О'Санчес - Нечисти Страница 3

– Просыпайся же, дылда, иди сюда, ближе к зеркалу!

– Ты кто, девочка? – Ленка не смогла выдумать вопроса поумнее, поскольку чудеса так плотно были облеплены обыденностью, что и сами переставали восприниматься как чудеса.

– Глупая, глупая, иди же сюда! Я Шиша, мои папа и мама сгинули сто лет назад, их забрала Черная Сова, а я у Ирки на хлебах живу, зеркальница я. Иди сюда.

Ленка не испугалась Шишу и подошла к зеркалу. Вдруг она спохватилась:

– Погоди, Шиша, я быстренько на двор сбегаю…

– Нет, этого нельзя, терпи.

– Почему нельзя, мне нужно…

– Нет, это зов Нечистого, воды в теле мало после бани, блазнится тебе. Потерпи, а то Иркину границу порушишь. Я чую, чую, ходят вокруг…

– Кто ходит??? – Ленку пробрал озноб, предвестник большого страха.

– Ты по сторонам не зыкай, на то Васька есть, ты в зеркало смотри, да не оборачивайся. Выстоим, Ленка, не впервой.

В зеркале почти все было, как в реальности, только сама Ленка и Шиша не отражались, она была по одну сторону, а Шиша по другую.

– Ой, а почему так? – Ленка помахала рукой, приблизила лицо вплотную к гладкой?… прозрачной?… поверхности – нет, даже легкий налет пыли увидела, а себя в зеркале не обнаружила. Она взяла в руки пластмассовый гребешок – а за… стеклом… он уже в руках у Шиши…

– Ты чего, Лен, зачем расческу трогаешь, меня отвлекаешь? Накинь кофточку, а то простудишься, неровен час, Ирка знаешь как меня чехвостить будет?

Лена послушно положила расческу на место, сняла со спинки стула кофточку – и впрямь теплее и уже не страшно…

– Ку-ку… – со скрипом открылась дверца на часах и кукушка начала выкрикивать положенное. Однако с каждым новым ку-ку голос кукушки менялся, становился все более густым, сиплым и зловещим. Ленка видела в зеркале – не посмела обернуться – как мертвые глаза механической птицы сверкнули грязно-красным светом, маленькая, почти незаметная лапка выросла до размеров куриной, вдруг отделилась от кукушки, упала на крашеные половицы и побежала-побежала к ней… к Шише, а значит, и к ней…

– Шиша! Сзади!

Шиша резко повернулась, выставила скрюченные пальцы, царапнула ими воздух…

– Где, Ленка? Что ты увидела? Чуд…

– Вон же, на лавку прыгнула-а-а!!! – заметил лапу кот Васька, его отражение метнулось наперерез отражению кукушкиной лапы.

– М-мау!!! – Васька слетел с лавки, как от пинка, в воздухе перевернулся, упал на лапы и сразу же на живот, сунув морду к сомкнутым передним лапам с выпущенными когтями.

– Ох, ты, страсть какая! А я и проглядела лапу-то… В жисть бы на часы не подумала! Ленка, а ведь поддалась я на обман, старая дура, кабы не Васька… Жри ее Васенька, чтобы и коготка не осталось. Вот оне как в кукушку-то пристроились.

От таких кошмариков впасть бы Ленке в тихое безумие с непрерывными дефекациями, но нет – притерпелась за последние два дня; съели колдовскую лапу, и опять страх унялся. Даже смешно: девчонка ростом с обеденный стол, голос девчоночий, а речь как у старушки-блокадницы. Зачем она к часам подходит? А вдруг там…

– Пустые теперь, а заговор наложить не помешает, для порядку. Чой-ты хихикаешь, Лен, со страху поди? Теперь уже все, можно не бояться, до утр… Фортка открыта!

Ленка непонимающе вгляделась в отражение – чуть было не обернулась…

– Не смотри сюда!!! Не моги смотреть! Ма-ау-у!!!

Шишиных криков и Васькиных мявов испугалась Ленка пуще непонятных приступов неведомых врагов, вытаращила глаза на форточку: что там? Открыта, затянута сеткой от комаров и мух. А сетка порвана, а туда черной струйкой насекомые влетают… Шиша подпрыгнула не хуже мячика и влепила ладошкой по распахнутой раме окошечка, и то чавкнуло ударом, перерубило черный поток, Шиша тут же закрыла форточку на защелки. Мошкара выстроилась в прозрачное, словно бы черного тюля, покрывало, и оно медленно поплыло к зеркалу, то есть опять к ней, к Ленке. Васька встал на задние лапы на столе, видимо, счел позицию неудобной – перепрыгнул на плечо к девушке, а оттуда на спинку стула, так что она затылком ощутила волну тепла от его серого тельца.

– К зеркалу нагнись, – заверещала Шиша, я уже, я сейчас… – Испуг послышался Ленке в ее писклявом голоске…

Шиша тем временем скакнула к печке, выхватила из-за стенки бутыль-четверть, в один присест вылила себе в рот, в горло, литра полтора мутной жидкости и дунула на покрывало. Струя огня как сплющилась о завесу из насекомых, но выжрала в ней две трети площади. Шиша дула еще и еще, выжигая отдельные лоскутки. Василий бешено молотил лапами пространство, убивая насекомых на лету, не давал тварям прикоснуться к Ленке.

– Ой-ей-ей! – Шиша аж захныкала от боли, одна шальная, уже последняя, муха все же достала – не Ленку, так Шишу. Она стерла со лба раздавленное насекомое, но там осталось черно-багровое пятно размером с трехкопеечную монету, из которого сочилась кровь.

– От зловредная тварь! Меня и то вон как профуфырила, а если б Ленку? Кровушку-то уйму, а порчугу Ирка уберет, мне невмоготу, устала как… Фу-ух… – Шиша подошла к отражению окна, повозилась с защелками, и вдруг окна распахнулись по обе стороны зеркала, внутри и снаружи!

– Шиша, нельзя! Мама!!!

Испуганный ее криком Васька порскнул к открытому окну и пропал.

– Что кричишь? Утро на дворе, петухи поют по всей деревне. Душно, смрадно, а энти комары да мошка много не накусают. Что нам каббальной вонью дышать, не масоны чай? Ой сердце болит, пойду я прилягу… – Шиша наклонилась к половицам и словно бы впиталась в них, пропала бесследно.

И Васьки нет. Рассветный холодок существенно беспокоил нежную городскую плоть, Ленке было знобко и робко, петухи петухами, а она беззащитна по сути дела… Как мучительно длилась эта ночь – и как быстро пролетела: только-только кукушка полночь откричала, а уж петух закукарекал…

– Во дела творились, екарный бабай! Не на смех, стало-ть, они меня из дому выманили. Подруга-то моя, Фрося, и не знала ничего, я незваной к ней явилась, наглоталась страму!

– Баба Ира! Ура! Ой, наконец-то! Мы тут такого страху натерпелись! Вася с Шишей – просто ништяк, как они с ними управились! А можно я на двор сбегаю?

– Ну и сбегай, коль приспичило. А я пока приберу да пригляжусь – что да как тут было… А что это за дриштяк такой, Ленка? Вон, бери полотенце, прям у рукомойника.

– Какой дриштяк, баб Ира?

– Ну, ты только что рассказывала, что у Васьки с Шишей простой дриштяк…

– А-а-а, ништяк! Ништяк – значит круто, мощно, синоним слов «ух ты, вот это да»!

– А я думала ругательство городское, может, думаю, в наговор какой-нито вставить, на приворот либо от желудка. А это – тьфу, чепуха на постном масле. Городские все с приветом, а мнят о себе – куда там! Мы для них кто – скобари! А скобари, Ленка, если хочешь знать…

– Ирка, здорово, я бык, а ты корова! Никак, внучкой разжилась?

– И тебе день добрый, Петр Силыч. Внученька моя, Леночка, из города отдохнуть приехала. Ты бы зенки свои не пялил на девчонку, Петр Силыч, постыдился бы людей.

– Гы-ы, а что мне стыдится, стыдно, когда видно.

Был из себя Петр Силыч видный мужчина: лет под шестьдесят, саженного роста, с толстенным брюхом, с огромными вислыми усами под перебитым красно-сизым носом, волосы в скобку, большие желтые глаза, полон рот металлических зубов. Белая рубашка с короткими рукавами, парашютных размеров нелиняющие джинсы московской фабрики «Орбита», заправленные в короткие кирзовые сапоги, отлично дополняли ансамбль. И несмотря на то, что на одежде и обуви незваного гостя не было ни пятнышка, ни пылинки, а толстые щеки были идеально выбриты, Петр Силыч производил малоприятное впечатление чего-то грязного, липучего, похожего на торт в пылесосе; с минимумом усилий он за две минуты знакомства успел внушить Ленке отвращение. Плетень опасно затрещал под напором его тугого живота.

– Петр Силыч, ты бы поаккуратнее, кто чинить будет-то? Ты ведь не придешь, а мужиков в доме нет, кроме Васьки. – Видно было, что бабушка Ирина опасается сердить этого Петра Силыча, ведет себя очень уж кротко. И Дуська забилась в конуру и ни звука.

– А не похожа внучка на бабку, укатилось яблоко от яблоньки… Что это за дух у вас, аль сгорело что?

– Лен, ты вот что: на деньги, купи маслица да конфеток к чаю, вчерашним завозом сливовые тянучки привезли, а очереди в сельмаге сейчас нет, почти все в Дубовку пошли, там концерт в 12 будет и обещали Хиля показать. Сходи милая, что тебе со стариками воздух трясти, сходишь, позавтракаем, да и поспи до обеда. Устала, небось, от экзаменов… На, говорю! Свои деньги успеешь потратить, а здесь я дома, а ты в гостях.

Ленка с пониманием и радостью позволила от себя избавиться и пошла куда было сказано, в центр деревни, в продмаг (в Черной было целых два магазина: продмаг и проммаг, чем деревенские очень гордились). И впрямь не было очереди возле продмага, только у самого прилавка, внутри, довольные спокойствием и прохладой судачили о своем древние бабки, да уже брал две большие, общим объемом полтора литра, бутылки 72-го портвейна молодой парнишка, сверстник или на год помладше, чем Ленка. Через пятнадцать минут Ленка отоварилась маслом, полукилограммом конфет и вышла на солнышко. Оказывается, парнишка сидел в траве неподалеку и ждал, пока она выйдет. Он быстро вскочил, одной рукой отряхивая обтянутые на заднице красные клеши, а другой аккуратно держа на весу авоську с грузом: