Патрик Рамбо - Кот в сапогах Страница 3

Спустилась ночь, и депутат Делормель покинул залу Конвента, как раз когда там зажгли люстры и четырехламповые фонари на высоких подставках, ибо заседание все еще продолжалось. Делормель направился в противоположное крыло здания. Там, в бывших королевских покоях, с большим комфортом расположился Комитет общественного спасения. Стоявшие лагерем в парках на подступах ко дворцу многочисленные караульные части понастроили себе дощатых убежищ, издали походивших на деревеньки. Часовые пребывали в непрестанном движении, у входов во внутренние покои стояли пушки, чьи фитили денно и нощно держали зажженными. Никаких прохожих — нескромному зеваке не место под окнами Комитета, управляющего Францией. Делормеля ждали: бывший оперный сопранист, служивший здесь секретарем, предупредил стрелков из национальной гвардии в изодранных до дыр мундирах. С непринужденностью завсегдатая Делормель прошел по длинному коридору, с двух концов слабо освещенному тускловатыми лампами, и вошел в анфиладу гостиных первого этажа. На роскошных пышных коврах, выделанных в знаменитой королевской мануфактуре Лa Савонри, грудами лежала добыча, всевозможнейшее добро, захваченное при арестах, — золотые настенные часы, кресла, гигантские зеркала, изделия из бронзы, канделябры. Еще не распакованные свертки громоздились вдоль стен коридора, наводняли залы. В покоях с колоннами, озаренные ярким светом масляных ламп, сидели вокруг овального, загроможденного бумагами стола ниспровергатели Робеспьера, приканчивая жареного барашка вкупе с крепко просоленным каплуном и запивая все это бургундским.

— Плохи дела! — сказал Делормель, объятый смятением.

— Гражданин народный представитель, поведай нам в подробностях, что тебя так тревожит.

Баррас с бокалом в руке поднялся с места. Он был высок ростом, говорил с провансальским акцентом, держался как дворянин, каковым и являлся, носил кудрявый пудреный парик до плеч и на мир смотрел пресыщенным взором сорокалетнего авантюриста. Обольститель по натуре, замкнутый в силу необходимости, этот человек не позволял превратностям сбить его с толку, ибо повидал всякие виды. Он преспокойно допил свой бокал.

— В Люксембургском замке тюремный смотритель не пожелал принять Робеспьера, — жалобным голосом возвестил Делормель.

— Сей шалун внушает страх, в Конвенте это послужило нам на пользу, но во мнении улицы может и повредить.

— Вот именно! Когда его заперли во Дворце правосудия, парни из секции Друзей Отечества освободили его.

— Итак, он на свободе. — Баррас вздохнул.

— На свободе, но вне закона, — уточнил меланхолик Фрерон, наливая себе ликера.

— Граждане, — продолжал Делормель, — тиран заперся в Ратуше. Вы слышали барабанный бой? А колокол? Гревская площадь превратилась в военный лагерь, он распространяется на сопредельные улицы и мосты. И у рабочих есть пушки.

Тут раздался ледяной голос:

— Эта ночь решит: или он, или мы.

Заговорил Бийо-Варенн. Делормель не видел его, поскольку тот лежал, растянувшись на матраце в углу комнаты. Он тоже внушал ужас, и желтая грива его парика никого уже не смешила. Это был человек без чувств и желаний, автор освистанных водевилей, превратившийся в сущего кровопийцу. Теперь он встал и подошел к столу, где восседал Комитет:

— Нужно действовать. Соберем наши батальоны национальной гвардии, буржуа, ремесленников из секций Пик, Дочерей Святого Фомы, Бют-де-Мулен…

— А может, Конвенту все-таки отступить?

— Куда нам, к черту, отступать?

— В Медон…

— Курам на смех!

— А людей-то у нас достаточно? — простонал Делормель.

— Да, — заверил Баррас. — Я разошлю депутатов по всему Парижу, они будут читать декрет, осудивший Робеспьера, и наши секции поднимутся против него. Но есть одна вещь, которой я не могу понять… У него целая орда, так почему же он не бросает эти свои банды на Конвент? Ведь знает, что дворец охраняется плохо, у нас тут только и есть что инвалиды, забывшие о дисциплине, да горстка марсельцев…

Ратуша была освещена цепочкой масляных фонарей, тянувшейся вдоль карниза второго этажа. Внутри, в зале Равенства, собрались пятьдесят человек, они разговаривали стоя. Робеспьер сидел у стола, на который падал свет от канделябров. В задумчивости он отодвинул свое кресло немного назад, закинул ногу за ногу, опершись локтем о колено, а подбородком на руку. Создавшееся положение было ему омерзительно. Сторонники освободили его, но он-то хотел совсем другого — собирался защищаться перед Трибуналом и быть оправданным, его поддержали бы якобинцы, Коммуна, парижане, с триумфом бы вынесли из зала суда на руках, как Марата… В час ночи прибыл Кутон, его доставили, воспользовавшись главной лестницей: жандарм Мюрон тащил его на своей спине, а жандарм Жавуар нес его кресло на колесиках.

— Наши приверженцы разошлись по домам! — сказал безногий.

Анрио, не только снабжавший этих сторонников вином, но вдобавок посуливший выплатить им вознаграждение, объяснил:

— Они знают, что за ночь ничего не произойдет, и к тому же проголодались. Да и вымотались, ведь часами стояли на ногах.

— До завтра отдохнут, — устало обронил Робеспьер, уводя своих ближайших соратников в другую гостиную, где потише.

— Надо сочинить прокламацию для войска, — сказал Кутон, приводя в движение свое желтое кресло.

— От чьего имени? — спросил Робеспьер.

— От Конвента.

— Он нас изгнал!

— Конвент там, где мы.

— А почему не от имени французского народа?

Робеспьеру недоставало решимости действовать. Он колебался. Ссылался на законность, будучи поставленным вне закона? Отказывался отвоевывать свое легальное положение силой оружия? Простонародному воинству, тем паче с пушками, хватило бы одного его слова, чтобы взять штурмом Конвент и оба комитета: Общественного спасения и безопасности… Но Анрио даже не предложил этого. Немного подождав, Огюстен стал настаивать, чтобы брат сместил Анрио, не блещущего ни воображением, ни мужеством, заменив его молодым корсиканским генералом, которого он знал по Тулону: если бы Робеспьер привлек к делу этого Буонапарте, куда более решительного… но, пока они ругались до хрипоты, обсуждая, в каких именно выражениях лучше всего обратиться к войскам, снаружи донесся крик, вырвавшийся из пяти сотен глоток: «Да здравствует Конвент!» Огюстен бросился к окну. На Гревской площади он при свете факелов увидел отряды буржуа, предводительствуемые Баррасом. Последний был в генеральском мундире и шляпе, украшенной голубыми, белыми и красными перьями. Новые крики прогремели еще ближе, с парадной лестницы: Ратуша была окружена, осаждающие прорвались внутрь. Дверь гостиной распахнулась от удара сапогом, ввалился депутат Делормель, несомый хлынувшим сюда потоком национальных гвардейцев, которые потрясали ружьями с примкнутыми штыками. «Схватить врагов закона!» — приказал какой-то капитан.

Прежде чем осаждающие взяли мятежников, Леба успел пустить себе пулю в сердце. Он скатился на пол и застыл бездыханный; в гостиных и коридорах началась свалка, дерущиеся натыкались на опрокинутые стулья, топтались по осколкам разбитых ламп, наудачу раздавали удары прикладами и штыками. Кутон нырнул под стол, пополз, но один из секционеров заметил его, вытащил за изувеченные ноги и поволок из комнаты по лестнице, будто куль, так что его голова колотилась о ступени, не пропустив ни одной. Робеспьер выхватил из кармана заряженный пистолет, собравшись последовать примеру своего друга Леба, но Делормель схватил его за рукав, дернул, и пуля, отклонясь от цели, раздробила Робеспьеру челюсть. Буржуа с кокардами обступили его, помешав рухнуть на ковер. Огюстен воспользовался этой суетой, чтобы выпрыгнуть через окно на карниз, держа свои башмаки в руке, но снизу ему стали кричать, чтобы сдавался, у него закружилась голова, он зашатался и упал со второго этажа на парадное крыльцо, сбил с ног двоих, и расшиб себе бедро. Анрио пустился было наутек, но вице-президент революционного Трибунала схватил его за шиворот: «Трусливое ничтожество! Это все из-за тебя!» Они сшиблись в драке, Анрио вывалился из открытого окна и разбился насмерть, угодив прямиком в груду битых бутылок.

Когда главных обвиняемых похватали и обезоружили, возникла видимость, будто все снова утихло. Сен-Жюст и пальцем не шевельнул, без единого слова позволил себя увести. Делормель и один из его собратьев по Конвенту усадили Робеспьера на стул и, поскольку он потерял сознание, воспользовались этим стулом как носилками, чтобы снести поверженного диктатора вниз, на улицу. «Держите ему голову повыше, не то он умрет по дороге!» Его галстук был сорван, правый рукав в клочьях, лицо окровавлено; при свете факелов, чтобы все могли видеть, как он унижен, Делормель с добровольными носильщиками доставили его в Тюильри, а генерал Баррас вернулся в Ратушу верхом, со шляпой в руках, под приветственные крики: оставшись единственным военным в Комитете, он тем самым был призван возглавлять военные действия.