Кэтрин Мадженди - Над горой играет свет Страница 3

А началось все так. Однажды папа по старой просеке для трейлеров забрел на верхотуру, в надежде сбагрить свои причиндалы для кухни. Откашлявшись, постучался в облезлую дверь. Обнюхав его штанины, старый одноухий Задира для приличия гавкнул и заполз под дом, это раньше он исправно гонял чужаков, правда давненько. Выпрямив спину, папа коснулся пальцами шляпы, приветствуя черноглазую женщину, открывшую ему. Лицо ее когда-то было красивым, но заботы и печали избороздили эту красоту морщинами. Подбоченившись одной рукой, другой женщина придерживала дверь, собираясь ее захлопнуть. Несколько густых длинных прядей, выбившихся из пучка, топорщил ветер.

Папа сверкнул белозубым оскалом:

— Мэм, не спешите закрывать, сперва подумайте, как вы в последний раз стряпали.

— Как я в последний раз стряпала?

— Да, как? — Папа пустил в ход бархатный баритон под Грегори Пека. Он всегда говорил, что перед Голосом Пека ни одна не устоит. — У меня есть всякие кухонные штучки, вот в этом чемоданчике. Вы позволите войти в этот славный дом, мэм?

— Ладно уж, заходите, а то еще уроните свои штучки. — Усмехнувшись, она посторонилась: — Кстати, я Фейт Холмс.

— Фредерик Хейл Кэри. К вашим услугам, мэм. — Он прошел за бабушкой в кухню и метнул на стол открытый чемоданчик.

Бабушка провела пальцем по деревянным ложкам, по лопаточкам, по сверкающим лезвиям ножей.

Тут прибежала из леса мама и уселась, поджав ногу, на стул напротив папы, а второй ногой легонько покачивала, изображая нетерпеливое равнодушие.

— Моя дочь, Кэти Айвин. — Бабушка выбрала лопаточку и две деревянные ложки: — Их я покупаю, Фредерик.

Из банки с мукой она вынула холщовый мешочек, в котором хранила деньги, вырученные от продажи картофельных хлебцев и яблочного повидла, отсчитала несколько банкнот, испачканными мукой пальцами вручила их папе. О том, сколько ей придется наготовить хлебцев и повидла, чтобы восполнить урон, бабушка старалась не думать. В жизни порой случается неотвратимое, чему быть, того не миновать. Даже если придется немного подождать решающего визита. Подождать день, а то два или три — как уж пойдет дело. Бабушка спросила:

— Не хотите поужинать с нами в воскресенье, в пять часов?

— Большая честь для меня, мэм. — Папа оторвал взгляд от мамы и подтвердил уговор рукопожатием. — Спасибо, значит, до воскресенья.

— Будем ждать.

При этих словах мама опять качнула ножкой, ее крупные сочные губы растянулись в довольной улыбке. Черные волосы безудержно рассыпались по плечам, скулы были высокими, глаза темными, как тайна ненайденной пирамиды, а когда мама оттирала грязные разводы на лице, кожа ее становилась нежной и шелковистой. В тот день по кухне прокатился электрический разряд, от которого Кэти Айвин вся затрепетала.

На следующий день бабушка снова залезла в тайный мешочек, она собралась купить отрез дочери на платье. До города было далеко, и городских она недолюбливала. Но бабушка твердо решила открыть дорогу лучшей из своих дочерей, это святое.

Сплетни про мать бабушки Фейт до сих пор не утихали. Дескать, женившись на ней, отец «подмешал не ту кровь, испортил породу», так тут говорили. А когда бабушка Фейт спрашивала у папы, что же такое он подмешал в ее кровь, тот лишь крепко обнимал дочку, бормоча: «Только сладкий сахарок, моя радость». Потом начинал ее щекотать, чтобы радость его рассмеялась и не думала о том, что кожа у мамы темней, чем папина, самую малость, чтобы она забыла про вечное перешептывание за спиной и про то, как мама велела прекратить ненужные расспросы. В жизни вообще много тайн, говорила обычно бабушкина мама, то же самое говорила когда-то дочери бабушкина бабушка, спустя годы то же самое скажет бабушка Фейт собственной дочке.

Про свою жизнь, проведенную на горе, вдали от родителей, которые уже давно умерли, бабушка Фейт много чего поняла и давно знала, что от слез душе никакого толку. Потому слезы она загнала внутрь, ей яснее ясного виделось, как нутро ее затопляют соленые воды, зато снаружи она совсем как растрескавшаяся иссохшая пустыня. Как бы то ни было, надо сосредоточиться на самом главном в данный момент: отыскать лучший отрез для дочкиного платья, которое должно вызволить ее из заточения на горе.

Маме приглянулся алый шелк, она накинула его на плечи. Бабушка смотрела, как доченька красуется перед ней, потом взглянула на ценник, и у нее екнуло сердце. Однако бабушка гордо распрямила спину.

— Кэти, тебе нравится?

— Очень! А можно еще красную помаду?

Мама пестовала в памяти образ Авы Гарднер, широченную улыбку на ее распрекрасном лице. Страничку эту мама выдрала из журнала «Сатердей ивнинг пост», который нашла в комоде у бабушки Фейт. Листок несколько раз согнула пополам и поперек, получился небольшой квадратик, который легко было спрятать в туфлю. Картинка измялась и несколько пожухла. Мама вытащила квадратик из-под пятки и, тщательно расправив, вручила бабушке Фейт. Вот какая ей нужна помада, даже еще ярче, самая-самая красная.

— Видишь, как красиво смотрятся ее губы? Я хочу быть прекрасной, как кинозвезда.

— Ты и так красотуля, Кэти Айвин.

Красотуля выпятила нижнюю губу и округлила глаза.

— Ладно, думаю, на помаду у меня хватит.

— А на красный лак? Покрашу ногти, и на руках и на ногах.

Бабушка вытрясла из кошелька еще немного денег. Монетки холодили ладонь, хрустящие долларовые купюры слегка покалывали кожу.

— А косынку к платью? И туфли на каблуках.

— Косынка у тебя уже имеется. И туфли сгодятся те, что есть.

Мама сморщила нос, но кивнула.

Потайной мешочек в муке почти опустел. Бабушка обеспокоенно прикидывала, как долго придется его наполнять. Однако это не мешало ей всю долгую и нелегкую дорогу домой петь маме песни горцев, не обращая внимания на пристальные взгляды тех, кого раздражала тайна ее и дочкиных глаз, бездонных и темных, и смуглота кожи, очевидные свидетельства запретной любви в их роду. Эти чистоплюи считали, что дед Люк выбрал не ту жену, хотя на самом деле не того (и не то) выбрала бабушка Фейт. Она познала, как несправедлив мир, и понимала, что какой бы умницей и красавицей ни была дочь, ей тоже не поздоровится. Этого бабушка Фейт допустить не могла.

В воскресенье, еще до рассвета, бабушка свернула голову своему лучшему цыпленку со словами «Цыпа, прости меня». Что поделаешь, так сложилась бабушкина судьба. Она вспомнила в эту минуту ужины в родном доме, что родители покупали цыплят у мясника, уже чистеньких, без перьев. А потом папа неожиданно умер, его большое сердце слишком рано ему отказало. Мама бабушки Фейт отдалась на волю темных ветров, которые относили ее все дальше и дальше от дочери.

Вскоре по пути из церкви к ним забрел Люк, чинить крыльцо. Малый рослый и сильный. Он пел песни и играл на губной гармошке. Да уж, он ловко скрывал звериный свой нрав: ведь мастер на все руки. Наобещал и того и сего, а тут, как нарочно, мама бабушки покинула безжалостный к ней мир, убежала искать то, что потеряла…

Бабушка Фейт опустила цыпленка в кипяток, так полагалось перед щипкой. На столе были разложены только что сорванные овощи, в печи подходила буханка хлеба. Трудясь над угощением, бабушка надеялась, что деда Люка после еды и выпивки разморит сон, и он не станет распускать руки. Этими руками он мог не только чинить крыльцо и гладить ее лицо, но и приласкать покрепче, ведь вступиться за бабушку Фейт было больше некому.

Дедушка Люк поначалу без устали выбивал младенцев из утробы жены. Двое первых, мальчик и девочка, отведав его кулаков, появились на свет с мощными воинственными подбородками, были неказистыми и вредными. Третий родился мертвым, так сказал дед и, завернув изогнувшееся тельце в свою заляпанную маслом фланелевую рубашку, закопал его в лесу. Когда муж был уже за дверью, бабушке послышалось жалобное верещанье, и этот плач потом преследовал ее до самого последнего вздоха. Вернувшись, дед стал выковыривать из-под ногтей могильную землю, а бабушка только стонала и плакала.

Она никак не могла утешиться, дедушке Люку сделалось тошно от ее слез. После этой истории он долго не трогал ее своими кулачищами, и очередные трое, два парня и девочка, получились пригожими и с острыми подбородками, но все равно были норовистыми, особенно малявочка Кэти Айвин.

…Бабушка хлопотала над воскресным ужином, а мама над собой: старательно соскребла с лица налет плодородной западновирджинской земли и надела новое платье. Бабушка сшила его собственными руками. Платье сидело как влитое, лиф плотно облегал высокую грудь.

— Причешешь меня? — попросила мама.

— Ты пахнешь, как розовый куст, — сказала в ответ бабушка, беря в руки щетку с серебряной ручкой и проводя ею по густым маминым волосам.

— Ему будет не до того, как от меня пахнет. — Она хмыкнула. У нее имелся уже кое-какой опыт.