Мари-Сисси Лабреш - Пограничная зона Страница 3

Уж не знаю, как мне это удалось, но я закрыла глаза и поцеловала-таки Эрика. Думая о ноже в сумке. Ударить его, что ли? А может, себя? Или изрезать все подряд в этой треклятой комнате?

Я почувствовала руку у себя между ног. О-о-о, нет! Только не это! Хватит! Нужно немедленно что-то придумать, заставить его отвалить и получить передышку. Я должна остаться в одиночестве, пока не начала все крушить.

— Эрик, потом, позже, прошу тебя. Я жрать хочу, как сволочь. Не сходишь за едой? Что думаешь?

Он наверняка не откажется — сам все время лопает. Вон какой жирный. Он поглощает все чувства этого мира с самого начала времен. Питается тортиками из эмоций, канапе со страстями, пирожными с переживаниями, индейками, нашпигованными горестями и радостями…

— Ну сходи, а? Я бы съела лазанью. Как ты к этому относишься?

— А знаешь, ты права. Сбегаю, но ты никуда не уходи, ладно? Обещаешь?

— Конечно, куда ж я денусь?

Он встал и оделся, прямо у меня на глазах. Спокойно, без комплексов. Слишком раскованно — на мой взгляд. Начал вдруг пародировать стриптизерку — только не разоблачался, а «облачался». Вертел задницей под самым моим носом, бросал обольщающие взгляды, улыбался зазывно. А я смотрела на него и улыбалась в ответ — как будто мне очень нравился этот его спектакль и я готова была засюсюкать: Ох, Эрик… До чего ж ты хорош! Какой ты классный! Ты — мужчина моей жизни! Что бы я без тебя делала? Я «надела» на лицо самое свое нежноневинное выражение, которое хоть кого заставит поверить в мою искренность: личико яснопрозрачное, большущие глаза сияют, улыбка во весь рот, волосы заложены за ушки… Ну точь-в-точь Простак из «Белоснежки и семи гномов».

Бедняга Эрик, если б он только знал, как я его ненавидела в этот самый момент. Ненавидела — до точки не-возврата, ненавидела так сильно, что перестала видеть в нем человеческое существо. Я до безумия ненавидела Эрика — с его жирным животом и дурацкой улыбкой! Привязала бы его — и отчикала пиписку да яйца и затолкала бы их ему в задницу, выковыряла бы глазенки и заставила съесть без соли и перца, перетянула бы брюхо — чтоб еще больше растяжек появилось, напихала в ноздри жареной картошки, а глотку заткнула бы старым грязным чулком и смотрела бы, как он задыхается, синеет, как глаза лезут из орбит, а дряблое тело оплывает на стуле, как плавленый сыр на тосте. Знал бы Эрик все это — бежал бы, не оглядываясь, с низкого старта.

— Я сейчас вернусь. Я быстро. Ты меня дождешься?

— Ну конечно, Эрик. Конечно.

Он ушел минут десять назад. Я успела подумать обо всех наиотвратнейших делах и проблемах и выплакать все мои слезы. Теперь я готова. Можно уходить. Я ускользну из жизни Эрика. Скроюсь от него и еще от нескольких общих друзей. Все равно я спала почти со всей компанией и каждого просила сохранить все в тайне. Но я-то знаю, что Эрик молчать не сможет. С ним никогда ничего не случается, и он так меня любит, что захочет поделиться своим счастьем с целым миром. Представляю, как это будет выглядеть: Эй, парни, знаете, что со мной случилось? Никогда не догадаетесь! Я занимался любовью с женщиной моей жизни! С кем? С кем? С Сисси. Нет! Да!!! Нет! Да!!! Эй, а знаешь… Я тоже, — ответит ему Габриель. И я, — буркнет Рене. И я, — кивнет Тристан. И я, — Даниель. И я, — Андре. И я, — Тони. И я, — Жером. И я, — Саша. И я, — Изабель. Тут все они начнут говорить обо мне — этакая групповая терапия на тему их жизни с Сисси, их чувств к Сисси, их ночей с Сисси, их оргазмов с Сисси. И так до скончания веков! Обсосут по косточкам!

Я должна уйти, мне ничего здесь не светит. Они поймут, что я обманщица, ярмарочная шарлатанка, возомнившая себя Золушкой и желающая творить чудеса, стибрив чужую волшебную палочку. А знаешь, Эрик, оставлю-ка я тебе свои трусики — вместо туфельки. Сохранишь на память. Ничего другого тебе не останется, даже если ты заставишь все женское население Земли примерить их: это плавки моего бывшего.

Глава 2

ИЗОБРЕТЕНИЕ СМЕРТИ

Шатоге умерла. Убила себя, дура набитая, психопатка несчастная! Если она хотела меня растрогать — напрасно старалась. Мне плевать! […] Даже смеяться хочется. Я устал, как жертва аборта.

Мне одиннадцать лет, и я смотрю по телевизору «Зануд». Роже Жигер переодет шутом, он лупит палкой по заднице Ширли Теру. Я вижу картинку, но не понимаю смысла. Мне ужасно трудно сосредоточиться. У меня комок в горле, и он растет, превращается в арбуз. Не знаю, чего мне хочется сильнее — заплакать или стошнить. Мир вокруг меня нереален. Стоит мне оторваться от экрана, и все предметы в комнатах начинают двигаться, как стекляшки в калейдоскопе. Вот я и предпочитаю вернуться к телевизору — пока жду. А чего, собственно говоря, я жду? Не знаю. Моя мама только что покончила с собой. Выпила литий, лувокс, далман и валиум — одновременно. И закричала: Я ЛЮБЛЮ ВАС ВСЕХ!

Странный способ выражения любви.

На какое-то время в доме объявили боевую тревогу. Все нервничали: мама кричала, отчим плакал, а люди в телевизоре и вовсе вопили и улюлюкали, потому что Пьер Маркотт должен был вот-вот объявить имя победителя конкурса двойников Элвиса. Я очень хотела узнать, кто выиграл, потому что много недель подряд следила за состязаниями. Но моя мать решила свести счеты с собственной жизнью — да и с нашими тоже — именно в этот момент. Мама вечно мешает мне смотреть телевизор в режиме нонстоп. Сует мне палки в колеса. Она всегда выбирала «удачные» моменты, чтобы творить свои глупости. Она такая, моя мама, жаждет всеобщего внимания для себя одной, хочет быть центром Вселенной. Хуже всего то, что это ей всегда удается, даже со мной. Моя мать — это моя мишень. Я напускаю на нее всех своих букашек-таракашек-жучков-паучков. Моя мама — мой Монреальский Инсектарий. Я натравливаю на нее всех этих тварей, чтобы не видеть, какой могу стать в будущем. Я не хочу быть похожа на нее, вот и сражаюсь. Я ненавижу все, что она любит. Никогда не делаю того, что творит она. Я не хочу быть ею. Niet. Ноу. Нон. Я — не она.

— Быстрее, Сисси! Сделай же что-нибудь! — кричит мне, заливаясь слезами, отчим. — Я не могу остаться — твоя бабушка скажет, что это я заставил ее наглотаться отравы.

Что да — то да, бабушка не упускает ни единой возможности повесить на него всех собак. Он ее «мальчик для битья». Ее козел отпущения. Ее плевательница. Ему она швыряет в голову все, что попадается под руку: стаканы с водой, бутылки «Квина», банки джема, палки, камни — и еще много чего другого. Отчим — ее излюбленная мишень. Что ж — у каждого своя! Она даже спит, положив рядом с кроватью кирпич. Бабушка как-то сказала мне, что если однажды он попробует войти в ее комнату, уж она его «приласкает» — кирпичиком и фонарем! Я так никогда и не видела этого пресловутого фонаря.

Я позвонила в «скорую» больницы Нотр-Дам. Не знаю, как и что делала. Ничего не помню. Мне иногда кажется, что все сделала за меня другая маленькая девочка. Белокурая — как я — девчушка улыбнулась мне, взяла за руку и помогла набрать номер. И говорила тоже она: Здравствуйте, это больница Нотр-Дам? Ага, хорошо. Мне нужна «скорая помощь», потому что моя мама только что выступила, как Мэрилин Монро. И у нее здорово получилось. Все аплодировали. Вот только она не хочет уходить со сцены. Так что давайте, пришлите поскорее машину или съемочную группу, потому что я хочу вернуться к телевизору. Я должна узнать, кто победил на элвисовском конкурсе. А потом эта девочка сказала мне: Пойдем, посмотрим, кто выиграл. И мы пошли смотреть телек.

Я слышала, как открылась и закрылась дверь. Вошли всякие разные люди. Полицейские, детективы, спасатели, врачи. По-моему, в нашем доме никогда не собиралось столько народу. Было здорово похоже на Новый год у моего дяди Мишеля. Вот только праздник это не напоминало, никто не улыбался, у всех были жутко мрачные лица, так что это был печальный праздник. Я не пошла в мамину комнату. Нет. Я осталась у телевизора — досматривать «Зануд». Один полицейский подошел, начал мне что-то говорить, но я не поняла ни слова. Он положил руку мне на голову и улыбнулся. Я видела только его зубы. Один — спереди — был сломан. Мне ужасно хотелось стать крошечной, запрыгнуть ему в рот — прямо на язык — в надежде, что он меня проглотит.

Чей-то голос произнес: Ее дядя посидит с ней. Кажется, это сказала бабушка. Как вышло, что она оказалась дома? Она же ушла за покупками! Надолго. На полдня. Моя бабушка, она как Бог. Она вездесуща. Вот только мужчин ненавидит, говорит, все они — негодяи и думают только о себе: бьют жен, пьют, как скоты, делают детей с кем ни попадя и проигрывают все деньги. Когда я подрасту, поспорю с бабушкой. Поженюсь со всеми мужиками на свете — пусть усрется. Она ведь меня достает каждое утро своими «Мюслями Бран». Ешь, говорит, желудок будет хорошо работать. Мир вывернулся наизнанку, все пошло наперекосяк, но я какаю каждое утро, в одно и то же время — как из пушки. Ну и чем мне это помогает?