Герхард Рот - Тихий океан Страница 3

— Когда-то, тысячи лет тому назад, — сказал Ашер, — здесь было озеро.

Когда перед ними пролетела цапля, Цайнер рассказал, что вот тесть-де его видал однажды, как прямо на этом самом месте упал аэроплан, а построил этот аэроплан наш, местный фермер, молодой парень из Пёльфинг-Брунна. Это был моноплан с низко расположенным крылом, с мотором в тридцать лошадиных сил и со съемным винтом. Вылетел он из замка Гляйнштеттен, сделал круг над Хаслахом и вдруг так и рухнул камнем с неба. Авиатор не пострадал, но в первые минуты не мог вымолвить и слова, а когда тесть вытащил его из обломков, просто улегся на траву. Месяц-два прошло, глядь, — а он снова летает. Потом в Первую Мировую погиб на западном фронте. Ашер внезапно подумал: «Человечество предается мечтам. А какой-то части человечества даже выгодно, чтобы другая часть безмятежно предавалась мечтам, и она делает все, чтобы мечтатели не очнулись». В поезде Ашер впервые услышал, как один их местных жителей упомянул о бешенстве. Цайнер пояснил, что в двух соседних районах введен карантин. Надлежит отстреливать всех кошек, которые убегут со двора, и всех собак, которых спустят с поводка и за которыми не уследят хозяева. Да и лис требуют отстреливать, если попадутся.

— Да что там, вы биолог, и так все сами знаете, — сказал Цайнер.

А потом спросил, правда ли, что человека от бешенства не спасти, сразу каюк?

Ашер подтвердил. Тогда Цайнер полюбопытствовал, как происходит заражение. Ашер ответил, что инкубационный период длится от тридцати до пятидесяти дней. Первые симптомы заболевания у человека — беспокойство и лихорадка. Беспокойство постепенно перерастает в неконтролируемое возбуждение, сопровождающееся обильным слюноотделением и мучительными судорогами в мышцах глотки и гортани. Смерть наступает обычно спустя три-пять дней в результате удушья, истощения или судорог и общего паралича.

Ашер нашел дом Цайнера по объявлению в газете в разделе «Сдаю», так что Цайнер и Ашер уже несколько раз встречались. Однажды Ашер даже доехал на автобусе до Пёльфинг-Брунна, откуда Цайнер забрал его на машине.

Дом, где он теперь поселился, был невелик: кухня с маленькими окошками и выложенной кирпичом печкой, маленькая комнатка и чердак. С потолка свисала облупившаяся штукатурка. Ашер заплатил за год вперед и за две недели до поселения успел съездить к Цайнеру еще раз, специально чтобы все проверить.

3

Весь следующий день Ашер разбирал вещи и устраивался в доме. Внутренние рамы на чердаке, где он спал, еще не вставили, плита в кухне была выложена кирпичами неплотно и, когда он попытался развести огонь бумагой, нещадно задымила, щели между стенами и деревянными полами предстояло законопатить стекловатой от мышей. Из деревянного ящика он достал микроскоп, который упаковала жена, и гистологический атлас. Он открыл атлас и погрузился в созерцание ярких изображений: вот увеличенная в двести сорок раз клетка вентрального корешка спинного мозга теленка, окрашенная кислотным фуксином, — она представлялась Ашеру красным полипом со спутанными щупальцами в мутной красноватой жидкости. Вот, в шестидесятикратном увеличении, пигментный эпителий сетчатки лошадиного глаза, клетки которого, даже неокрашенные, имели теплый, под стать меду, желтоватый цвет и шестиугольной формой напоминали пчелиные соты. Вот клетки гладких мышц мочевого пузыря кролика, окрашенные хромотропом и гематоксилин-эозином, которые в трехсотвосьмидесятикратном увеличении казались Ашеру чередой зародышей мальков в алой воде. Вот полученный методом прижизненной инъекции препарат печени кролика, в котором вену, чтобы показать все русло сосуда, закрасили синим раствором желатина, отчего она превратилась во множество маленьких протоков, петляющих по рыже-бурой земле и, наконец, впадающих в реку, дельта которой испещрена бесчисленными островками. Вот импрегнированные азотнокислым серебром капилляры жёлчного протока — черные веточки, отчетливо виднеющиеся в ярко-желтом тумане. Вот окрашенный азокармином по Гейденгайну срез плоского эпителия, взятого с эпидермиса крыла носа человека, — ни дать ни взять тектонические слои вулкана, в самом верху пылающе-красные, ниже — розовые, а в самом низу — переходящие в голубоватую воду. Вот неокрашенный плоский эпителий перитональной оболочки кошки, — при увеличении в двести сорок раз он чрезвычайно напоминал сухой, ярко-желтый суглинок в каком-нибудь индийском штате, на который обрушились полчища саранчи, и он сплошь покрылся трещинами, словно глазурь на обожженном кувшине. Ашер медленно переворачивал страницы. Вот нервная клетка вентрального корешка спинного мозга собаки в трехсотвосьмидесятикратном увеличении — сине-красный бумажный змей в облачном небе, вырвавшийся из рук мальчишки и, точно чешую, сбрасывающий клочки бумаги. Вот нерв кошки, без окрашивания увеличенный в сто пятьдесят раз, — он напоминал Ашеру чахлую траву на изрыгающем пузыри болоте. Срез слизистой оболочки языка в шестидесятикратном увеличении представал в его воображении завязью экзотического растения, цветы которого казались языками пламени, над которыми плясали светло-голубые облачка дыма. Ему вспомнился переливающийся всеми цветами радуги мертвый фазан, которого он видел накануне и который теперь ассоциировался для него с иллюстрациями в атласе. Вот увеличенный неполный поперечный срез человеческой трахеи, похожий на фиолетовую радугу. Клетки почек оборачивались странными водяными зверьками с прозрачными тельцами. Одни изображения представали перед ним срезами ярких граненых минералов, другие — просвечивающими листьями или очертаниями континентов на географической карте. Увеличенный в сорок пять раз срез коры головного мозга своим яростным пурпуром напоминал взрывы на Солнце, тогда как срез мозжечка мнился глянцевитым, блестящим растением с прозрачно-белыми прожилками. Импрегнированные азотнокислым серебром дендриты при стапятидесятикратном увеличении виделись ему желтыми, окаменевшими стеблями ископаемого бамбука. А еще красные и белёсые ночные бабочки спинного мозга, продольный срез спинального ганглия собаки, — просто голова дикой утки, плещущейся в мутной воде, да и только. В контурах евстахиевой трубы он различал фрагмент арабской мозаики на полу мечети, в очертаниях клеток глаза — яркие, разноцветные сады, в абрисе нерва — желто-красный цветок, сплошь состоящий из мясистых перепонок. Ашер ощущал то же любопытство, что и четверть века тому назад, в студенческие годы, только иллюстрации воспринимал иначе. Тогда они казались ему одновременно непонятными и притягательными, теперь они были связаны, составляли бесконечную, неразрывную цепь образов, каждый из которых переходил в другой. В этих крошечных клетках и скоплениях клеток таились леса, озера, растения, горы и облака, камни и раковины, насекомые, ракообразные и рыбы, птицы и цветы. Он достал микроскоп, взял иглу, уколол палец и нанес каплю крови на стеклянную пластинку, одну из тех, что нашел в жестяном пенале. А еще в сундуке, дожидаясь своего часа, лежали препарационные иглы, стеклянные трубочки для размешивания жидкостей, бритва, которой он делал срезы, принадлежавшая еще его отцу, предметные стекла со шлифованными кромками, флакончики с раствором едкого кали для препарирования насекомых, глицериновый желатин, объективы в кожаном футляре, волосяные кисточки, пипетки, бритвенные лезвия, покровные и часовые стекла и различные красящие растворы. Некоторое время он разглядывал каплю своей крови в окуляр, потом выдернул вилку микроскопа. В желтой деревянной шкатулке, много лет почивавшей в ящике письменного стола, он нашел свой анатомический набор; распаковал и учебники, которые давно хотел перечитать. Однако пока он поставил их в среднее отделение кухонного буфета, под застекленную полку. Накануне он звонил жене и дочери из магазина, расположенного в четверти часа ходьбы по улице. (Это было большое, полупустое помещение, в котором на металлических полках громоздились продукты и школьные тетради, конфеты, сигареты, карманные фонарики, ножи, пластмассовые ведра, швабры и всякая всячина). В соседнем помещении за двумя широкими столами на скамьях вдоль стен местные крестьяне пили пиво. Когда Ашер проходил мимо них к телефону, они на минуту подняли головы от пивных кружек. Ему было приятно услышать голоса жены и дочери.

Часть вещей он снова запихнул в ящик, а потом перетащил его на чердак. Микроскоп поставил на подоконник, предметные стекла убрал в комод. Отнес в сени купленные в магазине резиновые сапоги и, вместе с пузырьками лекарств, флакончиками с дезинфекторами, перекисью водорода, одноразовыми шприцами, набором игл и коробками стеклянных ампул, убрал в шкаф. В доме не было водопровода, поэтому он вышел во двор помыть руки под колонкой и промочил ноги. Потом вернулся в дом и уселся на кухне.