Патрисия Мело - Матадор Страница 3

Люди убивают друг друга и скрываются. Или их ловят и оправдывают. Осуждают без всяких доказательств и отпускают. Или приговаривают, и они совершают побег. Со мной все будет иначе.

У тебя нежная кожа, говорит мне детина с лицом индейца. Двое других держат меня, а индеец собирается меня трахнуть, я ору охранникам, чтобы меня перевели в другую камеру.

Кледир уговаривает меня бежать. Мои ноги не слушаются, Суэл распростерся на мостовой, его девчонка плачет и целует труп, Тонью стоит в дверях своего бара, машины и автобусы – все притормаживают, чтобы поглазеть на место преступления. На стене банка напротив объявление: арестована банда, занимавшаяся взломом бронированных автомобилей. Беги, говорит Кледир. Вызови полицию, я хочу сдаться. Беги отсюда, смойся из города. Меня кто-то запихнул в такси, по-моему, Кледир.

На улице было полно народу. Люди возвращались с работы, они никого не убили. Их ждут жены, дети, сериал по телеку, домашний очаг. Они не чувствуют вины. И зубной боли тоже. Я только что убил человека. Я только что убил человека, и мне было хреново. А еще у меня болел зуб, и я не был сегодня на работе. У меня не выходила из головы сцена, как девчонка целует труп. Зачем я убил Суэла? Я хотел знать это, я хотел, чтобы мне кто-то объяснил, зачем я его убил. Я поплелся домой к Робинсону, меня всего трясло. Я хотел, чтобы меня арестовали, осудили и посадили в тюрьму. Я хотел, чтобы у Суэла оказался какой-нибудь брат, который меня пристрелил бы прямо на улице, пока Робинсон расплачивался с таксистом и уводил меня к себе. Зуб болел, меня била дрожь; Робинсон усадил меня на диван и дал мне чашку крепкого кофе.

У нас в семье не принято, чтобы мужчины плакали. И дело тут не в мачизме, хотя мы мачисты. Мы не плачем по той же причине, по какой мы не смеемся, не обнимаемся, не целуемся и не говорим друг другу теплых слов. Мы не показываем того, что творится внутри нас. Нас так воспитывали. Мой дед был таким и отец, и моих сыновей я воспитаю точно так же. Я никогда не плакал прилюдно, за исключением того самого дня. Я хлюпал носом, у меня текли слезы, я убил человека, вызови полицию, я хочу сдаться.

Нет, сказал Робинсон, сдаваться не надо. Он дал мне денег, ключи от машины и велел уехать куда-то в Сан-Жозе дус Кампус. Оставь машину на парковке у шоссе, а сам садись на автобус до Гойаниа. В Гойаниа пересядешь на другой автобус, выйдешь в каком-нибудь богом забытом городке и найдешь отель, где ты сможешь пересидеть хотя бы месяц.

Я тронулся, проехал полквартала, и мотор заглох. Робинсон еще стоял на балконе и смотрел, как я уезжаю, он бросился ко мне, мы попытались завести машину с толкача, но не вышло. Маркан, автомеханик, подцепил нас на буксир, и мы поехали в мастерскую; тут работы на пять минут, сказал он. У Робинсона был с собой кокаин, я ширанулся первый раз в своей жизни. Вообще-то я не люблю наркотики, просто хотел попробовать. Они остались разбираться с машиной, а я пошел в туалет. Кокаин не действовал на меня, лицо мое выглядело, как обычно. Я решил: буду стоять перед зеркалом пятнадцать минут и посмотрю, произойдет что-нибудь или нет. Я хотел увидеть, как действует наркотик, но ничего не произошло за эти пятнадцать минут. Нагнусь вперед сто раз. Я нагнулся – и ничего, никакого эффекта. Пятьсот раз нагнусь. Сделал, нагнулся, ноль эмоций, похоже, кокаин не для меня. Простою пятнадцать минут на голове, простоял пятнадцать минут, порошок не действовал. Я вернулся в мастерскую, они все еще возились с машиной. Тогда я втянул в себя еще две дозы. Почувствовал тяжесть и решил выйти подышать. Я хотел увидеть, как именно действует кокаин. Обогну квартал бегом шестнадцать раз. Я пробежал шестнадцать кругов, но ничего не почувствовал. Доскачу до церкви, прыгая на одной ноге. Доскакал, ничего не произошло. Вернусь обратно бегом на мысках. Вернулся, ничего не произошло, ровным счетом ничего. Машина была готова, мне влетело от Робинсона: где тебя носит? Я вас не задержал. Тебя не было два часа, ты что, хочешь, чтобы тебя арестовали? Мы попрощались, мне понемногу становилось легче, я все еще вспоминал девчонку, целующую труп, но что-то подсказывало мне, что это нормально, бывают такие моменты в жизни, когда нам приходится целовать покойников.

Было четыре часа утра, и я собирался покинуть Сан-Паулу. Пройдет месяц, два месяца, столько, сколько нужно, пока все не успокоится. Я чувствовал противный привкус во рту, похоже на лекарство, в кокаин подмешали какое-то дерьмо, я решил остановиться у бара Гонзаги и выпить кофе. Оттуда я прямиком выскочу на шоссе.

Гонзага, едва завидев меня, протянул мне свою мокрую руку, я почувствовал крепкое и влажное рукопожатие, он улыбался и говорил, что я могу заказать все, что угодно, причем за счет заведения, и что с сегодняшнего дня так будет всегда, ты молодец, ты заслужил это, повторял он, и теперь будет только так, заказывай все, что хочешь. Он был очень рад, что я убил Суэла. Суэл был самый настоящий сукин сын, он вытащил автомагнитолу у моей сестры из машины, его здесь все ненавидят, и я ненавижу Суэла, сказал он. Я был удивлен, я просто хотел выпить кофе, расплатиться и уйти; с сегодняшнего дня здесь для тебя все бесплатно.

Патрульная машина остановилась у дверей бара, и вот тут кокаин начал действовать. Я почувствовал, как мое тело превращается в глыбу льда. Это ловушка, подумал я, прямо ко мне направлялся полицейский, это был самый настоящий полицейский, форма, ботинки, пистолет – все, как полагается, Гонзага открыл рот и, глядя на него, громко сказал: вот он, вот человек, который убил Суэла. У меня в глазах потемнело, сукин кот этот Гонзага, козел недоделанный, ноги не слушались меня, но, прежде чем эти мысли успели оформиться у меня в голове, прежде чем я подумал, что Гонзага – самый настоящий кретин, полицейский уже похлопывал меня по спине и говорил, что уважает смелых парней. Он сказал это, и внутри меня что-то треснуло. Ледяная глыба. Он купил пирожки с мясом, несколько банок кока-колы и вышел, чеканя шаг, ботинки, оружие, униформа, дошел до своей машины и сел в нее, где его ждали еще пятеро полицейских, которые указывали на меня пальцем, точнее, не пальцем, а одними глазами, это знак, которым пользуются мужчины, когда здороваются с тем, кого они не знают, но уважают.

Я тоже съел несколько пирожков и выпил кока-колы, все бесплатно. Потом я сел в машину и сказал самому себе: я сильный. Я в полном порядке. Я невиновен. Мне незачем пускаться в бега.

3

Полдень. Я хотел спать дальше, спать много дней, но кто-то настойчиво стучался в дверь моей кухни. Зубная боль, не помню, чтобы я чувствовал ее накануне ночью. Почему я не сбежал? В баре у Гонзаги я хорохорился, чувствовал себя сильным, зуб у меня не болел, наверное, благодаря новалгину, я принял очень много новалгина. Или кокаина. Нет, кокаин ни при чем, от кокаина мне становилось страшно, очень страшно, так же страшно, как и сейчас, у меня ледяная вода течет по венам. Стук в дверь становился все сильнее. Полиция, вы арестованы. Ну почему я не смылся накануне? Я ошибся, думая, что нахожусь в безопасности только потому, что какой-то полицейский сказал мне: все в порядке, ты убил Суэла, но кого это волнует? Кому какое дело до какого-то негра? И кому какое дело до тебя? Ровным счетом никому. Никому ни до кого нет дела, человек – это просто кусок мяса, согласен? Кусок свинины или говядины, какая разница. Может, это блеф? Нет, блев. Этот сукин сын, конечно, явится в суд давать показания против меня, скажет, что у Гонзаги я признался в совершенном преступлении. Робинсон убьет меня, когда узнает, что я передумал бежать. Сейчас я уже был бы на полпути в Гойаниа, на свободе, лежал бы себе в каком-нибудь дешевом отельчике на чистых простынях, жевал бы нормальную еду. Зачем я остался?

Я отнес винтовку в ванную, если это полиция, я скажу, привет, ребята, это я убил Суэла, можете меня забрать, вот только в туалет схожу. У меня еще остались патроны, я могу выстрелить себе в голову. Или повеситься, например. Моя жизнь всегда была одно сплошное дерьмо, а тут еще эта чертова зубная боль, не так уж и жаль подохнуть в такой день.

Дверь, стук, зуб дергает, я пошел открывать. На пороге худенький паренек держит в руках поросенка. Тебе чего? Меня прислал дядя Бальдани. Я понятия не имел ни о каком Бальдани, но спрашивать было неудобно. Он велел передать тебе это, а еще велел поздравить, говорит паренек. Поздравляю тебя. Парнишка сунул поросенка мне в руки и ушел.

Мне подарили поросенка. Гладкого и розового, чтобы я съел его с картошкой и рисом. Или с брокколи, обожаю брокколи. У поросенка были грустные глаза, точь-в-точь как у Кледир. Я решил, что не стану его резать, у меня очень сильно болел зуб, и я все равно не смог бы ничего прожевать. Странно как-то получить в подарок поросенка, подумал я.

Весь день я просидел дома, ничего не ел, только глотал новалгин. Поросенок играл моими кроссовками. Я спал, просыпался, принимал новалгин, мечтал под песни Битлз, один мой сосед их просто обожает. Мне грезилось, что я лечу по шоссе со скоростью сто двадцать километров в час, рядом со мной Джон Леннон со своей гитарой, но я не знаю, что это он, где ты был, спрашиваю я. В армии, отвечает он. Посмотри на мою прическу. Джон Леннон, я никогда не фанател от Битлз, не люблю рок, сосед мой крутит один и тот же диск.