Ирина Васюченко - Голубая акула Страница 3

Из дальнейших объяснений, также изобиловавших всевозможными «поелику» и «понеже», стало ясно, что Гагенбеку был нужен ихтиолог, способный определять, к какому виду, подвиду и пр. относятся выловленные в океане рыбы. В этом качестве ему и потребовался Миллер.

Затем Иван Павлович перешел к описанию обитателей аквариума, «демонстрация коего воспоследует незамедлительно». Он перечислял породы рыб, называл места их обитания в природе, упомянул о водорослях, толковал о надобности особых приспособлений для освещения и обогревания аквариума, «с устройством каковых были сопряжены сугубые затруднения, ибо…».

Я тогда насилу дослушал. Обрывки фраз доходили до сознания, а нить общего смысла ускользала. И вина тут была не Миллерова, а моя. Насколько я успел заметить, его манера изложения, сухая и старомодная, вместе с тем отличалась отменной логичностью. Но на меня вдруг напала странная рассеянность. Я тупо пялился на одутловатого человечка с круглыми мутными глазами и любезно растянутым ртом, не понимая, что, собственно, мешает мне сосредоточиться.

Отчего так тягостно на сердце? Заболеваю я, что ли? Я покосился на стоявшего рядом Алешу, уже готовый пожаловаться на это невесть откуда взявшееся идиотское недомогание. Сидоров созерцал Миллера прищурившись. Такое выражение у него появлялось, когда он сочинял очередную эпиграмму.

Словно почувствовав мой взгляд, Алеша обернулся и рискованно громким шепотом заметил:

— Ты только посмотри на него! Сущая рыба!

Я аж задохнулся, таким метким было сравненье. Савицкий, тоже расслышавший его, неприлично прыснул. По толпе гимназистов пробежал шелест. Новое прозвище стремительно распространялось, вмиг достигнув и последних, и первых рядов:

— Рыба! Рыба!

— …более близкое знакомство с повадками обитателей подводных глубин… — монотонно вещал Миллер. И вдруг осекся.

Услышал? Или это только мне по моей нерадивости конец лекции показался таким внезапным, а те, кто следил за ходом его рассуждений, не увидели здесь ничего особенного?

Как бы то ни было, рот Миллера захлопнулся, а глаза, незряче скользнув по лицам, уставились на меня. Впрочем, и это могло мне только померещиться. Нервы мои к тому моменту уже были напряжены до крайности.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Коллекционер коллекционеру

Всякий раз, берясь за перо, вместо того чтобы сразу приступить к задуманному повествованию, я подолгу распространяюсь о том о сем. Стройность моего мемуара от таких проволочек, несомненно, страдает. Но я и впредь вряд ли от них откажусь. Здесь мною движет потребность, смысл которой мне не вполне понятен. Впрочем, ларчик, должно быть, открывается просто: мне, никогда не портившему столько бумаги, в этом деле надобен разгон. Будь я поэтом, пришлось бы сознаться, что я, подобно плохому наезднику, взбираюсь на Пегаса, подставив табурет.

Или, может статься, настоящая причина в другом. Чуждая действительность, для которой я не более чем случайный прохожий, странно забавляет меня. Она напоминает причудливое сновиденье, которое я, наверное, находил бы кошмарным, если б не печальная свобода зеваки. Здесь от меня ничего уже не зависит. И сам я даже в глубине сердца, когда-то столь переполненного желаниями, что могло бы лопнуть, теперь ничего не прошу у судьбы.

Избавившись от надежд, если не позаботился вовремя спиться, превращаешься в коллекционера курьезов. По крайности, таков мой случай. Не потому ли я молчу, когда другие негодуют на скудость и опасности нынешнего быта? Эдак я рискую онеметь, коль скоро все только и делают, что подобным образом жалуются. Но неблагодарность — мать всех пороков, а этот самый быт с невероятной щедростью позволяет мне пополнять мое собранье. Слава Богу, оно нематериально, иначе с таким скарбом мне не разместиться бы и в Зимнем дворце.

А вот, извольте, последнее мое приобретенье, в своем роде перл: рассказ Ольги Адольфовны. Мы, как всегда, поутру вместе ехали на службу. До Харькова отсюда десять верст, паровик тащится полчаса. Обычно мы оба по пути читаем, а сегодня разговорились. Очевидно, ей хотелось поделиться с кем-нибудь свежим впечатлением, не вполне заурядным даже в наши дни.

Вчера под вечер ее навестил молодой человек, сын Мусиной крестной. Я видел его мельком: ражий неопрятный детина с развинченной походкой. К Ольге Адольфовне он заходил попрощаться. Он анархист и сейчас отправляется на Кавказ добывать средства для нужд партии. Пожимая плечами, моя собеседница рассказывала:

«Я ему говорю:

— Постойте, Жорж, не пойму, зачем именно на Кавказ?

А он в ответ так, знаете, покровительственно:

— Это моя идея! Как известно, на Кавказе в горах много отшельников. Я убежден, что они прячут у себя большие ценности.

Я изумилась:

— Отшельники? С какой стати?

— Вы наивны. Пользуясь почетом у окрестного населения, эти люди, конечно, должны были получать разного рода подношения. Заметьте, это продолжалось годами. Десятилетиями! Среди прочего там должны были попадаться и золото, и драгоценные камни, скапливаясь в немалом количестве. Так вот, цель состоит в том, чтобы экспроприировать отшельников.

— Побойтесь Бога!

— Бога нет.

Сообразив, что здесь бесполезно взывать к нравственности, я попыталась привести довод, более доступный его пониманию.

— Ах, — говорю, — да я не о том. Во-первых, даже если вы правы в своих предположениях, в чем я очень сомневаюсь, почему вы думаете, что отшельники так легко позволят себя грабить? Горец, даже когда он стар, может за себя постоять. И потом, населенье, как вы сами сказали, отшельников уважает. Представьте, что будет с вами, когда в округе станет известно о вашем промысле.

Он покосился на меня еще более превосходительно, явно имея в виду слабость бабьего ума:

— Никто ничего не узнает. Разумеется, отшельников придется убирать.

Тут Жорж извлек из складок своей одежды внушительных размеров револьвер и стал хвастливо помавать им перед моим носом. У меня опустились руки. Но все же я спросила:

— А Екатерина Герасимовна? Как она смотрит на ваши планы?

— Мне двадцать шесть лет, — отрезал он. — Я давно обхожусь без матушкина позволенья. Она ищет жениха для сестры, ее больше ничто не интересует. Такая, знаете, узость… Люськино замужество для нее важнее, чем идеалы анархизма! Нет, она, конечно, пыталась меня отговорить. Но скоро махнула рукой.

Вы можете догадаться, Николай Максимович, что мне не оставалось ничего иного как последовать ее примеру», — закончила Ольга Адольфовна со вздохом, и ее уста сложились в добродетельную гримаску скорби о людском неразумии. А глаза усмехнулись.

Я заподозрил, что случай столкнул меня с еще одним коллекционером. Но высказывать свое предположение вслух остерегся. Есть в этой страстишке что-то потаенное, глубоко интимное. Кто ей подвержен, не станет трубить об этом на всех углах.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Снежная королева

Огромный, нежно подсвеченный электрическими лампами аквариум сиял. Подобного великолепия я не встречал ни раньше, ни впоследствии. Зыбкие доисторические водоросли тянулись к поверхности, дремотно покачиваясь. Рыбы самых неожиданных колеров, форм и размеров бойко сновали среди них, лежали на песке дна или медлительно, красуясь, кружили в светящемся пространстве аквариума. Короче, дар господина Пряхина был так прекрасен, что, залюбовавшись, притихли и самые буйные из гимназистов.

Стоя подле этого чуда, тот, кто отныне был для нас Рыбой, давал последние пояснения.

— Теперь извольте взглянуть сюда, — с важностью молвил он, указывая на предмет, прежде мною не замеченный. То был другой аквариум, попроще и поменьше, установленный над окном на специальной консоли. Водорослей здесь почти не было, а рыбы, толстопузые, голубоватые в темную крапину, по-видимому, все принадлежали к одной породе.

— Зачем? — пробормотал кто-то за моей спиной.

— Что вам угодно знать? — Вся фигура выдающегося естествоиспытателя и путешественника выражала предупредительность, граничащую с холуйством.

— Простите, господин Миллер. — Басок принадлежал кому-то из старшеклассников. — Я хотел спросить, зачем было помещать их туда? В большом аквариуме довольно места, и там им было бы лучше.

— Ваша правда, молодой человек! — Миллер осклабился и мелко закивал. — Им было бы хорошо, куда уж, куда уж лучше! И так просторно! Тем паче что через пять минут они бы уже плавали там одни. Вы догадываетесь, что я имею в виду, господа? Совершенно одни!

Он выдержал паузу, любуясь произведенным эффектом, и заключил по-деловому сухо:

— Это пирайи, господа. Многие из вас о них слышали, для тех же, кто не знает, скажу только, что это хищники, равных коим по свирепости вы не найдете среди существ, обитающих на сей планете. Когда животное любых размеров попадает в водоем, населенный пирайями, извлечь оттуда можно лишь его остов, обсосанный с примерным тщанием. Я не зря позаботился, чтобы их поместили повыше. Ведь если бы какой-нибудь неразумный шалун попытался…