Пол Остер - Музыка случая Страница 3

Никаких ясных планов у Нэша не было. Он как раз и хотел просто поболтаться, попутешествовать и посмотреть, что будет дальше. Он думал, что это ему надоест месяца через два, и тогда он где-нибудь остановится и решит, как жить дальше. Но прошло два месяца, а Нэш не был готов принять решение. Ему понравилась свобода, и он не видел причины менять ее на что-то другое.

Смыслом жизни у него теперь была скорость, и он весело садился за руль, заводя движок и врезываясь в пространство. Это было как жажда или как голод, который нужно было утолить любой ценой. Все мелькало, летело мимо, и от этого Нэшу казалось, будто он один только и существует на свете. Он был неподвижной точкой, вокруг которой вертелось все, точкой покоя посреди изменявшейся, уносившейся в никуда жизни. «Сааб» был святая святых, его защитным панцирем, где Нэш был неуязвим. Пока он сидел за рулем, прошлое отлетало прочь, все до последней крупицы. Это не означает, что Нэш никогда ни о чем не вспоминал, но воспоминания больше не причиняли боли. Возможно, отчасти причиной этому была музыка, бесконечные пленки — Моцарт, Бах или Верди, — которые он все время слушал, и звуки ее будто бы вырывались откуда-то у него изнутри, изливались наружу в пролетавшие за окошком пейзажи, превращая реальность в отражение мыслей. Через три или четыре месяца ему стоило только захлопнуть дверцу, как он будто бы сбрасывал тело, а когда включал зажигание и нажимал на педаль, музыка уносила его в невесомость.

Он избегал оживленных шоссе и выбирал глухие дороги. Там реже нужно было тормозить, переключать скорость, реже отвлекаться на других, там можно было ехать спокойно, в полной уверенности, что никто не прервет его мыслей. Потому он старался объезжать густонаселенные центры, предпочитая малообжитые места: северный штат Нью-Йорк, Новую Англию, центральные фермерские равнины, пустыни Запада. Не любил он и плохую погоду — за то, что плохая погода требовала внимания не меньше, чем забитое шоссе, и, когда наступила зима, со всеми ее дождями и снегопадами, Нэш перебрался на юг и проездил там до весны, почти оттуда не выбираясь, не считая лишь нескольких раз. Разумеется, Нэш понимал, что даже самая хорошая дорога, даже в самый хороший день таит в себе опасность. На дороге нельзя расслабляться и в любой момент может произойти что угодно. Попадется выбоина или пьяный водитель, неожиданно лопнет колесо или на секунду устанет внимание — любой из этих причин достаточно, чтобы тут же отправиться на тот свет. За те месяцы, что Нэш провел за рулем, он видел чудовищные аварии и раз или два сам оказался на волосок от гибели. Однако звоночки эти его не пугали. Они привносили в жизнь элемент риска и даже больше, ради этого он и сел за руль: чтобы снова почувствовать, что его жизнь в его руках.

Он останавливался в каком-нибудь мотеле, обедал, а потом шел в номер и часа два или три читал. Собираясь снова в дорогу, он открывал свой дорожный атлас, выбирал себе следующий пункт назначения и тщательно продумывал маршрут. Он знал, что все это ему не нужно, что ему все равно, куда ехать, но придерживался этой однажды выбранной системы — для того, чтобы чем-то отмечать свои передвижения, чтобы было зачем останавливаться, прежде чем снова двигаться дальше. Один раз, в ясный сентябрьский день, он завернул в Риггз, в Калифорнию, чтобы увидеть могилу отца. Ему нужно было соотнести свои чувства с чем-то реальным, даже если этим реальным были всего-навсего несколько цифр и несколько слов на могильной плите. Он позвонил разыскавшему их адвокату, пригласил вместе пообедать, и тот принял приглашение, а потом показал дом, где отец жил, и хозяйственный магазин, который отец держал двадцать шесть лет. Нэш купил там себе кое-что для машины (гаечный ключ, фонарь и манометр), но потом ни разу ни до чего не дотронулся, и они так нераспакованные и валялись в дальнем углу багажника. В другой раз, оказавшись в Майами-Бич, он почувствовал, что устал от бесцельной езды, снял номер в маленькой гостинице и девять дней просидел у бассейна с книжкой. В ноябре он попал в Лас-Вегас, где заигрался в блэк-джек и рулетку, и, чудом оставшись при своих, через четыре дня двинул дальше на Юг, останавливался в городках Луизианской Дельты, заехал в Атланту к старому приятелю, и они вместе прокатились на лодке по Эверглейдз. Были у него и вынужденные стоянки, хотя Нэш предпочитал из-за этого не огорчаться, а, наоборот, извлекать пользу, и с любопытством изучал место, куда его занесло. В конце концов, чтобы ехать дальше, за «саабом» приходилось следить, а если одометр у тебя каждый день накручивает по нескольку сотен миль, то забот с машиной хватает — сменить масло, проверить подвеску, сходимость колес и прочее. Он редко раздражался из-за этих остановок, но, когда отдашь машину в руки механика на сутки или на двое, выбора нет, остается сидеть и ждать.

Уезжая из Нортфилда, Нэш сразу же снял там себе почтовый ящик и в начале каждого месяца возвращался забрать счета и несколько дней проводил с дочерью. Это была единственная обязанность, которую он себе оставил, единственная часть жизни, где ничего не изменилось. Он вернулся в Нортфилд и в середине октября, в день рождения Джульетты (появился увешанный подарками), и на Рождество, когда провел там три дня, веселых, шумных, — переодевался в Санта-Клауса и развлекал компанию тем, что пел под свой аккомпанемент. Потом, меньше чем через месяц, перед ним вдруг открылась еще одна дверь. Он тогда был в Калифорнии в Беркли, и, как почти и все, что с ним произошло в тот год, это произошло совершенно случайно. В один прекрасный день он зашел в книжный магазин купить что-нибудь почитать в дорогу и столкнулся с женщиной, с которой познакомился в Бостоне. Ее звали Фиона Уэллс, и это она заметила его, когда он стоял перед Шекспиром, не зная, какой из однотомников выбрать. Не виделись они два года, но она, вместо того чтобы подойти и как положено поздороваться, незаметно встала рядом, постучала по одному корешку и сказала:

— Купи вот этот, Джим. Комментарии лучше не бывает, и шрифт разборчивый.

Фиона была той самой журналисткой, которая два года назад написала о нем в «Глобусе» очерк «Неделя из жизни бостонского пожарника». Это был обыкновенный, дурацкий воскресный материал, с фотографиями и комментариями приятелей, зато сама Фиона, которая везде ходила за ним следом, Нэшу сразу понравилась, и даже очень понравилась, а дня через два или через три он почувствовал, что и он начинает ей нравиться. Соответствующие взгляды были, соответствующие случайные соприкосновения рук становились все чаще, однако два года назад Нэш был еще женатым человеком, и того, что могло бы случиться, тогда не случилось. А потом, через несколько месяцев после того очерка, Фиону пригласили в Сан-Франциско в «АП», и с тех пор они не виделись.

Фиона жила в маленьком домике недалеко от того книжного магазина, и, когда она предложила ему посидеть поболтать о прежних временах в Бостоне, Нэш понял, что до сих пор ей нравится. Еще не было и четырех часов, но они решили принять чего покрепче, чтобы веселее было болтать, и тут же распечатали «Джека Дэниэлса». Не прошло и часу, как Нэш перебрался к Фионе на диванчик, а потом вскоре забрался под юбку. Ему все казалось, что встреча их не так и случайна и что должно случиться, то и должно, и это требует от него адекватных действий, в духе праздника и анархии. Они будто бы ничего не решали сами, а лишь подчинились обстоятельствам, и, заключив в объятия обнаженную Фиону, Нэш почувствовал такое желание, как будто бы он ее уже потерял: он понял, что рано или поздно причинит ей боль, что наступит момент, когда он снова вернется к машине.

Он провел в ее доме четыре ночи и успел понять, что Фиона храбрей и умнее, чем показалось ему сначала.

— Я сама этого захотела, — сказала она ему в последний вечер. — Я знаю, ты меня не любишь, но это не означает, будто я тебе не нужна. Ты, Нэш, упрямый, и если решил, что тебе нужно ехать, — прекрасно, значит, тебе нужно ехать. Только не забывай про меня. Если тебе вдруг опять захочется влезть кому-то под юбку, давай это будет моя юбка.

Против воли он пожалел Фиону, однако вместе с жалостью в нем проснулось восхищение, и даже, кажется, больше чем восхищение — сомнение, а не есть ли она та самая женщина, которую он со временем сможет полюбить. Он вдруг представил себе, как живет с Фионой — страстной, ласковой, остроумной Фионой — в доме, где с ними живет Джульетта, где у них есть еще дети, и на секунду ему захотелось сделать ей предложение, но он так и не смог заставить себя сказать это вслух.

— Я скоро вернусь, — сказал он. — Мне нужно в Нортфилд. Если хочешь, поехали вместе.

— Здрасьте пожалуйста. А что я, по-твоему, скажу на работе? Наврать, что я заболела на целых три дня, это уже, пожалуй, слишком, тебе не кажется?

— Ты же знаешь, я еду к Джульетте. Для меня это важно.

— Много чего важно. Ты только не исчезай с концами, вот и все.