Юрий Поляков - Геометрия любви Страница 3

И лишь после съемки, избавляясь от телемакияжа, мы со знаменитым певцом вдруг с изумлением обнаружили, что нас надули самым незамысловатым образом: в «гримерку» шумно ввалилась вся компания имитаторов: и брошенная жена, и закобелившийся супруг, и нахалка-секретарша, и проклявший отца сын… Живо и профессионально они обсуждали, насколько удачно им удалось заморочить публику. Такие подставы тогда были еще внове, и мы с Меладзе попались: вместе с миллионами простодушных невольников телеэфира приняли неузнаваемых актеров за жертвы реальной семейной драмы. Оставалось проклинать свое простодушие, оставшееся в наших искушенных мужских душах, вероятно, еще с пионерских времен!

Рассказ, навеянный этим конфузом, как вы догадались, разросся в повесть. И снова, к недоумению автора, оказался историей мужчины, пытающегося уйти от жены к любовнице. Только на этот раз в лоно семьи его возвращает нравственный катарсис, пережитый во время трёп-шоу. Такая зацикленность на одной проблеме меня несколько озадачила, но я смирился, ибо давно уже понял: на самом деле не писатель выбирает тему, а тема выбирает писателя. Кстати, все мои герои с самых первых книг живут и страдают в одном и том же несуществующем, но вполне типичном московском Краснопролетарском районе, поэтому все мои сочинения так или иначе взаимосвязаны. Воспользовавшись этим обстоятельством, я выпустил «Побег» и новую повесть под одной обложкой и общим названием «Возвращение блудного мужа». Получилась как бы дилогия.

Мне часто задают еще один вопрос: насколько описанное в моих книгах соответствует моей собственной жизни и моему личному опыту. Вопрос не простой и провокационный, если учесть, что писательские жены читают сочинения своих супругов исключительно как следователи по особо важным делам – в поисках улик, изобличающих былую, текущую или грядущую неверность. Чтобы не вдаваться в опасные подробности, особенно когда спрашивают в принародном эфире, я придумал такую лукавую формулу: «Мой личный опыт соотносится с моей прозой примерно так же, как тело танцора соотносится с танцем, который он исполняет». Красиво, согласитесь, но туманно. На самом же деле я почти никогда ничего не придумываю, окружающая жизнь настолько богата необыкновенными событиями и колоритными личностями, что дело писателя – их разглядеть, изъять из реальности и перенести – живыми – в свои сочинения. Другое дело, что в поисках героев и ситуаций я «роюсь» не только в своей жизни, но и постоянно заглядываю в судьбы моих друзей, родственников, знакомых и даже случайных попутчиков и попутчиц. Кстати, ценнейшую информацию обычно сообщают женщины, одаривающие сочинителя пусть даже кратким благорасположением.

К сожалению, у большинства писателей прототип в процессе превращения в литературного героя тихо помирает, а читать книжки, где, словно зомби, разгуливают по страницам неживые персонажи, движимые усилиями авторской воли, сами знаете, неинтересно. Собственно, этим тайным даром сохранять жизнь прототипам и отличается хороший литератор от плохого. Нельзя просто так взять и переставить человека из реальности в текст, ничего не получится. Замечательно эту простоватую методу спародировали Ильф с Петровым, изобразив писателя, который, познакомившись в гостях с кустарем-одиночкой и приняв его за стопроцентного пролетария, тут же побежал вставлять нового приятеля в свой роман «А паразиты никогда». Видимо, прототипы, чтобы стать полноценными литературными героями, должны значительное время пожить во внутреннем мире писателя, теряя случайные и закрепляя в себе типические черты, пропитываясь авторской индивидуальностью.

И еще один секрет: литературные персонажи не заготавливаются впрок, как соленые рыжики к Новому году. В процессе сочинения они спонтанно востребуются из сонма себе подобных, обитающих в авторском подсознании. Кстати, по некоторым гипотезам, душа ребенка витает над «делающими детей» родителями, дожидаясь момента, когда можно юркнуть в свое будущее телесное обиталище. С литературными героями примерно то же самое. Вот и в повести «Возвращение блудного мужа» историю про то, как партийный начальник стал издавать порножурнал, я не придумал. Один мой товарищ, детский поэт, некоторое время руководивший парткомом Московской писательской организации, основал в начале лихих девяностых, чтобы прокормиться, общеизвестный сексапильный еженедельник. Он даже звал меня к себе на работу, принимая во внимание мои заслуги по реабилитации эротизма в советской литературе. (См. мою статью «Об эротическом ликбезе и не только о нем…» 1989 г., собр. соч., т. 5.) От приглашения я отказался, хотя тоже в ту пору не жировал. А вся эта пикантная коллизия пригодилась мне спустя десять лет, когда я описывал мытарства издательского труженика Саши Калягина… Вот ведь как!

5

Кстати, и грибная тема довольно долго никак не проявлялась в моих писаниях, хотя я с детства буквально болен «тихой охотой». Ужение, сиречь рыболовство, волнует меня гораздо меньше, а ружейного звероубийства мне и даром не надобно. Должен с удовлетворением сообщить, что неплохо разбираюсь в грибах. Когда я стал жить в Переделкине, то многие обитатели этого писательского поселка поначалу были уверены, что, гуляя по лесу, я собираю исключительно поганки, каковыми они, грибные невежды, считали фиолетовые, допустим, рядовки или еловые, скажем, мокрухи. Мне всегда очень хотелось сочинить что-нибудь грибное в хорошем смысле слова. И отголосок этого хотения можно уловить в моей пьесе «Халам-бунду, или Заложники любви», идущей ныне во многих театрах. Речь, конечно, о Косте Куропатове, изобретателе чудодейственного порошка «фунговит», благодаря которому можно раз и навсегда решить проблему пищевого равенства человечества.

Но кроме грибных фантазий, в моей памяти уже много лет хранилась история про женщину, последовательно побывавшую замужем за двумя офицерами, учившимися в одном военном институте. Несмотря на то что они стали участниками своего рода эстафетного брака, отношения между ними остались товарищескими, предшественник даже давал преемнику некоторые советы по оптимальному режиму эксплуатации. Видимо, из-за своей бесконфликтности это житейское происшествие и томилось невостребованным в моем сюжетном депо. И вдруг в один прекрасный момент я сообразил, что друзья должны непременно покинуть ряды вооруженных сил, стать коммерческими компаньонами, жутко разругаться из-за женщины или денег и довести конфликт до смертоубийства, которое случится во время сбора грибов!

Если вы думаете, будто такое озарение родилось из ничего, как наша Вселенная, то глубоко ошибаетесь! Кровавая катавасия между соратниками осталась в моей голове, отколупнувшись от сценария, который мы когда-то, в середине 90-х, сочиняли вместе с замечательным режиссером Владимиром Меньшовым. Но так и не сочинили, потратив силы на споры о будущем России и некоторые традиционные русские излишества. Наш замысел, кстати, именовался «Зависть богов», и впоследствии именно так Владимир Меньшов назвал свой фильм, снятый по другому сценарию – «Последнее танго в Москве» Мареевой. Зависть богов как раз и заключалась в том, что главный герой, бывший «афганец», погибает от руки своего боевого товарища именно в тот момент, когда наконец обретает большую, настоящую любовь, как ни странно, в лице своей собственной тещи. Кстати, одна из причин сворачивания творческого процесса заключалась и в том, что меня несколько смущала инцестная составляющая обвалившегося на героя личного счастья. Однако некоторое время назад, посмотрев очень смешную французскую комедию «Моя любимая теща» с Катрин Денев в главной роли, я лишний раз убедился в справедливости закона, открытого еще славянофилами в XIX веке: Запад всегда отстает от нас в замысле, но всегда опережает нас в исполнении…

Все эти подробности я привожу исключительно для того, чтобы читателю стало понятнее, какими туманными и извилистыми тропами бредет писательское воображение от первообраза к конечному результату.

Итак, я сел за «Грибного царя», задуманного, разумеется, как рассказ. О том, что рассказ превратился в повесть, а повесть распространилась в роман, читатель и сам уже догадался. Поначалу я ставил перед собой задачу от противного – хотел написать историю не безответственного «эскейпера», но русского пассионария, в данном случае советского офицера, победившего жестокое, абсурдное, безнравственное время, одолевшего эпоху первичного накопления, сделавшегося успешным и богатым. Конечно же, как выкормыша великой русской литературы, меня прежде всего интересовала нравственная цена вопроса, а именно: чем приходится платить в наше неправедное время за преуспеяние? Не мной замечено: материальное обогащение часто ведет к душевному оскудению.

Кстати, гриб, не создающий жизненно важный хлорофилл, а забирающий его у других растений, показался мне довольно удачным социальным символом, отражающим взаимоотношения тонкого слоя богатых с толщей обделенных и обобранных. И я решил созорничать: всем своим персонажам я дал грибные фамилии. Да, да… А разве вы не встречали в лесу неприличный по форме и несъедобный по содержанию гриб, называющийся «весёлка»? Называется он так, потому что с древних пор селяне и селянки, обнаружив его, разражались игривым смехом. Да и фамилию главного героя – Свирельников – я образовал не от «свирели», а от «свирельника» – так в иных областях называют гриб-трутовик. Первоначально даже трех наших президентов я переиначил по-грибному: Грибачев, Подъеломников и Паутинников. Но потом старинный товарищ Геннадий Игнатов, который первым читает мои рукописи, начиная со «Ста дней», убедил меня, что я вроде бы как испугался назвать властителей их настоящими именами и проявил малодушие. Тогда я проявил многодушие и, кажется, зря…