Илья Зданевич - Собрание сочинений в пяти томах. 2. Восхищение Страница 3

С этой точки зрения Восхищение, как нам кажется, обретает идеологическое (художественное) назначение. Можно читать роман как перенесенную на горы мифической страны историю футуризма. Уже в 1913 г., прочитав доклад о Наталье Гончаровой, будущий Ильязд произнес такие слова: “Кинематографическим фирмам я могу предложить занятный сценарий. Его название — “История падшего мужчины”. Наш герой — сын экспансивного богача итальянца, который, отчасти желая прославиться, отчасти искренне недовольный существующим строем, переходит в ряды революционеров. Сын следует за отцом, принимает участие в конспиративных собраниях и пропаганде, деятельно готовя бунт. Его сотрудниками была группа молодежи, в числе которой находилась и Наталья Гончарова. Встал праздник, и ленты крови словно серпантин обмотали улицы и дома. Но в разгар восстания наш герой под влиянием шайки темных личностей, в которую входили три брата-глупца, молодой человек, носивший цветные кофты, и т. п., изменяет бунтарям и бежит с новыми знакомыми. Начинают беспросыпно пить. Силы уходят, надвигается нищета, наш герой опускается ниже, становясь завсегдатаем ночных кафе и предутренних бульваров. Его общество — слащавые студенты, сюсюкающие, сентиментальные, распустившие слюни, с корсетными лентами взамен галстуков, или неотесанные мужчины, небритые и невоздержанные на язык. Но кафе — не последняя степень. Далее окрашенные кварталы, притоны, собутыльничание с отставным военным фармацевтом. Первые друзья не раз пытаются возродить падшего, но напрасно. Прогрессивный паралич доводит до больницы, а там помешательство и отвратительная бесславная смерть. Простите, что я занял Вас столь грустной историей. Сделал я это потому, что имя падшего мужчины — футуризм” (ГРМ, ф. 177, ед. хр. 14). Здесь немало общего с историей падшего Лаврентия, но в 1927 г. прототипом Лаврентия стал уже не весь футуризм, а лишь тот человек, который в конце концов стал как бы воплощением футуризма и который внушал Ильязду самые двусмысленные чувства, — Маяковский. Став разбойником, Лаврентий надевает “под войлочный плащ желтую шерстяную рубаху, принадлежность нового своего звания” (гл. 4). Смертельное доверие Лаврентия к словам соответствует отдалению Маяковского от зауми, в чем, как известно, заумники “41°” упрекали Маяковского. Связь с революционерами удаляет его от Ивлиты, то есть от настоящей поэзии, и губит его. После первых, бескорыстных убийств (убийства монаха и каменотеса служат метафорами к убийству нравственности и искусства) Лаврентий теряет свою бескорыстность и свою волю. Первое корыстное убийство — убийство бывшего лесничего, отца Ивлиты (поэзии) — можно истолковать как соперничество с молодым Зданевичем-Ильяздом за первенство в 1917 г., победу в котором одержал Маяковский. В самом деле, деятельность Зданевича в этот период была чем-то вроде бездеятельности бывшего лесничего. В вышеупомянутых Письмах Прайсу Ильязд пишет, что в Константинополе в 1921 г. турки назвали его “Эли-эфенди”, то есть “бывший человек”, за то, что он увлекался только стариной. Под маской старого зобатого, отца всех зобатых шайки Лаврентия, то есть отца всех футуристов-заумников, можно увидеть скорее всего Хлебникова. Конечно, эти прототипы непроявленны и некоторые их характеристики не совпадают с соответствующими действующими лицами. Сама идея “всёчества”, развитая Зданевичем в 1913 г. и лежащая в основе романа, состоит в том, что временное понятие, присущее слову “футуризм”, неправомерно, так как искусство должно быть универсальным и вневременным. Эта идея заставила автора придать роману универсальный характер.

Как мы уже видели, действие романа не связано с каким-либо определенным временны́м периодом или местом (страной). За это Ильязда упрекали критики “Федерации”. Однако некоторые признаки позволяют нам установить, что действие происходит в начале века в краю, похожем на тот Кавказ, по которому автор долго ходил в свои молодые годы. Внутри мира романа, в его рамках рассказ точно определен по времени и месту. Действие происходит между второй половиной августа и самым концом осени следующего года, иначе говоря, в течение шестнадцати месяцев, то есть число месяцев совпадает с количеством глав в романе. Общее совпадение глав и месяцев, конечно, неясно выражено автором, но его можно установить при подробном анализе текста. Например, большая охота, ритуально устроенная в середине июля, происходит через десять месяцев после начала действия и рассказ о ней имеет место действительно в главе 10 романа. Еще точнее определены места действия, и в особенности местонахождение каждого по отношению к другим. Выше (в начале пересказа романа) мы дали пространственную рамку действия. Было бы нетрудно начертить даже карту края, описанного в романе. Это сосредоточение действия в местах, закрытость, уединенность, своеобразность которых Ильязд охотно подчеркивает, придает достоверность рассказу и способствует введению читателя в закрытый мир с особыми законами и обычаями.

Оба главных героя представляют собой эти два дополнительных и иногда противостоящих друг другу элемента: Лаврентий принадлежит к пространству, Ивлита принадлежит времени, под знаком которого полностью проходит ее жизнь. Она и ее отец — единственные герои романа, прошлое которых нам рассказывает автор и которые представлены в процессе эволюции. Ивлита — дочь бывшего, но отец больше не различает ее с ее матерью. Эволюционный процесс заключен и в круговой структуре цикла времен года, а потом в беременности Ивлиты, начинающейся весной. Этому закрытому кругу времени соответствует закрытый мир, в котором она живет: горы, отцовский дом, пещера и курятник, где она и умрет. Вокруг нее (более чем всех остальных) сосредоточивается та туманность, которая оказывается одной из характеристик романа, — туманность, за которой скрывается и вся фатальность отношений Ивлиты со временем. Эта туманность, присущая ее мечтам, разливается на весь окружающий ее мир.

Это отношение Ивлиты ко времени и пространству сопровождается неподвижностью. Лаврентий же сочетается с пространством и движением. В течение всего романа Лаврентий постоянно переходит с одного места на другое. Точнее говоря, он несколько раз спускается с гор на “плоскость” и с “плоскости” поднимается в горы. Каждому спуску соответствует новая степень деградации, которую никак не может уравновесить очередной подъем, даже когда Лаврентий ясно понимает, что в горах лежит ключ его падения. В итоге Лаврентий только крутится в круге своего несчастья — все его движения приводят лишь к тому, что он остается на месте. В романе автор дает преимущество восходящим движениям, которые он описывает гораздо подробнее (восхождение брата Мокия до перевала, оба возвращения Лаврентия в горы, путь Ивлиты к пещере, подготовка и подъем отряда Аркадия и т. д.), чем почти не описанные моменты соответствующих спусков (спуск трупа монаха по реке, спуски Лаврентия, возвращение солдат в город...). Единственное исключение — описание ухода Ивлиты от пещеры к деревушке, имеющего ключевой характер, ибо этот момент соответствует ее предательству. Короче говоря, весь роман находится под знаком “восходительной динамики”, противостоящей общему падению действующих лиц.

В некоторые редкие моменты герои, как бы загипнотизированные, кажется, больше не подчиняются присущей им рамке. Время останавливается, пространство исчезает. Эти моменты связаны с мутной стихией, с водой. Угрожающие силуэты влекут Лаврентия в бездны — к морскому дну или в реку, протекающую мимо его тюрьмы... Ивлитины же мечтания типичны для того состояния, которое французский философ Гастон Башлар называл “воображением восходительного движения”, они возносят ее высоко над горами, к мифическому миру “крыльев”, к абсолютному восхищению. Самое слово “восхищение”, разные смысловые оттенки которого употреблены в каждой из шестнадцати глав романа, содержит в себе понятие о восхождении. Это движение кверху (“вос”), но и “хищение”, мистический восторг и похищение. Пожалуй, самый лучший образ, связанный с восхищением, — это хищная птица, возвращающаяся с жертвой к своему гнезду. Вместо орла в небе парит как бы Святой Дух, это и есть мистическое восхищение. А Лаврентий, который хотел бы быть орлом, в действительности проявил себя лишь бабочкой, хотя и из тех, которых зовут аполлонами и которых собирает Василиск.

Но птица может быть и символом круга времени, и высших законов, от которых невозможно освободиться. Это уже не орел, а другая птица, которая, как мифологический Икар, парит все ближе к солнцу, но носит обратную символику: “С высот, никогда не садящийся на деревья жаворонок сыпал трель вечного повторения” (гл. 7). Конечно, именно с Икаром связан Лаврентий. Ища сокровища, он похож на увлеченного солнцем Икара. Лаврентий тоже хочет быть вольным, выйти из круга внешних обстоятельств, из круга циклической жизни и природы, но это стремление доводит его до смерти. Лунной символике Ивлиты противостоит солнечная Лаврентия.