Игорь Гриньков - Белый пиджак ; Люди из тени Страница 3

Вечер застал меня одного, скрюченного в постели, в сумеречной комнате, за окнами которой постепенно безрадостно меркли отблески красного заката. Внезапно в комнату без стука ввалился однокурсник Боб (Борис) Белов, по обе руки которого находились, как пристегнутые, две красавицы — студентки Рыбвтуза. Кроме барышень, у Боба под мышкой торчал конверт пластинки популярной в наше время австралийской рок-группы «Bee Gees» чехословацкого производства и две бутылки портвейна. Минут через пять после выпитого стакана вина, под балладу «Holiday» и щебет милых девушек, я почувствовал, что моя дневная болезнь исчезла и растворилась, как летний сон, а всем моим существом овладело наслаждение, сродни нирване, разлившееся по каждой клеточке организма.

Из этого был сделан совершенно неправильный, глубоко ошибочный вывод о том, что утром здоровье не только можно, но просто необходимо обязательно поправить. Причем, речь тогда еще не шла о дозе спиртного, как о необходимом реанимационном мероприятии ради спасения жизни. Так были незаметно сделаны два роковых шага: я лишился защитного рвотного рефлекса, и сделал легкую опохмелку непременным условием начала следующего дня после принятого накануне…

Сосредоточием вечерней и ночной жизни молодежи города, кроме танцплощадок, парков культуры и отдыха и набережной, был «Брод» (производное от нью-йоркского Бродвея) — небольшой «аппендикс» на одной из центральных улиц, по правой стороне которой тянулся тенистый парк. Поверх высоких крон деревьев виднелись верхушки куполов древнего Кремля (с центральной колокольни, по преданию, беспредельщик-ушкуйник и любимый герой русского фольклора Стенька Разин живьем бросал оземь строптивых бояр), а по другую сторону сияли неоновыми огнями различные питейные заведения, куда можно было всегда заскочить на пару минут и у мокрой буфетной стойки пропустить сотку на скорую руку. Подозреваю, что в любом маломальском российском городе имелся свой «Бродвей», причем, именно под таким названием. Этот участок улицы был закрыт для автомобильного движения, и толпы молодых людей и подростков слонялись без всякой видимой цели прямо по проезжей части и по тротуарам с одного конца Брода до другого. Но эта на первый взгляд бессмысленная толчея до полуночного часа была наполнена глубоким социальным содержанием. На этом месте можно было непременно встретить нужного человека или группу людей, что при отсутствии в те времена сотовых телефонов, являлось очень важным коммуникационным средством; познакомиться с девушкой; договориться с приятелями о дальнейшем продолжении вечера или уже ночи и прочее.

Народ здесь собирался разный. Было много студентов и просто праздно шатающейся публики; выпивохи со всех близлежащих околотков слетались сюда, как мухи на продукт метаболизма; тусовалась фарца с виниловыми пластинками и шмотьем в спортивных сумках; опасными рядами двигались блатные, одетые в неизменные кепки и домашние шлепанцы; прислонившись к литой чугунной ограде парка, культивировали небрежные позы местные «бродовские» знаменитости. Злые языки указывали на некоторых девиц, которые, якобы, продавали свою любовь за деньги, но, поскольку денег у нас все равно не было, нам приходилось общаться с теми, кто шел на контакт из любви к самому процессу.

Как-то случайно я услышал разговор, происходивший между тремя сорокалетними мужчинами на углу закусочной. Один из них, с заметным оживлением и предвкушением приятного, доверительно сообщал приятелям: «Мама приготовила уточку с демьянками и дала мне на соточку «Стрелецкой», чтобы я выпил перед ужином».

Друзья с завистью смотрели на товарища-холостяка; на такой кошт от своих жен они вряд ли могли рассчитывать.

Мы частенько фланировали по Броду, а в теплое время года делали это практически ежевечерне. Во-первых, такая прогулка просто доставляла удовольствие, во-вторых, вкупе с алкоголем, выветривала из ноздрей стойкий запах формалина после посещения анатомички.

Кстати, кафедра нормальной анатомии находилась совсем неподалеку от Брода и размещалась в старом корпусе института, которое до Революции 1917 года и воцарения Совдепии принадлежало армянской духовной семинарии. Нас, студентов-первокурсников, разбивали на группы из трех-четырех человека, и мы должны были препарировать какую-нибудь законсервированную в растворе формалина конечность умершего: например, содрав задубевшую шкуру, удалив подкожно-жировой слой и фасции, выделить нервно-сосудистый пучок, обозначив аккуратной биркой каждое анатомическое образование.

Но прежде, чем приступить к творчеству, предстояло спуститься в подвал-преисподнюю анатомички и выбрать себе нужный для работы объект. В бетонный пол подвала был вмурован огромный чан, наполненный едким вонючим раствором формалина, от которого сразу начинало течь из глаз, носа, моментально возникал сухой надсадный кашель. Но то, что вам предстояло увидеть в дальнейшем, не предназначалось для слабонервных; по этой причине некоторые студенты оставили учебу. Над гладью адовой жидкости возвышались какие-то непонятные предметы. Присмотревшись повнимательнее, вы обнаруживали, что это могла быть голова, спина, согнутая в локте рука или другие части плавающих в растворе бренных тел бесхозных бомжей, предназначенных для научных целей; хоть какая-то польза по окончании жизни.

Простерилизованные неразбавленным спиртом санитары грубо и равнодушно подцепляли баграми с крючьями первое попавшееся на глаза тело, зафиксированное консервантом в самой неестественной позе, будто закоченевшее на морозе, ловко выдергивали его из формалина на дощатый помост, перекладывали на каталку; остальное предстояло делать студентам…

В нашей комнате на 2-м этаже постоянно творились всяческие безобразия. Однажды какая-то психопатка по пьяни пожелала сигануть в окно. Оконная рама вместе со стеклом со страшным звоном и грохотом разбилась, ударившись об асфальт, к великому чуду не травмировав никого из проходивших внизу людей. Ловкий Калмыков, один из наших жильцов, в последний момент ухватил психопатку за ногу, не дав свершиться суициду. Тем не менее, народу в комнату, включая коменданта и членов совета общежития, набежало несметное количество. Лишь благодаря дипломатическому таланту Дэви (в миру Слава Денисенко), удалось погасить этот конфликт.

В другой раз любознательный Калмыков решил путем эксперимента установить, сколько воды вмещает презерватив. Удостоверившись, что — ровно одно ведро, он мог бы на этом вполне удовлетворить свое любопытство. Но, как выяснилось, водка полностью лишает человека мыслительных способностей, и Калмыков выбросил раздувшийся презерватив в окно, со смехом наблюдая, как он взорвался у ног приличного прохожего гражданина в шляпе, окатив его водой от носков ботинок до самой шляпы. Возмущенный гражданин вошел в общежитие, но так и не смог выяснить, из какой комнаты метнули этот нетрадиционный предмет. Нашкодивший Калмыков, запер изнутри дверь на ключ, и мы, затаившись, не откликались на стук в дверь, изображая свое полное отсутствие в помещении.

Мы постоянно пребывали на острие всяких конфликтных ситуаций, которые возникали, разумеется, не без присутствия алкоголя.

Как-то, спокойно ужиная в шашлычной «Арарат», я, переполненный пивом, решил справить малую нужду и удалился в туалет. Друзья мои оставались за столиком. Закончив дело, я открыл дверь кабинки и увидел стоящего перед собой стеклянного от водки и обдолбленного «планом» урку в кепке и домашних шлепанцах (такая у них была мода), который держал на уровне живота вилку, явно намереваясь причинить мне тяжкий вред здоровью посредством протыкания зубьями вилки передней брюшной стенки. Мне это очень не понравилось. Друзья были далеко, а зубцы вилки торчали в каких-то двух-трех сантиметрах от тела. Наверное, инстинкт самосохранения сработал (ведь по природе я совершенно мирный человек): резким ударом головы я врезал урку по сопатке-переносице, отчего тот упал навзничь, приложившись затылком своей бестолковки к противоположной стенке, и тихо замер. У меня даже мелькнула мысль: «Вот так, наверное, и убивают человека?…». Но это не помешало мне перешагнуть через распростертого на заплеванном кафеле пола блатного, пройти в пивной зал и предупредить товарищей, что банкет следует потихоньку сворачивать, пока друзья урки не подняли кипеш.

После этого случая у меня с неделю болел лоб, и зрела умная и правильная мысль, что пьянка до добра не доведет. Жаль, что вызревавшая мысль так и не дала тогда плодов.

В другой раз мои друзья поздней ночью решили подарить своим девушкам по охапке цветов. Где их взять в такое позднее время, ни у кого не вызывало вопроса: конечно, на Главной площади, на которой среди роскошных клумб и фонтанов высилась бронзовая фигура Вождя гегемона всех стран с распростертой вдаль дланью, сурово взирающего не непутевых студентов, копошащихся внизу. Трое из наших по-пластунски утюжили клумбы, набивая перевязанные узлами рубахи разноцветными, ароматными, слегка влажными цветами; остальные стояли на васере. Если бы в ту минуту нас застукала и загребла милиция, то… прощай институт, карьера медика, белые халаты, черные сибиреязвенные карбункулы, бледные спирохеты, красные кресты и полумесяцы! Но планида была к нам тогда благосклонна…