Глеб Шульпяков - Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник Страница 3

...Змея – центральный автохтонный символ Камбоджи. Олицетворяет воду, подземный проточный мир. Жизнь. По легенде, династию первых королей-индуистов в этих краях основал индийский брахман-путешественник. Он женился на дочери змеиного владыки, который прославился тем, что выпил (читай, осушил) болота в дельте Меконга. То есть первым сделал водоотвод, дренаж. Научил людей, живших в режиме «полгода дождь – полгода засуха» главному ремеслу – распределению водных ресурсов для выращивания риса.

В Москве. Лаос все время приходит на ум, пока путешествуешь по Камбодже. Как полная противоположность – по духу, по атмосфере. Лаос по большей части горная, поднебесная страна, причем буквально поднебесная, поскольку в горах «небо становится ближе», и все время хочется пригнуть голову, настолько рядом ползут облака, особенно в сезон дождей. Что вообще сказать о людях, у которых есть специальное приспособление для разгона облаков? Как к ним относиться? Я обнаружил эту штуку в одной из горных деревень, вверх по Меконгу. Это была очень длинная, из нескольких палок бамбука, слега с гигантской метелкой из листьев на самой верхушке. Этой слегой они подталкивали облако, если оно зацепилось за кряж, застряло над деревней и чрезмерно заливает огороды дождями. В общем, ангелы, чистые ангелы, эти лаосцы. Небесные существа... Что касается легенды о змеином короле, о свадьбе с брахманом, она фиксирует начало экономической экспансии индийского купечества, приход индуизма в мир местных кхмерских культов. Которые до конца так и не были вытеснены ни индуизмом, ни буддизмом, ни коммунизмом. Вот эта пропорция, смесь: 1) индийская мифология и космогония, кастовость, почитание Шивы, Вишну и Брахмы, а также их аватар и тотемов, одним из которых является король; 2) учение Будды, пришедшее на смену индуизму, особенно в области того, что касается общины и власти как высшего проявления кармы; 3) древние кхмерские традиции анимизма и в особенности культ предков, прекрасно вписавшийся в мифологию индийского бога смерти Ямы. Все это составляет душу камбоджийского народа. В национальном характере, я хочу сказать, многое этим объясняется.

Вечером я наконец подбираю транспортное средство. Это нужно сделать обязательно, найти водителя – чтобы он возил тебя по городу и за город, на все время. Как? Никаких рецептов. Просто почувствуйте, что его духи не противоречат вашим. Что вы ему доверяете с первой секунды.

Мой провожатый был улыбчивым мужичком без возраста, идеальный Максим Максимыч. После трубочки-другой я попросил его повозить меня по ночному городу, желательно на скорости. На мой вкус, таково самое большое удовольствие в краях вроде Камбоджи. И мы помчались. Сованн (это было его имя) оказался не без чувства юмора, и многие государственные памятники комментировал довольно весело:

– Смотри, это стела Независимости, ее подарили французы! Еще один подарочек от французов – ха-хаха! хо-хо-хо!!!

Или:

– Смотри, это памятник дружбы с Вьетнамом! Мы, оказывается, дружим с Вьетнамом – ха-ха-ха! хо-хо-хо!

И так далее.

«Возвратясь в свое жилище, я почувствовал, что мой дух исчерпал возможности общения с миром и мне требуется поддержка. Основная ветвь буддизма с неодобрением относится к употреблению ганжи, но, с другой стороны, буддизм – не застывший навеки свод правил, это органический Путь, который приспосабливается к настоящему моменту»

Джон Бердетт

Самое высокое дерево называли «волшебным». На него подвешивали динамик, музыку – чтобы заглушить крики, не пугать жителей соседней деревни. Звук прибавляли по мере того, как процедура казни достигала апогея. Конец пластинки означал, что дело сделано, трупы можно закапывать.

Жертв доставляли на killing fields из тюрьмы S-21. Ее устроили в центре города, в здании школы или института – не знаю. Теперь здесь музей. То, что по-настоящему давит, угнетает в этом месте, – не столько кровавые кошмары, а несоответствие типовой формы современных учебных корпусов и спортплощадки и осуществленного здесь средневековья. Спортивный инвентарь как инструмент дознания, например. Брусья, кольца, турник. Не говоря – легендарные тяпки. Классные комнаты, разбитые кривой кирпичной кладкой на кабинки (чистая инсталляция, если не думать, для чего цепи, канистры и ящички). Все расфасовано, зафиксировано. Документировано и снято на пленку. Такова общая черта всех маниакальных, хтонических режимов. Документация как самооправдание. Протокол как мотив.

Ужас всегда в нарушении единства, внешнего и внутреннего. В несоответствии. В зазоре – так я думаю. В средневековых пыточных подвалах Европы потому и чувствуешь себя нормально, что антураж соответствует. На советском кафеле обычной школы – такой кафель был у меня в детстве, в бассейне, – помыслить средневековье невозможно. Однако оно есть, было – и в этом ужас.

В Москве. Я понял, откуда это пошло, могло пойти – я имею в виду жуткое «волшебное» дерево, – спустя пару дней по пути через лес из Ангкора. Дело в том, что после заката в Камбодже активизируются не только гнус и комары, но также и цикады. С наступлением сумерек их треск становится оглушительным, промышленным каким-то. Так трещат прядильные цеха на заводе, не знаю. Однако странным образом оккупируют эти твари не все деревья подряд, а лишь некоторые, избранные. Одно или два. Оно-то, это «волшебное» дерево, и «звучит».

...После тюрьмы я прошу Сована отвезти меня на озеро Boeung Kak. Это гигантский водоем в черте города, до горизонта покрытый плавучими травяными островами. Тут самый лучший – умиротворяющий, элегический – закат в городе. После тюремных кошмаров чувствуешь, как здесь, у воды, тамошние демоны отпускают. Уходят. Такова вообще основная черта этого места, Камбоджи, постоянное борение духов. Черных с темными, темных с сумеречными. Сумеречных с пепельными.

Берег озера облеплен бунгало и гест-хаусами на сваях. Деки вынесены над водой, под настилом шуруют в лодках дети. В баре тренькает регги, рок-н-ролл. Волосатые американцы в татуировках, одухотворенные девушки с фенечками. Тот же набор, стандартный, как будто компания перекочевала сюда с тайского острова Панган – или Каосан-роуд.

Сидят в шезлонгах, глубокомысленно щурятся.

Украдкой ощупывая карман, где лежит их VISA.

В Москве. И теперь, и тогда мне хотелось одного – понять, с какими чувствами эти люди приезжают сюда. Что думают, что ощущают. Тридцатилетние американцы, небритые здоровенные детины. Возбужденные и напуганные тем, что вокруг, и оттого демонстративно самоуверенные – это ж их отцы разбомбили тут полстраны к чертовой матери. Вон ползет безногий старик через улицу, нищий – просить милостыню, таких тут полчища после бомбежек семидесятых, и просит милостыню – у кого? – у того самого молодого американца, чей отец... Ну и так далее. Думает ли американец об этой кармической ситуации? О том, кем по буддийским канонам стал в следующей жизни его предок? Рыбой? Червем? Креветкой, которую он в данный момент поглощает? И кем станет он сам? До сих пор жалею, что не затеял с ними разговора на эту тему.

Пару дней назад я написал, что Пномпень – это большой город. Я ошибся, поскольку не видел его окраин. Это не просто большой город, это многомиллионный муравейник. Гигантский сгусток живой, людской, и мертвой, бетонной, материи.

Город, в котором полчаса можно простоять в пробке из одних мотороллеров.

Днем площади города забиты людьми, причем сразу на трех уровнях. Первый составляют те, что на мотоциклах. Второй – кто стоит в кузовах, как карандаши в стакане. И третий – народ в окнах домов, глазеющий сверху на трафик.

Ощущение, что попал внутрь муравейника, правда.

Людская масса движется, колышется. Девушка лавирует в пробке и пишет «смс», одновременно. Но движение хаотично только на первый взгляд. Камбоджийцы, как и большинство людей в Юго-Восточной Азии, обладают фантастической интуицией. То есть чувствуют на два шага вперед и способны к гениальным решениям в самой безвыходной, сумбурной системе. Глядя на муравейник, я думаю о том, что с такой интуицией, с таким внутренним знанием эти люди, подучившись в американских университетах, запросто приберут мир к рукам – если захотят, конечно.

И что если рвануть через площадь с закрытыми глазами, мотобайк пройдет сквозь трафик, как нож сквозь масло. Как в сказке.

В Москве. Архитектуры в городе, помимо древних храмов, нет. Старинные двухэтажные дома, обвитые балконами, во французском колониальном стиле, изуродованы азиатским бытом до неузнаваемости. Современные богатые отели представляют собой убогую, как в Москве башенки, стилизацию под древний стиль. Особое впечатление производит новая муниципальная застройка, жилье, эти приземистые каменные джунгли, коробки, перенаселенные муравейники. Стены таких домов как будто несут следы обстрелов, они изъедены дырами, трещинами. Однако это не пулевые отверстия, это обычное воровство цемента. Его в процессе строительства не докладывают в бетон, отчего бетон становится хрупким.