Вионор Меретуков - Меловой крест Страница 3

Я опять воззрился в высоту. Клин отъевшихся птиц заметно переместился влево. Я прищурился, обостряя зрение, надеясь увидеть примазавшегося к птицам Алекса, но никакого Алекса, естественно, не увидел. Да и зачем ему лететь на юг? Да еще на такой высоте?..

И опять меня поразила красота предутреннего неба. Восторженно поохав, я приступил к поискам.

Как бы обнимая схваченную бархатом даму, округлив руки, ощупал тяжелые портьеры.

Пав на колена, заглянул под диван.

Все было напрасно. Алекс исчез. Смотреть на потолок я суеверно опасался.

А был ли вообще Алекс?

Может, мне все привиделось? А как же тогда водка на столе? И стаканы?

А икота?.. У меня в ушах еще переливался отзвук этой отвратительной икоты. Господи, что за икота! Не икота, а прямо-таки какой-то минимизированный ослиный рев.

В растерянности я потер холодными пальцами виски. Всю жизнь ждешь чуда, а когда оно является, не знаешь, что с ним делать…

Я резко вскинул глаза.

Четкие, будто нарисованные, следы от солдатских ботинок Алекса были на месте. Было видно, что обладатель ботинок сорок пятого размера прошелся по потолку без напряжения — легким прогулочным шагом.

Так бонвиваны прежних столетий, держа в руках изящные тросточки, фланировали по бульварам и набережным, высматривая легкомысленных блондинок — из числа ищущих приключений белошвеек, или неприступных шатенок — молодых красоток, которые изредка выпархивали из-под бдительного ока пожилых мужей, дабы невинно пострелять глазками в усатых победительных красавцев, ошибочно принимая их, охотников, за дичь.

Алекса можно назвать бонвиваном. Можно. У него было немало женщин. Можно представить себе его и на парижской набережной, и на бульварах, душным августовским вечером охотящимся за шлюхами. Можно представить себе, что при этом он изящно поигрывает черной лакированной тростью.

Но, спрашивается, зачем он с этой воображаемой тростью забрался на потолок?!

Гулял бы уж себе по набережной…

Так нет же, этот олух полез на потолок! Да еще в грубых солдатских ботинках!

Без спроса гуляет по квартире! И еще вверх ногами!!

Я бережно слил водку из стаканов в бутылку. Обнаружил, что в водке плавали хлебные крошки. Где Алекс взял эту водку?.. Потом отнес стаканы и бутылку на кухню. Стаканы вымыл. С мылом, до ласкающего слух скрипа. Вытер их вафельным полотенцем.

Бутылку поставил в холодильник на полку рядом с засохшим, поднявшим края — как бы сдающимся в плен — ломтиком костромского сыра и черным сухариком — всей той закуской, что на сегодня имелась в доме и которую сумел утаить от нежданного гостя.

Не знаю, зачем я так подробно описываю содержимое холодильника. Может, из-за пораженного страхом сыра и взывающего к состраданию сухаря, которым место не в доме зажиточного ремесленника, малюющего портреты современников, а в котомке убогого странника, — но хочу заметить, что безотрадно нищенский вид холодильника вовсе не свидетельствует о бедности хозяина.

Скорее, это описание — попытка осветить некоторые стороны моего характера, представляющего порой загадку даже для меня самого.

Глава 2

…Со времени визита Алекса прошла неделя. О реальности происшедшего в ту ночь могли бы напоминать следы на потолке, если бы их не замазал белилами дядя Федя, которого я в качестве маляра нанял за литр хлебного вина и сырок "Дружба".

Видавший виды дворник без лишних расспросов справился с работой менее чем за час, сказав, впрочем, на прощание:

— Андреич! Ты бы познакомил меня с этим… луноходом, — и дядя Федя подмигнул мне оловянным глазом.

Вся неделя под завязку была занята заказами. Вернее, приведением работ до товарного блеска. Все работы — портреты — были сданы заказчикам в срок.

Деньги получены, и теперь я был настолько богат, что мог позволить себе не только сутками просиживать, беспрерывно обедая, в "Славянском базаре", но и кое-что посерьезней, вроде покупки подержанного "Ягуара" или приобретения десятка годичных абонементов в ложу Большого театра.

Воспоминания о ночном визите почти выветрились из головы.

Я давно подумывал об отдыхе. Хорошо бы махнуть куда-нибудь на волю, за границу. Например, в Париж. Праздно пошататься по Елисейским полям, давя каблуками каштаны… Хотя там, кажется, платаны?.. Посидеть в кафе напротив Мулен Руж, потягивая пахнущий клопами коньяк, или, развалившись на скамейке, предаться светлой грусти перед фонтаном в Люксембургском саду…

Что может быть лучше? Да и душе не мешало бы размяться. Она любит волю, душа-то…

Уставший от работы, которая принесла мне награду в виде щедрого денежного снегопада, я, вытянув ноги, со стаканом виски в руке, сидел в своем любимом кресле напротив окна.

Снисходительно посматривая на облака, резво и весело плывущие в высоком летнем небе, я мысленно нанизывал их, как колечки сигаретного дыма, на шпиль возникающей в воображении Эйфелевой башни и с меланхоличной улыбкой предавался вполне реальным мечтам о поездке в чужедальние края.

Как хорош вечерний отдых! Особенно, если он заслужен в успешной борьбе с совестью.

Поясняю. Малевать портреты ради денег начали задолго до меня. И великие грешили и кривили душой. Знали бы вы, как это мерзостно… И как прельстительно!

Я приложил стакан к щеке. Нежнейшее шипение таявших кубиков льда — вот что я услышал с восторгом и тихой радостью. Я наслаждался покоем и упивался своим предательством. Этот пахнущий дымом божественный напиток куплен на деньги, бесчестно заработанные кропотливым трудом ремесленника, носившего когда-то звание художника.

Есть сладострастное упоение в самоуничижении. Есть! Особенно хорошо предаваться этому чувству, когда карман туго набит хрустящими бумажками и презренным металлом.

А мыслям как просторно!.. Думаешь о том, что в твоих силах все изменить и приступить к созданию шедевра. Но не сейчас. Как-нибудь потом…

До чего же хорош вечерний отдых!.. Я удовлетворенно вздыхаю и делаю микроскопический глоток. Виски омывает гортань и нежным, ласковым ручейком устремляется по пищеводу в желудок.

Как хорошо! И главное, покойно… Продажная душа предателя бесстыдно наслаждалась овеществленными результатами измены.

Но ничто не вечно под луной. Увы! Покой и полусонное течение приятных мыслей были нарушены бесцеремонным вторжением на подведомственную мне территорию еще одного моего старинного приятеля — Юрия Короля.

Юра — или Юрок, как звали его близкие друзья, в своей жизни переменил профессий больше, чем известный частой сменой мест работы дядя Хенм, но, в отличие от великого писателя, больших побед за собой не числил.

Хотя Юрок успел побывать и официантом, и автогонщиком, и коммивояжером, и корреспондентом АПН, и сборщиком кедровых орешков, и приживалом у знаменитой певицы, и медбратом в Боткинской больнице, и разносчиком пиццы, и ударником коммунистического труда, и ударником у Стаса Намина, и военным переводчиком в Анголе, и билетером в театре, и профессиональным игроком на бильярде, и водителем такси, и даже, на короткое время, внебрачным сыном академика Сахарова.

Еще в молодости Юрок предусмотрительно обзавелся дипломом об окончании чего-то гуманитарного. В настоящее время он целыми днями просиживал штаны в одной из музыкальных студий Останкина, куда пролез благодаря своей невероятной общительности, и где занимал место то ли внештатного режиссера, то ли серого менеджера.

О своих многочисленных приключениях, о незабываемых встречах с замечательными людьми, которые все, как один, были его самыми близкими друзьями, он любил вести многозначительные и пространные беседы с хорошенькими и легковерными девицами, регулярно прискакивавшими в столицу из российской глубинки в поисках дешевого счастья.

Что правда в его рассказах, а что самая беззастенчивая ложь, уже не знал и сам Юрок.

Это, впрочем, не мешало ему одерживать победы над провинциальными потаскушками даже тогда, когда его оплешивевшая голова засияла так же ослепительно, как и те костяные шары, которые он не без успеха гонял когда-то в знаменитой бильярдной парка культуры и отдыха имени Алексея Максимовича Горького.

Юрок всегда любил ставить перед собой высокие цели, но каждый раз что-то останавливало его на стадии постановки этих целей. И этих целей добивался кто-то другой.