Анатолий Курчаткин - Чудо хождения по водам Страница 3

Комната, где имел счастье проводить трудовой день сам В., была уже полна. Но никто не сидел на своем рабочем месте, все сбились гудящей толпой около одного стола, и, только В. вошел в комнату, его словно тряхнуло током – такое высоковольтное напряжение растекалось по комнате от этой жарко гудящей голосами толпы. Хозяин стола, сдвинув в сторону клавиатуру компьютера, сидел одной ягодицей на столешнице – словно председательствующий на импровизированной конференции, а собравшиеся вокруг него выступали, и чуть ли не все одновременно. Всё о вчерашнем, не успел подумать В., вернее, едва успел подумать, – его увидели, и вслед за жидким хором утренних приветствий толпа разродилась дружным вопрошанием: “Слышали о вчерашнем? На Запрудном что было?”

Что же, не избегнуть было участия в этой их конференции!

– Работать надо! – с неожиданной для самого себя суровостью возгласил В., одеваясь в нее как в защитную броню. – Мамоне служить! – непонятно для всех процитировал он коллегу, приведя гудящую толпу в замешательство.

– Нет, ну когда такое… – попробовал было кто-то обосновать царивший ажиотаж, В. перебил:

– Жара! Жара, и ничего больше. Галлюцинация! Мираж! Вы в каком веке живете? Нужно искать научное объяснение!

– Ну да, экономическое, – иронически произнес в толпе другой голос – то ли развивая непонятную шутку В., то ли намекая на занятия их департамента.

Комментарий шутника тотчас был с живостью и ликованием подхвачен:

– Точно! Страстью к дензнакам все можно объяснить. Дайте мне мильярд, и я по воде побегу!

– И я бы побежал! – было поддержкой этому восклицанию.

– Да, за мильярд-то точно каждый бы побежал! – прозвучало итогом.

И зазвеневшее было готовой лопнуть струной тягостное недоумение, возникшее от суровости В., разрядилось, каждый принялся отпускать собственные шуточки – ни к кому особо не обращаясь, так, в пространство, – и, само собой получилось, стали расходиться к своим столам – начинать день, приступать к рабочим обязанностям. Что, конечно, и пора уже было: пусть и не сам начсектора пришел, а всего лишь зам, но и зам – хоть и не особое, но начальство, так что в любом случае следовало расходиться, начинать заколачивать деньги хозяевам.

Рабочее место В. было не за выгородкой, как у начальника сектора, а в общей комнате, он проследовал к нему, включил, не опускаясь на стул, компьютер и лишь после этого стал располагаться: снял пиджак, повесил на спинку стула, расстегнул портфель, извлек из него бумаги, что брал домой, бросил рядом с клавиатурой. Молодая длинноногая сотрудница в джинсовых бахромящихся шортах, стремящихся выглядеть стрингами, всегда старавшаяся угодить В., подлетела с радостной свежей улыбкой, вопросила – так, что откажешься, – смертельно обидишь, – не принести ли стаканчик кофе из автомата. Кофе в преддверии близящейся жары не хотелось (на кондиционерах для простых смертных владельцы завода, естественно, экономили), он попросил шоколаду, дав ей деньги, она удалилась, стуча каблуками, звонкой кобылкой, он сел перед засветившимся экраном – рабочий день начался.

В. не успел толком начать заниматься делом – раздался вопль. Как такой восклицательный знак, исполненный голосом. Вопил хозяин того стола, около которого толклась до этого вся комната:

– Е-ка-ла-ме-нэ! На Ютьюбе что! Кто-то на видео заснял и ролик тут выложил!

Смерч пронесся по комнате и смел во мгновение ока всех, кто был в ней, на прежнее место. Кто немного посопротивлялся смерчу – это В., но и у него недостало сил усидеть за своим столом, – смерч поднял его и швырнул ко всем остальным. Только он оказался в последнем ряду кучи-малы.

Странной конфигурации, перекошенноширокогрудая человеческая фигура двигалась издалека скачками по направлению к объективу. Темнела у нее за спиной, сливая со своим фоном, сумрачно-зеленая кипень леса, играла рябью солнечных бликов сизо-голубая поверхность, по которой неслась фигура, и была эта дрожащая солнечными бликами поверхность, несомненно, водой.

– Поближе бы, поближе! Наехал бы! – шепотом простонал кто-то в куче-мале перед В.

Камера, однако, держала прежний план. Словно тот, кто снимал, боялся, что малейшее его движение помешает съемке, совершит что-то необратимое, так что исчезнет сам объект съемки. Но человек, что летел по-над водой, приближался к камере сам, все увеличиваясь в размерах, и вот стало понятно, что уродливая широкогрудость его – на самом деле другой человек, которого он несет на руках, а тот, беспомощно болтаясь откинутой назад головой и безвольными ногами, держался за его шею, и было видно – так цепко, не отпустит ни за что, если только лопнут вдруг сухожилия.

Обмершее сердце В. бухало в груди, словно тысячетонный молот из кузнечно-прессового цеха их завода, который, когда работал, слышно было за несколько десятков метров от корпуса цеха. В. стоял, впившись взглядом в бегущего по воде, и вслед буханью сердца в голове стучало: только бы без увеличения! только бы без увеличения! только бы без!..

Человек между тем все приближался, был уже совсем близко к берегу, оператора, видимо, толкнули – камера дрыгнула вверх, схватив голое небо, дрыгнула вниз, показав срез воды, захватив головы толпящихся на берегу купальщиков, снова поймала человека, так чудесно несущегося со своей ношей по поверхности воды, в объектив, и то, чего боялся В., случилось: камера наконец взяла героя съемки крупным планом.

Она наехала на его лицо – и В. узнал себя. Все равно как взглянул в зеркало. Как, бреясь, глядел на себя в его блистающую пластину какие-то полчаса назад.

Шелестом потрясенных голосов полыхнула куча-мала. И ожила, зашевелилась, каждый с рьяностью стремился как можно скорее выдраться из нее, мгновение – и вот она, еще только что такая единая в своем желании увидеть необыкновенное происшествие, распалась, но – лишь для того, чтобы тут же вновь спечься в едином жарком любопытстве, центром которого был он, В.

– А ведь это вы! – уличающе пропело многоликое спекшееся любопытство женским голосом.

– Однозначно вы! Один к одному вы! – тотчас же подхватил солистку хор. – Конечно, ты!

Кто-то в его секторе был с ним на “вы”, кто-то на “ты”.

Чувством, похожим на пронзительную тоску, овеяло В.

– Да, поразительно похож, – согласился он.

Неужели и вправду так было? – ухал теперь в нем молот. Как это могло быть? Почему это случилось со мной?!

– Какое похож – вылитый ты! Не открещивайтесь! Не открещивайтесь! – накрыла В. с головой крутая волна.

– Ну да, я, конечно, – сказал он. – Такой вот хват. По воде, как посуху. Кто б сомневался!

Почему-то в завершение этой тирады у него вскинулась рука – с такой итальянской экспрессией из фильмов неореалистической эпохи, – проиграла в воздухе, нарисовав незримую фигуру “чего-то эдакого”, и на завершении фигуры он повернулся, тронулся, сдерживая шаг, к своему месту. Спокойней, спокойней, держать себя в руках!

Звонкая кобылка, ускакавшая за шоколадом для него, объявила о возвращении все тем же радостным цокотом своих копытец. Бумажный стаканчик в руке, когда она приближалась к В., странно подрагивал. Лицо ее горело нетерпеливым желанием поделиться чем-то необыкновенным.

– Ой, а вы знаете, – передавая ему стаканчик, произнесла она, глядя на В. с сиянием восторга, – я сейчас около автомата что слышала? Там говорят, какой-то ролик в Интернете нашли, вот того, что вчера на Запрудном было, и будто бы тот, что на воде, на вас похож!

В. был готов к чему-то подобному. Можно сказать, он был во всеоружии.

– Да, – отозвался он с небрежностью, – мы тут только что этот ролик тоже смотрели. Иди вон глянь. Плавки там на этом кудеснике какие! Жуть. Чтоб у меня такие были? Да я в жизнь такие не надену!

Вернусь домой, тотчас подумалось ему, надо тут же избавиться от них. На всякий случай. Искромсать на куски – и в унитаз. Чтобы и следа не осталось.

3

О, эти совещания в кабинете главы департамента! Чего греха таить, В. любил совещания у главы департамента. В них было что-то от праздника. Прерывается череда наскучивших, приевшихся будней, жизнь выламывается из своего заведенного порядка, расцвечивается, освещается игрой фейерверка. Посещение начальственного кабинета рождало ощущение приобщенности к сферам, прикосновения к рычагам, ты выходил из него словно бы посвященным. Хотя отвечай точно – во что посвященным, не ответишь. Но сама дорогая отделка кабинета, просторным размерам которого было невозможно найти практического объяснения, дорогая мебель, воздушно-тяжелые шторы на окнах, которые так и хотелось назвать необыкновенным словом гардины, наконец, парадный портрет главы государства со знающе-проницательным взглядом льдистых глаз за спиной у главы департамента – во всем этом и было приобщение-посвящение-прикосновение. Конечно, совещание у главы департамента могло закончиться для тебя весьма печально, вплоть до – фигурально выражаясь – разбитой в кровь физии, однако же это вовсе не означало, что следует избегать начальственного кабинета, напротив: без жара опасности, исходящего от него, чувство приобщения-посвящения-прикосновения было бы недостаточно острым, а скорее всего, и вообще бы его не было. Все это напоминало В. отношения с необыкновенно желанной, но совершенно непредсказуемого нрава прелестницей, которая то одарит собой, да так, что вознесешься на седьмое небо, а то вдруг охлестнет такой жгучей злобностью: единственный способ уцелеть – бежать от нее и не возвращаться. Но куда было бежать, получая у этой желанной-непредсказуемой-злобной прелестницы деньги на жизнь? Оставалось терпеть ее и любить. Любить, любить! Потому что как же было терпеть без любви?