Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя Страница 3

Но вот однажды помощник Филиппа молча положил на стол утреннюю почту, а с ней и первое анонимное письмо — распечатанное и прочитанное, потому что всю корреспонденцию сначала читал помощник и только самые важные письма после него просматривал Филипп. За первой анонимкой последовали другие, и каждая повергала Филиппа в такое смятение, будто ничего подобного он еще не переживал. Он чувствовал полное бессилие, словно в его кабинет врывался автомобиль и он уже лежал под его колесами. Как поступить, Филипп не знал. Он перекладывал письма из одного ящика в другой, пока наконец не сжег все до единого, и каждое новое письмо стал сжигать сразу же. Ему казалось, что, не сожги он эти анонимки, они подожгли бы его самого. Реагировать на них Филипп не осмеливался: вихрь событий швырнул бы его в пылающую пасть печи и неизвестно, что получилось бы после этой плавки...

Так полагал Филипп раньше, и это было заблуждением. Теперь, вернувшись из путешествия, он наконец понял, что давно уже горит на медленном огне, что этот огонь подточил его силы, испепелил его душу и тем самым предрешил исход битвы на пароходе. «Ты стал другим человеком!» — говорили знакомые. И Филипп соглашался: да, он стал другим человеком. Теперь он избавлен от сомнений, он  з н а е т. А это уже немало. В конце концов нечто существующее как факт (какой бы он ни был, пусть даже самый неприятный) чрезмерных мучений не причиняет. Изводит и терзает обычно неизвестность — страх перед тем, что может произойти. Поэтому главное — быть в курсе происходящего.

Эта мысль давала Филиппу выход из положения. Не утешение, а выход, и притом единственный. «С той минуты, как ты знаешь истинное положение вещей и силы, к нему причастные, ты сможешь предвидеть дальнейший ход событий», — когда-то записал Филипп в своей тетради афоризмов. Так вот теперь, когда истинное положение вещей известно, все внимание нужно сосредоточить на причастных к нему силах.

И чтобы ни одна из этих сил не оказалась вне поля зрения, на первом же заседании муниципального совета Филипп вновь протянул Аргиропулосу руку дружбы. В отсутствие Филиппа его обязанности заместителя мэра исполнял Аргиропулос, и сейчас Филипп выразил ему горячую благодарность.

В тот момент, когда друзья пожимали руки, в зал кто-то вошел и с возгласом радостного изумления направился прямо к Филиппу.

— А, господин Филипп! Наконец-то! Я не погрешу против истины, если скажу, что следую за вами по пятам от самого Парижа! Как-то раз мне говорят, что вы с супругой в Париже и остановились в «Мажестик». Я немедленно еду туда и узнаю, что вы покинули отель лишь полчаса назад...

Это был сын мэра Маркелос Калиманис. Последние годы он жил в Париже и лишь изредка наезжал к ним в провинцию — высокий, красивый, гордый, самоуверенный, как все Калиманисы, привыкшие считать округу своим имением, посягать на которое никто не имеет права. Маркелос приезжал на большие праздники и на выборы, а потом снова возвращался в Париж, где должен был закончить учение.

— На пароход я садился в Марселе, — продолжал Маркелос. — Приезжаю я, значит, в Марсель и узнаю, что накануне сюда заходила ваша «Глория». А потом в Афинах...

Цепь совпадений показалась всем очень забавной.

— Ну а теперь, дорогой Маркелос, — вставил один из членов совета, — позволь мне предугадать продолжение... Господин Филипп наконец вернулся, зато тебя мы скоро опять проводим в Париж...

— Э, нет, — возразил Маркелос. — С меня довольно. Благо диплом уже в кармане... — И он хлопнул по карману пиджака.

Все засмеялись. И только Филипп даже не улыбнулся. Он смотрел на Маркелоса серьезно и пристально. Словно химик, открывший между двумя известными элементами неизвестный третий, — никто про этот элемент еще не знает, и в периодическую систему он пока не включен.

Так присматривался Филипп несколько месяцев.

Глава третья

Что это был за звук, он так и не понял. Ему казалось, будто он все еще спит и видит сон, один из тех странных снов, которые снились ему часто, почти каждую ночь. Звук был необычный, как будто даже зримый. Кто-то выпускал его, точно выдувал из трубочки разноцветные пузырьки, и звуковые волны катились медленно, лениво, то наплывая, то отступая, но в конце концов все-таки ударялись о барабанную перепонку, и тогда она начинала колебаться, тоже медленно и сонно, а черепная коробка, пустая, как колокол без языка, сотрясалась и причиняла боль.

Так было уже не раз.

Потом колокол ударил сильно — дан-н-н! — и Филипп окончательно проснулся.

Он отбросил одеяло и сел. Снял колпак, который надевал на ночь, чтобы не пачкать подушки мазью для укрепления волос, перекрестился и прислушался. Да, гудел большой колокол церкви святого Трифона, а в него звонили только в самых исключительных случаях... Отыскивая ногой сандалии, Филипп слышал доносившиеся с улицы голоса, стук ставен, торопливые шаги.

Он подошел к окну. Прильнув к щелочке в ставне, он увидел внизу на тротуаре группу людей и уже протянул было руку к задвижке, но тотчас передумал — недалеко от окна электрический фонарь, и нехорошо, если его увидят в ночной рубашке да еще с блестящей от мази головой.

Нет, лучше он пойдет и разбудит Анету. От этой мысли на душе у него сразу стало легко. Филипп направился к двери, но вдруг вернулся, вытер голову полотенцем, побрызгал на себя одеколоном, приосанился и, посмотревшись в зеркало, решил, что нужно накинуть халат. «Вот теперь можно идти», — сказал он и отворил дверь.

Это была его первая ошибка. На беду Филиппа, колокольный звон буквально застал его врасплох, и на обдумывание таких факторов его теории, как прошлое, настоящее и будущее, времени не хватило. («Открывая дверь настоящего, мы не совершаем ничего противозаконного и опасного, — не раз говорил Филипп о подобных ситуациях на суде. — Мы как бы отворяем одну из дверей своего собственного дома, чтобы спокойно перейти в соседнюю комнату. В том-то и заключается трагедия нашей жизни, что, делая самое обычное, ничем не примечательное движение, мы вдруг оказываемся в состоянии совершенно неожиданном».) Разумеется, события этой ночи не во всем повторили нарисованную Филиппом схему. Спальня Анеты была не рядом, а в другом конце дома, ее окна выходили в сад. Мягко ступая по застилавшему коридор ковру, Филипп услышал за дверью Анеты мужской голос. Филипп остановился, чтобы убедиться — неужели мужской?

И убедился — мужской.

Тогда он совершил вторую ошибку. Ступая по ковру еще осторожнее, он подошел к двери вплотную. В тот же момент в глубине коридора распахнулась дверь кухни и на пороге выросла женская фигура в белой и длинной, до пола, ночной рубашке. Потрясенный Филипп не сразу узнал в этой женщине старую служанку. Внезапное появление белого призрака, застигшего его, хозяина, на корточках перед замочной скважиной, повергло Филиппа в такую растерянность, что следующая ошибка произошла неосознанно. Совершенно не понимая, что он делает, Филипп нажал на дверную ручку...

За голубыми волнами и колечками дыма, умиротворенно плывшими в слабом свете ночника, он увидел две испуганно вздрогнувшие фигуры. Они порывались что-то сказать, что-то сделать, но потом замерли и остались недвижными. Филипп видел два лица, Анеты и Маркелоса, но видел их как будто слившимися в одно. Их контуры казались расплывчатыми, смытыми, различить каждое в отдельности Филипп не мог. Зато он различил то общее выражение, которое так стремительно менялось на их лицах — от немого недоумения к враждебности, тоже немой, но таящей в себе угрозу. Молчал и Филипп, стоя как прикованный на пороге комнаты. «Ну-ну...» — попытался он выдавить из себя, но слова застряли в горле комом. Тогда Филипп сделал еще одно мучительное усилие, произнес: «Ну-ну...» — и повернулся, чтобы уйти.

Он повернулся, и прямо перед ним снова возник белый призрак. Теперь Филипп видел его вполне отчетливо: это была старая служанка — полураздетая, с редкой паутиной седых волос, реявших над ее головой, словно стайка летучих мышей. Филипп узнал ее, но тем не менее сначала испугался, а потом почувствовал прилив отвращения и гнева. Только этого чучела здесь и не хватало. В порыве ярости он готов был броситься на старуху с кулаками.

— Чего тебе здесь надо? — громко крикнул Филипп, и ему показалось, будто от его крика сотрясся весь дом.

И дом действительно сотрясся, потому что внизу, на первом этаже, забарабанили в дверь.

— Что там такое? Кто это стучит? — злобно спросил старуху Филипп, который совсем уже позабыл про колокольный звон.

Старуха перекрестилась.

— Мэр... — пролепетала она.

— Какой еще мэр? Что ты бормочешь?

Стук в дверь становился все сильнее и нетерпеливее. Филипп прислушался и побледнел.

— Мэр? — спросил он еле слышным голосом.