Павел Кочурин - Коммунист во Христе Страница 3

Яков Филиппович отнял руки от стола, скрестил их на груди, склонил голову. Пат-риаршая борода его легла на руки, означив как бы крест сбережения. Побыв в таком мо-литвенном действе, изрек то, что как в эту минуту подсказалось ему:

— Вот и дано нам, Данилыч, ожидать знака, когда злой дух готов будет покинуть свое кубло. Его подаст нам пришелец. А нам мыслью надо готовиться к своему слову… — Помолчал и досказал; — Чтобы оно к делу шло. Легкости-то и не будет. Черная сила дав-ней властью над нами стоит. Терпением в труде коли и можно побороть ее… А начни и худое бунтом и гневом корежить — вся ее нечистота на тебя же разом и падет.

Дмитрий Данилович не знал, что ответить. Они так посидели, глядя в сгустившиеся за окном сумерки. До этого вот разговора со Стариком Соколовым верилось и не верилось в то, что говорилось о Татаровом бугре. Хотя черную птицу и он, и многие не раз видели. Она то пропадала, то опять появлялась. На бугор они, мальчишками, бывало, ходили ком-паниями, чтобы не так страшно было. Ловили в Лягушечьем озерце карасей. На костре, под соснами, варили раков, наловленных в Гороховке и на Шелекше. Сыновья мельников Ворониных брали из гнезд на соснах бугра воронят и выкармливали их на мельнице для оберега от всяких бед… И вот от слов Старика Соколова все перевернулось в сознании Дмитрия Даниловича. Увиделся другой, не всегдашний их бугор, где кого-то пугает, а ме-сто обиталища темных сил, которые несли им беды. В эти его раздумья влился голос Ста-рика Соколова:

— Напоследок, перед тем как отпустить, затылоглазник положил мне руку на плечо и досказал наказом, что бы я сходил на Татаров бугор в полнолуние, на второй наделе, как вернусь домой. И велел не выходить из коммунистов. Посмотрел на меня и сказал: "Ты, Яша, в своей прежней жизни и был тем отшельником, что обитал в ските на бугре… А тот, кому будет дано порушить бугор, был воителем мирским. Он и сразил тогда черного ведуна. Дух этого ведуна и будет этим же воителем в новой своей жизни из томления вы-пущен"… С тем затылоглазник и проводил меня, вымолвив: "с Богом"… Вот до сих пор и гадаю, кто такой этот затылоглазник. Вроде бы большевик, а творил "с Богом". Сам он вскоре умер. Хоронить его из Москвы приезжали. Как же — с самим Лениным знался… Комиссар мой посчитал, что затылоглазника темные силы одолели, с которыми он борол-ся. К вере православной он принадлежал и стоял за правду. И верно, после его смерти в городе настали беды. Тут комиссар мне и говорит: "Тебе, Яша, домой пора ехать, пропа-дешь ты у нас…" И от батюшки весть пришла, что братовья зовут к себе в Сибирь. Меня и отпустили из отряда как бы по болезни. Так-то и нельзя было. Вот как оно все вышло…

Яков Филиппович смолк. Белая борода его качнулась над столом. Он встал и ска-зал:

— Мы коли с тобой, Данилыч, и должны будем по теплу сходить на сам Татаров бу-гор. Там и договорим. А договорить оно надо, и духу четного ведуна показаться. Воите-лем-то мирским, который его сразил, ты и был. Он и узнает нас — во мне отшельника ски-та, а в тебе воителя.

3

После Пасхи настали теплые дни. В Фомине воскресение Яков Филиппович зашел к Дмитрию Даниловичу, и они отправились по Шелекше на комяге к плесу под Черемухо-вой кручей. Вышли на берег к дубкам Нижнего поля, которое моховцы по-прежнему на-зывали Даниловым. Яков Филиппович сказал о дубках:

— Игнатьич тут их посадил в обережение этого поля. Дуб, он дерево Господне. Как вот при недобром человеке мыслью выставляется пред ним зеркало, чтобы от слов его лу-кавых оградиться, так и дубки дедушки не дают расплываться черным силам. Дедушка то сам без опаски выгребал ил из озеца на свою полоску. Доброе дело с молитвой и верой ладил. Зло и отступало от него. И других тем от бед оберегал.

От дубков по дорожке, начинавшей зеленеть по бокам, прошли вверх к Татарову бугру. Сели под древней сосной лицом к Лягушечьему озерцу. Из логовины справа от озерца, с шумом взлетела черная птица. Вершины кустарника закачались, словно от ветра. Птица низко пролетела над озерцом, как бы грозя. В середине его булькнуло, будто кто на дне выдохнул. Всполошились лягушки, вылезшие на берег к теплу. Каркнули вороны на соснах… Яков Филиппович и Дмитрий Данилович молча взирали на все происходившее, следуя примете не отзываться на искушения лукавого. Посидели в наставшей тишине, глядя, как на глади озерца утихают водные круги. В вершинах сосен тоже все угомони-лось. И только тут Старик Соколов тихо, больше себе сказал:

— Приход-то наш дух, заневоленный тут, и учуял…

Спокойно, в молчании посидели, как бы давая духу время привыкнуть к их появле-нию. И, выждав нужное время, Яков Филиппович вслух подумал, кивнув головой:

— Чернота и темнота наша — везде она одинакова, что тайная, что явная. Тут вот тайная. Мы притихли, и она затаилась. И явные так же. Коли мы им покорны, то они как бы нас милуют. А нет, дак каркают по-вороньи, а то и клевать примутся. Напасть-то к нам с грехами нашими приходит. По всей земле от своих Татаровых буграх она и разгнезди-лась. А коли вот очистишь землю от нее, то и сам очистишься.

И как бы давая Дмитрию Даниловичу очувствовать свой думный высказ, Яков Фи-липпович поглядел на корявые корни сосны, под которой они сидели. Затих. Они-то, кор-ни, знают — что в той земле, в которую они впились. Знают и о тайне, какую им, пришед-шим сюда, надо разузнать. Сосны что-то Старику Соколову тут же навеяли. Но как об этом другому узнать. Знаменья сосен нельзя передать словами. Такое лишь очувствуется. Дмитрии Данилович и очуял отклик сосен на взыв Старика Соколова. По его телу прошло легкое колотье и дрожь, будто от озноба. Этим подан был и знак остережения, и ободре-ния. Озерцо тоже взволновалось, колыхнулось в нем вода, зашевелилась сухая осока у бе-рега. И отраженный в воде бугор с соснами заходил, словно его потрясли. Булькнули ля-гушки, спрыгнув с берега.

— Чуют вот, Божьи твари, — сказал Яков Филиппович о лягушках. — Все тут воли просит, устало от ига. И мы сами сотрясаемся, будто видения в воде. Иго-то над нами сродни той темени, что тут таится. Ею мы и управляемся. Грязное чистого боится, как и темень небесного света.

Старик Соколов, шевеля губами, сотворил молитву, перекрестился, сказав вслух: "Да помилуй Бог". Притих, огладив бороду, словно бы омыв лицо ладонями. А вот Дмит-рий Данилович не решился на молитву вслух, что-то помешало ему и перекреститься, хо-тя желание такое и испытал… А чего бы в воле-то не быть, кого тут-то стеречься. На памя-ти его отец Матвей освещал поля, вся деревня от мала до велика шла за хоругвями и каж-дый крестился. Нельзя было не перекреститься, заметят старшие и осудят. Коммунист во Христе одолел искушение лукавого, а он вот еще не мог, время его не подошло. Он не знал как тут отнестись к Старику Соколову, который не иначе как верой своей сам оберег-ся от гибели и оберег в лютые годы многих. "Христом, нашим Господом, ты, Филиппыч храним", — сказала о нем Марфа Ручейная, сама претерпевшая всякие мучения… Нахлыну-ли разом разговоры Якова Филипповича с отцом Дмитрия Даниловича, вернувшимся с принудиловки: "Как никак, а ты, Игнатьич, в самое-то срамное время страшного худа из-жил. Мы с тобой вот оставлены на своей земле, как Ной в ковчеге, чтобы жизнь рода сво-его длить. Выжить-то сулено не строптивостью, а тихостью труда в правде и терпении". И Старик Соколов, будто в продолжении раздумий Дмитрия Даниловича о тех разговорах своих с отцом и Марфой Ручейной, поведал то, что держал в себе:

— Там, в отряде-то, я охранился. Домой воротясь, тоже под Богом ходил, и щадим был. Военное не скидывал с себя. В полнолунье, как было речено затылоглазником, вы-шел на Татаров бугор. Вот где с тобой сидим, тут и встал. Глядел на лицо луны, а из воды озерца она меня зрила… Тихо жду, стрехеа не было. Прошло дуновение поверху. Круг лу-ны встал над самой высокой черемухой на круче за Шелекшей. Во глади озерца сосны на бугре, и сама луна в небе, как под веером заходили. На середине водяная воронка закру-тилась. Из нее вывинтилась черная фигура. Слова от нее изошли: "Я стражник греха, про-буду окаянным до пришельца, уйду коли велят". Это все внутрь меня безо всяких слов входило… Постояв и, осмелев, про себя подумал: "Когда оно будет?.." И опять очувство-вал в себе: "После ухода того, кому ты скажешь о мне, как ведено. А не скажешь, так ос-танусь тут". С тем тень и опустилась в озерцо… Я ушел с бугра, будто ничего и не видел. Дома лег спать и крепко заснул… Привиделся Игнатьич, отец твой. Идем с ним по зеленое полю, он и упрашивает меня: "Мне и поведай, что тебе велено". Потом очутились мы с ним на берегу возле дубков. Игнатьич и говорит: "Я полоску свою илом ублажаю из озер-ца. На все поле, которое тут по Божьему благословению после меня будет, богатства этого и хватит"… Я и рассказал отцу твоему, тогда молодому еще парню, о затылоглазнике.

Дмитрий Данилович в словах Старика Соколова уловил вроде как опасение. Надо ли было говорить отцу, что велено затылоглазником. Высказом этим, он как бы предрек ему раннюю кончину. Угадывая этот упрек себе, Яков Филиппович рассудил: