Сергей Антонов - Петрович Страница 3

— Семнадцать лет отдыхал. Забыть трудно.

Столетов опустил голову и уставился в пол. Следователь сочувственно поглядел на его снежно-белый затылок, обвел взглядом кабинет. Кабинет в какой-то мере отражал характер председателя. Чистые, беленые стены не были ничем украшены. Только против окна висели барометр и политическая карта мира. Бросалась в глаза категорическая табличка: «Здесь не курят». Табличку, видно, слушались — в кабинете было светло и чисто, как в жилой горнице. На подоконнике стоял маленький колючий кактус.

— Мы знаем, — сказал следователь, — что вы сидели ни за что.

— Почему ни за что? — усмехнулся Столетов горько. — Ни за что десятку давали. А я — балалайка.

— Языком много болтали? — спросил следователь,

— Песенки играл.

— Какие песенки?

— А вот какие:

Жизнь счастливая у нас,Черный хлеб и белый квас.Заработал трудодень,Куда хочешь, туда день.

— Обратно дурака валяешь! — закричал с порога только что вошедший Дедюхин. — Здорово, товарищ Столетов! До белых волос дожил, а все частушки играешь!

— Не мешай, Яков Макарыч, — сказал Столетов. — Для тебя-то я еще товарищ, а для него уже гражданин.

Следователь нахмурился и спросил Захара Петровича о его семейном положении.

— Холост, — улыбнулся Столетов. — Жених еще.

— Врешь! — шутливо погрозил пальцем Дедюхин. — А Людка?

Столетов снова опустил голову.

— Не знаю, как ее считать, — пояснил он. — В тридцать седьмом сошлись. Три месяца прожили, расписаться не успели.

— Разыскивать не пробовал?

— В таких делах нужна охота не только искать. Нужна охота и отыскиваться.

Следователь переглянулся с Дедюхиным и начал мягко:

— Мы, пока ехали к вам, толковали… Может быть, если агроному Задунайской вернуть овощи, она отзовет свое заявление…

— Это что же? Дедюхин посоветовал? — насторожился Столетов.

— Не дури, Захар, — устало протянул Дедюхин. — Для твоей же пользы.

Столетов поднялся. На его челюстях дергались желваки.

— А ты что! Что за партизанщина! — корил его Дедюхин, подаваясь на всякий случай к порогу. — Личные огороды грабишь, оружие изымаешь… Смотри…

Следователь решительно сунул ручку во внутренний карман пиджака, вышел из-за стола и встал, загораживая дорогу.

— Отойдите, — дружелюбно попросил Столетов.

Следователь побледнел, но с места не сошел.

— А ну, сойдите с пути, — повторил Столетов, глядя на него в упор.

Следователь не выдержал и сделал шаг в сторону. Но сразу же взял себя в руки.

— Гражданин Столетов! Я буду вынужден взять вас под стражу! — произнес он спокойно.

«Действуйте», — кивнул он милиционеру.

Милиционер, оглядываясь по сторонам, сполз с подоконника и неожиданно для себя сказал жалобно:

— Отдайте, пожалуйста, наган, Захар Петрович.

— Тебе наган? — угрожающе протянул Столетов. — Ну ладно.

Он медленно опустил большую руку в карман потрепанных брюк.

— Не дури, Захар, хуже будет! — испуганно крикнул Дедюхин, приоткрыв дверь в сени. — Мы не шуточки шутить прибыли.

Столетов озорно подмигнул, вынул из кармана большой ключ и пошел к несгораемому шкафу.

— Держи, — сказал он, доставая из шкафа наган. — Небось вчера не понадобился?

— Не понадобился! — кивнул милиционер, радостно заправляя оружие в кобуру.

— То-то. В нашем районе, кроме командировочных, стрелять некого.

— Остановитесь! — крикнул следователь.

Но Столетов прошел мимо шарахнувшегося от него Дедюхина, и дверь за ним хлопнула.

— Гражданин Столетов! Предлагаю вернуться! — повторил следователь, утирая пот со лба, и, обратившись к милиционеру, добавил раздраженно: — Что же вы! Задержите!

Милиционер беспомощно оглянулся и, проверив, надежно ли застегнута кобура, вышел на крыльцо.

Перед крыльцом правления под бьющим в отвес солнцем молча стояли колхозники, человек двадцать, — и молодые, и пожилые, и старые. Некоторые были выпивши — эти прибежали со свадьбы.

Между ними медленно, словно задумавшись, шел куда-то Столетов.

Милиционер покосился по сторонам и, не сходя с места, коротко свистнул в свисток с горошиной.

Столетов словно оглох — даже не обернулся.

— Петрович, — остановил его парень с баяном. — Надо бы правление собрать.

— Почему не на свадьбе? — вскинул на него глаза председатель.

— Болтать стали, будто забирают вас. Вот я и прибег.

— Заберут — выпустят. Ступай — музыку играть.

— Ну да! А мы как же! — заговорили в толпе. — Не дадим мы тебя! Никуда мы тебя не пустим!

Милиционер поправил на голове форменную фуражку, застегнул воротничок и спустился со ступенек.

— А ты его не тронь! — закричали женщины. — Это агрономша цельное кадило раздула… Неужели ему теперь пропадать из-за этой никудышки!

— Агрономша, а гусей боится!

Но милиционер все-таки пробился сквозь толпу, догнал Столетова и тронул его за локоть. В эту минуту подскочил выпивший дедушка и взмолился:

— Замирись ты с этой заразой, Петрович. Бог с ней! Кто тебе дороже — мы все или твоя личная спесь?

Столетов поглядел на него, подумал и свернул в другую сторону. Милиционер тронулся было за ним, но женщины стали дергать его за китель, зашептали:

— Обожди! Подался! К агрономше пошел!

Действительно, Захар Петрович шел к Задунайской. Он шагал, задумавшись и чуть слышно насвистывая. И если прислушаться, можно было разобрать попадающую в такт его шагов мелодию: «Наш паровоз, вперед лети…»

4

Задунайская лежала на низком широком матрасе и довольно умело перерисовывала на голубой листок блокнота фасон рабочего платья из «Крестьянки».

По случаю жары она была в легонькой прозрачной блузке и в тугих бесстыдных брючках.

Увидев председателя, она отложила блокнот на трехногий столик и уставилась на нежданного гостя.

Почти четыре месяца — с того времени, когда она приехала и поселилась у одинокой снохи бригадира Костикова, председатель не заходил сюда и сейчас с любопытством обвел горницу взглядом. Все было по-старому: стены чистенькой, оклеенной обоями комнатки были увешаны древними фотографиями несметной родни, гипсовыми кружочками с картинками, в углу темнела большая икона, на которой был нарисован то ли божий лик, то ли богородицы.

А в углу Светланы — все иное: низкий гладенький столик, на матрасе — покрывало с яркими разноцветными ромбами, а над подушкой удивительная картина — молодая женщина с длинной, как нога, шеей и с глазами без зрачков.

С самого приезда Дедюхина и до сей поры Столетов ни на минуту не задумался о себе, о своем поведении, о неизбежном наказании, которое его ожидает.

И во время допроса, и в толпе колхозников, и по пути сюда он настойчиво и зло ломал голову над тем, как доказать Задунайской, что она натворила, каким способом растопить ледяное сердце этой девчонки, чтобы она почувствовала не удовольствие оттого, что его снимут с председателей, а стыд, срам, чтобы она ужаснулась. Что он должен сделать для этого — не как начальство, а как человек, — какие найти слова, какие поступки?

Он поглядел на изображение длинношеей женщины, повешенное словно в насмешку над всем дорогим ему, милым, родным, деревенским, и почувствовал, что пришел напрасно.

Но повернуться и уйти, не сказав ни слова, было бы глупо.

— Зачем вы к нам приехали? — проговорил он хрипло.

— По семейным обстоятельствам, — ответила Светлана. — Меня выгнал муж.

В ответе Столетов уловил вызов и насмешку и, не вытерпев, усмехнулся.

— Правильно сделал.

— Конечно, правильно, — кивнула Светлана. — Я застряла в лифте с любовником.

— Вот и жили бы у любовника! — почти крикнул Столетов, выходя из себя оттого, что, как ни старался, не чувствовал к ней никакой злобы.

— Что вы! — спокойно и даже как-то доверительно проговорила Светлана. — Он не может прокормить своего единственного глиста. Хотите кофе?

Столетов взглянул на нее с сожалением.

— А знаете, вы пропадете.

— Нет. Я не пропаду. Я уже пропала.

— Вам нужно семью.

— Семью? — удивилась Светлана. — Это детей, что ли?

— По крайней мере настоящего мужа.

— А где его найдешь, настоящего? Красивых замуж брать опасаются. Боятся начальства.

— А вы красивая?

— Конечно, красивая… — она оживилась и села. — Когда вы меня ударили и я упала, а вы у милиционера забрали пистолет, я подумала — вот это мужик! С большой буквы. А оказывается, и вы такой же — штампованный. Ну ладно — читайте мораль.

Она набрала в пипетку лекарства и, запрокинув голову, стала капать в ноздри. Столетов молча наблюдал за ней и, когда она закончила свою процедуру и откинулась на подушку, сказал: