Алекс Тарн - Записки кукловода Страница 3

— Двадцать пять! — торжествующе объявляет он. — Сто пятьдесят процентов экономического роста! Эх, золото ты мое рыжее! Играем еще пять раз и идем в кабак, обмывать. Выпьем за искренний союз, связующий Моцарта и Сальери! Я угощаю.

«Ну вот, — думает Ив. — Работа уже есть. А там, глядишь, и с жильем разберемся… и со всем прочим…»

С чем ты там разберешься, глупая девчонка? Посмотри на него внимательнее, дурочка… да разве он тебе пара, этот гнилозубый ловкач? Ну нет… такого безобразия я не допущу. Если уж ей так непременно, кровь из носу, потребовался друг и партнер, то придется позаботиться об этом специальным образом… Я осторожно протягиваю руку и хирургически точным движением вытаскиваю у нее ребро. Вот так…

Ив ойкает.

— Что такое? — с беспокойством спрашивает Зубин Мета. — Или вспомнила чего?

— Нет, — говорит она, держась за бок. — Что-то будто кольнуло… Ничего, уже прошло.

Ну и хорошо. Зачем тебе столько ребер? Я принимаюсь за работу. Мужчину лепить намного легче, чем женщину. Он довольно просто устроен, а потому не требует сложной системы управления. Для этой куклы вполне хватает трех-четырех ниток, дергая за которые, гарантированно получаешь необходимый результат. Кроме того, незачем уделять такого большого внимания деталям. Поди ошибись при изготовлении женщины… там каждый миллиметр важен. Стоит дрогнуть руке, стоит выйти носу чуть длиннее, а ногам — чуть короче, стоит всего лишь одному кустику волос оказаться по недосмотру не на макушке, а на губе — и все, пиши пропало, вся работа насмарку.

В случае же с мужчиной о качестве можно вообще не беспокоиться. Этому примитивному существу решительно наплевать на то, в каком виде он сошел с верстака. Горбатый и кривобокий, щекастый и пузатый, волосатый, как медведь, и очаровательный, как обезьяна, он в любом случае будет непоколебимо уверен в своей совершеннейшей неотразимости. Во всей Вселенной не сыскать более самодовольного и самоуверенного создания. Обычно я леплю их не глядя, пачками, в перерывах между футбольными трансляциями, когда все равно делать нечего и надо как-то убить время.

Но на этот раз я все-таки стараюсь сделать его немного попрезентабельней, ведь это — для нее, для Ив. Будет обидно, если она достанется какому-нибудь уроду. Поэтому сначала я ваяю что-то в духе Аполлона. Выходит красиво, прямоносо и очень мускулисто. Но когда он открывает глаза, то в них светится такой самовлюбленный кретинизм, что меня тошнит прямо на него, и бедняга захлебывается, даже не успев толком родиться. Может, оно и к лучшему? Наученный собственной ошибкой, я леплю куклу попроще, среднюю во всех отношениях. Выходит вполне прилично, хотя и серовато. Я уже собираюсь вдохнуть в него жизнь, но останавливаюсь в последний момент.

— Это ведь для Ив, не так ли? — напоминаю я сам себе. Неужели даже для нее ты не можешь придумать что-нибудь особенное?

— Но что? Что? Дать ему что-то такое, чего нет у других?

— Нет, не годится: будет, как с Аполлоном… самодовольный чурбан — это ужасно.

— Тогда, наоборот, отними у него что-нибудь, что есть у других.

О! А это, знаете ли, идея… Я лезу пинцетом в область спинного мозга, заведующую самодовольством, и перевязываю проводник. Интересно, что теперь получится? Хорошо? Плохо? Вообще-то, подобные эксперименты мне не по душе, но дальше раздумывать поздно: Ив уже закончила играть и в настоящий момент едет в кабак со своим новым приятелем. В конце концов, всегда можно вывести парня из игры, если он вдруг начнет блажить или еще что… это ведь всего-навсего кукла, не так ли?

И тем не менее, нужно еще что-нибудь добавить, а не только отнимать. Но что? А! Ну конечно! По крайней мере, на первом этапе он должен уболтать Ив, отвлечь ее от этого чудовищного псевдомузыканта. Следовательно, логично будет добавить ему способностей в области говорильни. Поймав пролетающую искру, я вкладываю ее в рот марионетки, прямиком под язык. Чтоб жег глаголом Ивино сердце. Ну вот, теперь все, теперь готово.

Я вдыхаю в него жизнь, и он садится на верстаке, хмуро оглядываясь по сторонам. Непонятно отчего волнуясь, я жду его первых слов.

— Ну и харя! — говорит он, с отвращением глядя на собственное отражение в висящем на стене зеркале.

Гм… вот так начало…а я-то, дурак, ожидал возвышенной оды…

— Это ты сам, — поясняю я ему на всякий случай.

Он саркастически хмыкает и смотрит на меня, как на полного идиота.

— Да что ты говоришь… А знаешь, ты неглуп для Создателя…

— Ну извини, — говорю я смущенно. — Ты ведь только-только открыл глаза. Мог и не знать, что такое зеркало…

— Ты лучше вот что скажи, — перебивает он. — Ты мне похмелье специально организовал или как? Я же вчера чисто физически не мог напиться, потому что вчера меня еще не существовало! Отчего же сегодня башка так трещит, а? За чьи грехи плачу, отче?

Мое смущение возрастает. В самом деле, непорядок. Может, я ему что-то там не то перевязал?..

— Это ничего… — глупо замечаю я. — Это пройдет, ты не волнуйся. Вот тебе пиво… и кой-чего покрепче… и закусь…

Он снова смотрит на меня, и уважения нет в его взгляде.

— Слушай, папаша, — говорит он решительно. — Роди-ка ты меня обратно. Я не хочу, понял? Верни меня назад в глину… или в дерьмо… или… не знаю, из чего ты там лепишь. Слышишь, ты, лепила?..

Но тут я решаю, что хватит с ним цацкаться. Да и время уходит. Так что я просто беру его вместе с пивом, водкой и колбасой и аккуратненько опускаю на скамейку в нужном мне месте, где растрепанные деревья шелестят в липком ночном воздухе, где редкие пожилые прохожие, стуча палочкой, медленно бредут по узким тротуарам и облезлые тупомордые коты дурными голосами предъявляют претензии на облезлых остромордых кошек.

А в остальном все тихо; фонари рассеянно желтеют в ночном тумане да полицейский «форд», лениво пошевеливая красно-синими плечами, медленно ползет вдоль бульвара.

— Нет, ты только глянь… глянь, Абарджиль, — молоденький полицейский останавливает машину и с отвращением сплевывает через открытое окно.

Абарджиль, пожилой жилистый крепыш, дремлющий на соседнем сиденье, недовольно разлепляет набрякшие веки.

— Что такое? Война? Землетрясение? Какой-то ты, Шульман, нервный… вот ведь напарничка Бог послал!

— Да нет, ты глянь на этого типа! Вот ведь мразь! Уу-у-у… — он перегибается к заднему сиденью, за дубинкой.

— Отставить! — коротко командует старший. Он устало трет ладонями лицо, с видимым сожалением сгоняя дремоту и сладкие обрывки только что виденного сна. — Тебе только волю дай… сразу за дубинку! И чему вас только в училище учат?

Он неторопливо закуривает, как бы между делом поглядывая на садовую скамейку, выхваченную ярким светом патрульной машины из полумрака бульвара. Ретивый Шульман включил прожектор, и распростертый на скамейке человек кажется пришпиленным к ней мощным лучом, как амбарная крыса — вилами ловкого фермера. Он моргает и слепо водит левой рукой, тщетно пытаясь укрыть ослепленные светом глаза. В правой зажата початая бутылка водки. Рядом валяются несколько пивных банок, раздраенная буханка черного хлеба, ошметки колбасы в пошедшей жирными пятнами газете. Тут же торчит воткнутый в скамейную доску перочинный ножик.

— Оружие! — азартно взвизгивает Шульман, указывая на нож.

Абарджиль вздыхает и выходит из машины. Его квадратная тень падает на человека, и тот выпрямляется, радуясь неожиданному прикрытию. «Пьян, — определяет Абарджиль, — хотя и не смертельно. Бывает и хуже.»

— Оп-па-на… — приветствует их человек, салютуя бутылкой. — Да это ж менты, слава-те, Господи! А я уже испугался… думал — инопланетяне на неопознанном газующем объекте. А это менты… Но вы меня тогда не похищайте, ладно? — он хитро грозит полусогнутым пальцем. — потому что похищают инопланетяне, а вы — менты, сатрапы…

— Я тебе, сука, покажу «сатрапы»… — шипит подошедший Шульман. — Абарджиль, давай, я ему вмажу. Ноги чешутся.

— О! А у людей обычно чешутся руки… — печально говорит пьяный. — Может быть, вы все-таки инопланетяне?

Последнее длинное слово дается ему с заметным трудом. Видно, как он взвешивает данное обстоятельство, и в итоге решает все же остановиться на более экономной версии, связанной с ментами, просто потому, что слово «мент» не в пример короче слова «инопланетянин».

— Человеку свойственно выбирать легкие пути, — констатирует он, качая головой. — Не правда ли, господа менты? За это надо бы выпить. Вам не предлагаю… при исполнении, ясен пень…

Он подносит бутылку ко рту и делает большой глоток.