделся и вышел на крыльцо.

Сквозь темноту с улицы донесся легкий шорох, потом кто-то засмеялся. Тенишев понял, что оттуда на него смотрят, и подошел к калитке. Посреди улицы он различил две фигурки.

– Не спится, Иван Михайлович? – голос принадлежал одной из десятиклассниц, но Тенишев не мог вспомнить, как ее зовут.

– Вы почему не на занятиях? – попробовал он пошутить.

– Покурить вышли, – они обе рассмеялись, но старались сдерживаться, чтобы не шуметь.

– Ну давайте покурим, – он достал сигареты и в темноте протянул пачку.

– Ой, попадет вам, мы несовершеннолетние, – и опять такой же смех.

Тенишев представил лицо той, что говорила, и удивился: не ожидал от нее такой раскованности, в школе она была отличницей.

– Значит, воздержимся. – Тенишев отошел к скамейке и сел.

– Да нет, зачем, мы огоньки спрячем, если кто появится, – они подошли и тоже сели.

Тенишев положил пачку на скамейку. Они опять засмеялись: «Чтобы не из рук в руки…» – и закурили, все же неумело.

Тенишев волновался и не знал, что говорить. Странно, он не чувствовал себя старше их. Вспомнилось, что похоже волновался, когда еще студентом знакомился с какой-нибудь девушкой в городе – так же, подсаживаясь где-нибудь в парке, – и почти всегда первый его вопрос был глупым: «Вы не меня ждете?»

Он усмехнулся и спросил:

– Вы не меня ждали?

Они засмеялись:

– А как вы хотите?

– Конечно, приятно, когда о тебе помнят.

– Вы говорите как старенький.

Тенишев подумал, что всегда подружки подбираются так: одна умненькая, а вторая при ней. Говорила все время только отличница.

– Нет, это необходимо не только стареньким.

– А вам скучно у нас в деревне, – это был не вопрос, а утверждение.

– Да нет, я вырос в такой же.

– Но учились в городе?

– Конечно.

– Все равно туда уедете.

Тенишеву показалось вдруг, что с этой девочкой можно наконец поговорить без кривляний, которыми сопровождались все случаи его общения с местными. «Ой, холостой-незамужний, смотри, наши девчата…» – без таких прибауток не обходилась ни одна встреча.

– Уедете? – повторила она.

– Как раз завтра и собираюсь. Наверное, поэтому и не спится.

– Серьезно?

– Ну, пока ненадолго. Потом – видно будет.

Становилось прохладней. Из-за крыши соседнего дома показался край луны. Тенишев всегда, когда видел в этом месте появление луны, вспоминал: «Как будто пожар восстает…» Он проговорил эти слова вслух, но как бы про себя.

– Что?

– Это называется – стих. Строчка. Но перед ней еще есть: «Смотри – меж чернеющих сосен как будто пожар восстает». И перед ним тоже есть.

– Много?

– Чего – много?

– Строчек.

– Много – и до, и после. – Он улыбнулся, все больше жалея, что она не одна. – Но я почти все забыл, и кажется, с каждым днем забываю все больше.

Даже в темноте чувствовалось, что она тоже улыбнулась.

– Наверно, это как урок: надо вспоминать и повторять.

Тенишев подумал о том, что когда-то уже показывали на эту же луну, говоря эти же стихи – и сейчас, через много лет, пусть в шутку, но они повторились. Конечно, мысль эта была мгновенная и тоже не впервые к нему приходившая, но все-таки что-то внутри Тенишева шевельнулось свежей, забытой уже радостью. Он повернулся в темноте, посмотрел на ее освещенное слабым лунным светом лицо.

Он долго молчал – подружки начали перешептываться.

– Мы пойдем, поздно, – уже громче, слышнее прошептала она, и он встрепенулся от тихих, для него, слов.

Когда они ушли, Тенишев еще долго сидел. Странно улыбаясь, вернулся в дом и посмотрел на себя в зеркало. Он опять закурил, надел теплую куртку и вышел. Тенишев пошел по улице, черной и длинной, как предстоящая ночь. В одном из домов горели окна, но не очень ярко, скорее всего, зажжена была лишь настольная лампа. Палисадника у дома не было, окна выходили прямо к тропинке. Тенишев вспомнил, что здесь живет у какой-то старухи учительница рисования. Странное озорство, вдруг проснувшееся в Тенишеве, заставило его подкрасться к окну. Занавеска была коротковатой, и через тонкую незакрытую полоску была видна вся комната. За столом никого не было. Тенишев, чувствуя всю глупость того, что делал в эту минуту, все-таки не отрывался от окна, оглядывал комнату. В углу была кровать. На ней горой, на поднятых коленях, возвышалось одеяло. Вдруг оно опало, потом ноги раздвинулись, колени опять поднялись, собирая одеяло внутрь, одна рука легла сверху – и все это задвигалось, ноги то сгибались в коленях, то опадали, как при потягивании… На подушке, словно отрицая что-то, из стороны в сторону раскачивалось лицо учительницы.

Тенишев вдруг ощутил, что тело его застыло, и с трудом заставил себя отпрыгнуть от окна.

Он возвращался быстрым шагом в темноте, думая, что обязательно надо уехать.

Утром проснулся от громкого крика петуха, глянул в окно, мокрое от утреннего тумана, и потянулся за сигаретами. Совсем недавно он начал курить по утрам в постели, особенно в выходные дни, и часто после этого опять засыпал, ненадолго. И хотя после второго пробуждения во рту было совсем противно от прогорклого привкуса табака, он чувствовал, что это становится новой привычкой – из тех, которые появляются у взрослых людей и потом стареют навсегда вместе с ними. «И день уж наступил, я пепел отряхаю…» – Тенишев улыбнулся и почувствовал себя бодрым, как человек, который вроде бы никуда не спешит и вместе с тем знает, что будет делать в следующую минуту.

4

Собрался он быстро, решив, что возьмет с собой лишь самое необходимое в дороге, и сумка оказалась совсем легкой.

Можно было ехать автобусом, но, выйдя за калитку и вдохнув прохладный утренний воздух, Тенишев решил идти пешком до железнодорожной станции.

И когда позади остались несколько деревень, как реки, протекшие своими улицами в одну сторону, и обратная дорога запомнилась лишь направлением, Тенишев вдруг понял, что не думает, а только слышит внутри себя отдельные и сливающиеся друг с другом слова: «верстою небывалой», «синий лес» и «при дороге», «последний ключ», «поля пустые», – они и были его чувствами. Он привык подолгу быть один, и сам не умел от себя требовать сказанного до конца и даже додуманного до конца – словно следил за дождем, изредка на мгновение выхватывая из общей завесы воды одиночные черточки капель.

За всю дорогу Тенишев видел мало людей, и когда он останавливался на высоких холмах, от которых внизу начинались деревни, ему казалось, что он не спустится по дороге, а перелетит над домами, над не заметившими его людьми.

В одной деревне он подошел к колодцу. Когда конец журавля отделился от земли и пошел вверх, показалось, что кто-то отцепился от него и отполз в сторону, в густые листья лопухов. Напившись, Тенишев глянул в колодец. Там, в глубине, словно сверкнула звезда – но это капли, донося сверху свет, исчезали в колышущейся черноте воды.

Остановка изменила настроение, с которым он шел до этого.

Выйдя за деревню, он почувствовал себя выброшенным в незнакомое место, из которого неизбежно надо выбираться, неизбежно тащить за собой время, особенно тягостное в непонятной, растущей тревоге. Казалось, он сам, прежний, ушел, не дожидаясь, вперед, а догонять нет ни сил, ни желания. Тенишев сбросил с плеча сумку и сел на траву у самой дороги. Исчез привычный шорох собственных шагов, и стало тихо. Но через минуту тишина уже оживала, гудел воздух, и высокие облака плыли, не останавливаясь. Он откинулся навзничь на траву и закрыл глаза.

Тенишев приходил к Дане после долгих блужданий по городу, словно этим и приготавливал свой приход. Осенью, когда еще не начинались долгие дожди, туман и изморось опускались вечерами на улицы, фонари сияли в мокрых ветках радужными застывшими пятнами, и под ними блестел мокрый асфальт. Ветра не было, лишь в подворотни втягивался сырой воздух, и хотелось вслед за ним поворачивать голову.