Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка Страница 3

— Где у тебя свет в туалете зажигается? — раздается за спиной голос.

Вздрагиваю: не привык, что она — у меня.

— Там лампочка перегорела. Вчера, — зачем-то добавляю я.

Это «вчера» случилось где-то на прошлой неделе.

— Ты знаешь, не надо ничего. Я устала, тебе вставать рано. Давай спать.

Инна заходит в туалет. Не закрывая двери, стягивает колготки и трусы. Вопросительно смотрит на меня.

Только сейчас обнаруживаю, что стою в дверном проеме.

— Ладно, ты давай тут. Полотенце в ванной… Ну, какое есть… Чистое, вроде… — неуверенно говорю я и иду в спальню.

Блин, блин, блин, белье, белье… Серое, вонючее. Сам я не замечаю, но месячной давности белье просто обязано быть грязным и вонючим, как портянка.

«Антресоли!» — рыбьим хвостом бьется спасительная мысль.

Залезаю на табуретку, распахиваю дверцы и вытягиваю пыльный баул. Расстегиваю «молнию», роюсь среди свитеров, сунутых мамой, и радостно вытягиваю пакет: комплект-«полторашка», подарок от мамы на прошлый Новый год.

Соскакиваю вниз и шустрю в комнату. Инна уже закрылась в ванной, включила воду.

Застилаю кровать чистой простыней, едва справляюсь с наволочками, на пододеяльник уже не хватает сил, верчу его в разные стороны, матерясь громким шепотом.

Бросаю на кровать, подхожу к подоконнику, вытягиваю из лежащей на нем пачки сигарету. Закуриваю, разглядывая заоконную темень.

Пепел стряхиваю в горшок с алоэ. От бабки еще остался…

Вроде, поливал, раз живой до сих пор.

Докурив, вновь принимаюсь за пододеяльник. Да пролазь же ты, сука…

— Дай сюда.

Инна опять появляется неожиданно. Завернулась в полотенце — я прыгаю взглядом по ее голым плечам и ногам — и собрала на затылке волосы в пучок. Мне всегда нравилось, когда она делала так: лицо, скуластое, с острым подбородком, становилось очерченней, жестче немного, но привлекательней…

Жена — бывшая, бывшая, да, но жена ведь! — забирает скомканное белье и буднично как-то спрашивает:

— В ванную пойдешь? Пойдешь если, дай мне футболку. Чистую, если можно.

Ничего у нас не будет сегодня, понимаю я. На вот тебе футболка, дорогая. Разок всего надета.

Сука, даже если полезешь сама… Хер чего получишь. Вот хер тебе…

— Что? — переспрашивает Инна.

Вслух, что ли, сказал? Иду в ванную — там тепло и после Инны еще влажно. Безо всякого удовольствия стою под душем, пытаюсь сделать контрастный, но от горячей воды становится нехорошо, набрякает лицо и звенит в ушах, даже сквозь шум воды слышно… Просто стою под слабыми, не колкими совсем струйками, в надежде протрезветь. Замечаю, что совершенно на автомате тщательно намыливаю пах. Хотя даже подрочить желания не возникает. Пытаюсь представить лежащую под одеялом Инку, но ловлю себя на мысли, что равнодушен. А ведь еще час назад…

Усталость, конечно, запой этот…

Ну и усмешки ее — огня и страсти не добавляют.

Выключил воду, отдернул штору. Полотенца нет. Ну да, она ведь в нем вышла. Обтерся наскоро футболкой, бросил под раковину.

Выхожу голый, не прикрываясь,

Свет в комнате выключен. В темноте все равно могу разобрать, что Инка лежит в своей любимой позе — на боку, сунув руку под подушку и поджав ноги. Лицом ко мне. Видит меня, фыркает, зарывается в одеяло и поворачивается спиной.

Лежит молча.

В ушах у меня сильно звенит от выпитого и от усталости.

Спать лучше не ложиться. Нет смысла уже, утро почти.

Сажусь на край постели, спиной к жене. Замечаю, что мысленно начинаю опять называть ее женой. Курить совсем не хочется, но надо себя чем-то занять.

Докуриваю сигарету до половины, начинает мутить. Вминаю бычок в блюдце на табуретке и забираюсь в постель.

В квартире холодно. Тяну к себе край одеяла. Залезаю под него, чистое белье приятно трется о чистое тело. Чувствую тепло, исходящее от Инки. Сам того не желая, прижимаюсь к ней животом и ногами.

Инна делает отстраняющее движение рукой.

Резко разворачиваюсь к ней спиной.

— Спокойной ночи.

Она не отвечает.

Лежим так долго. По-моему, пару раз я даже проваливаюсь в какую-то мутную дрему.

Скоро рассвет.

Мне кажется, она плачет.

Оборачиваюсь.

Острое плечо торчит из-под одеяла. Осторожно трогаю прохладную кожу.

— Я хочу пить, — почему-то шепотом говорит она.

Нашариваю ногами тапки, надеваю их и иду на кухню. Свет не зажигаю — на кухне занавесок у меня нет, а в правом крыле дома уже светится пара-другая окон: кто-то собирается на работу.

Дождь, кажется, так и не прекратился. Зонта у меня нет, куртка сырая… Выходить куда-либо в такое утро желания нет никакого. Начинаю искать приличную отмазку. Позвонить на кафедру, сказаться больным?.. Покашлять, посипеть, сходить в поликлинику опять. Двести рублей — и больничный продлят на три дня.

Что я буду делать с Инной, другой вопрос.

Наливаю из-под крана в единственную свою кружку холодной воды и делаю шаг в сторону коридора.

Что-то обрывается внутри, резко, разом. Лопается оконное стекло и вылетает из рук кружка. Меня бросает на холодильник, ударяюсь лицом о его гладкий бок и обнаруживаю себя уже на корточках, голого, полуоглохшего.

«Штаны, штаны… где штаны?..» — первое, что приходит в голову.

Из спальни слышен Инкин визг — частый, прерывистый.

Еще чьи-то крики, вой сигналок, какой-то звон.

На полусогнутых влетаю в комнату.

Инна сидит на полу, обхватив колени.

Рама выбита, штора болтается на паре колец.

Алоэ на полу, повсюду земля из разбитого горшка.

— Что это? Что случилось, ты знаешь? — кричит Инна, подгребая к себе одеяло.

Вся постель усеяна битым стеклом.

«Пиздец, подъезд взорвался! Как там, на…»

Я не могу вспомнить улицу, где на днях разнесло два подъезда.

Хватаю джинсы и никак не могу попасть ногой в штанину.

Под пяткой хрустит осколок. Обжигает порезом ногу.

— Что случилось, я не пойму?! Что случилось?!

Инна орет, косясь на выбитое окно.

— Зажги свет!

— Нельзя! Взорвалось что-то! Может, газ… Быстро одевайся! — кричу в ответ и роюсь в ящике стола.

Хер там, какой газ, от грохота чуть не оглох…

Так, вот диплом, военник… Приглашение от китайцев… Конверт с заначкой… Сую все в задний карман джинсов. Оборачиваюсь.

Инна сидит на полу, как была, в одной футболке, прикрывшись одеялом.

Хватаю ворох ее одежды и бросаю в нее.

— Оделась, быстро! Быстро оделась, я сказал!

Нахожу свитер, натягиваю. Ищу обувь.

Во дворе страшно кричат.

За дверью тоже слышны крики и хлопки дверей

Кто-то пару раз ударяет в мою дверь.

— Я щас! Одевайся быстрее, хули ты сидишь?

Открываю и вижу соседа снизу, татарина-усача. Из всего подъезда я знаю только его — заливал дважды.

— Шестой дом взорвали, — сообщает он, как мне кажется, очень буднично.

«Кто? Какой шестой?» — хочу спросить.

Сосед бежит вниз по лестнице.

Заглядываю в комнату — Инна пытается надеть колготки. Поднимает зареванное лицо:

— Ты можешь не уходить никуда? Не надо, мне страшно… Ты ведь никуда не уйдешь, да?

— Инн, надо быстро из подъезда выметаться, ты поняла? Вдруг наш тоже рванет. Потом — там люди, понимаешь — люди!

Тащу ее, полуголую, к выходу. Она цепляется за дверную ручку.

— А я, по-твоему, не люди, да? Я — не человек? Ты куда меня привез, вообще?! Я из-за тебя чуть не погибла сейчас, ты понимаешь?!

Знаю, что в такие минуты женщин надо бить по лицу. Видел в кино и читал в книжках. Они после этого успокаиваются. Однако не бью, но помогаю надеть жакет — с юбкой она справляется сама. Сую в руки сумку, накидываю на плечо плащ и тащу за руку — вниз по лестнице.

Вижу, как лицо ее знакомо покрывается пятнами и кривится от всхлипываний. Она что-то бормочет, но я не слушаю.

На улице темень, по-прежнему мелкий дождь. Чем-то воняет. Пробегают мимо какие-то люди. Машины у подъезда до сих пор надрываются «сигналками».

Под козырьком подъезда знакомый татарин с ребенком и несколько женщин.

Татарин убеждает всех отойти подальше от дома.

Из подъезда выбегают незнакомые мужики.

Шестой дом, понимаю я — тот, соседний.

Инна что-то говорит мне.

— Что?

— Туфли… Ты не дал мне надеть туфли… Они дорогие…

Достаю из конверта пару стольников. Один еще остается.

Показываю ей в сторону Варшавки.

— Иди, дойдешь босиком. Лови тачку и вали отсюда. Чтобы больше я тебя не видел.

Инна берет деньги.

Догоняю бегущих людей.

Не оборачиваюсь.

С каждым шагом ноги деревенеют, становятся чужими. Остро хочется ссать.

Соседнего дома нет. На его месте — огромная, в несколько метров, куча мусора. Из нее валит густой дым.

Жуткий, незнакомый запах. Во рту сухо от запоздалого страха.