Пол Остер - Мистер Вертиго Страница 3

Мамаша Сью осталась распрягать лошадь, а мы пошли в дом, где первая комната оказалась кухней: она была пустая, с дровяной печкой, тускло светившейся в одном углу, и мерцающей керосиновой лампой в другом. За столом сидел и читал книгу черный мальчишка лет примерно пятнадцати. Причем не коричневый, как большинство негров, которых я видел в Сент-Луисе, а совершенно, абсолютно, до такой степени черный, что отливал синевой. Он был самый что ни на есть эфиоп из самых глубин черной Африки, и едва я его увидел, сердце упало в пятки. Он был тощий, костлявый, с выпученными глазами, с огромными толстыми губами, а когда поднялся нам навстречу, оказалось, что он еще весь перекривленный и кособокий.

— Это самый лучший мальчишка на свете, — сказал, обращаясь ко мне, мастер, — и зовут его Эзоп. Поздоровайся, Уолт, и пожми ему руку. Он теперь будет твоим братом.

— Черномазому? Да вы что! — сказал я. — Вы что, спятили, мистер, да ни за что в жизни.

Мастер Иегуда вздохнул, протяжно и громко. Будто слова мои вызвали в нем, в глубинах души, не гнев, а скорбь, и он ее так выдохнул. Потом очень спокойно и медленно мастер сделал палец крючком и приставил мне под подбородок, точно посередине, где прощупывается кость. Потом надавил в эту точку, и шею тотчас пронзила ужасная боль, которая мгновенно распространилась по всей голове. В жизни я не испытывал такой боли. Я хотел было закричать, но горло перехватило, и мне удалось издать лишь слабый сдавленный писк. Мастер же продолжал давить, и я вскоре почувствовал, как ноги мои отрываются от земли. Я поднимался, как перышко, а он будто и не прилагал никаких усилий, будто я был не я, а какая-то божья коровка. Наконец лица у нас оказались на одном уровне, и я увидел его глаза.

— Здесь у нас не принято так разговаривать, — сказал он. — Все люди братья, а в нашей семье мы привыкли относиться друг к другу с уважением. Такой у нас закон. Нравится он тебе или нет, но подчиниться придется. Закон есть закон, а кто нарушит его, превратится в слизня и будет ползать по земле веки вечные.

~~~

И они накормили меня, и одели меня, и дали мне комнату, которая была только моей. Не били, не колотили, не пинали и не щипали, и даже не драли за уши, но, несмотря на хорошее отношение, никогда еще в жизни мне не было так плохо и никогда меня так не душили горечь и гнев. Первые шесть месяцев я думал лишь, как убежать. Я был городской мальчишка, в крови у меня гудел джаз, я верил в счастливый случай и всегда был к нему готов, я любил людской водоворот, скрип троллейбусных тормозов, вонь бутлегерского виски в сточных канавах. Любил что-нибудь отмочить, нахулиганить — я был ловкий и быстроногий, бойкий на язык, веселый чертенок, хранимый сотнею ангелов, а тут оказался на краю света в дыре, где не было ничего, кроме неба, а небо это сулило только погоду, да и то почти всегда плохую.

Собственность мастера Иегуды составляли тридцать семь акров земли, двухэтажный домик, курятник, хлев и сарай. В курятнике жили с десяток кур, в сарае — серая лошадь и две коровы, в хлеву — шесть или семь свиней. Не было ни электричества, ни водопровода, ни граммофона — ничего. Для развлечений предназначалось лишь пианино в гостиной, но играл на нем только Эзоп, который так фальшивил, играя любую, самую примитивную мелодию, что, едва он касался клавиш, я спешил убраться подальше. Так что местечко это было не просто дыра, а полная задница, всемирный центр тоски смертной, и достало меня через день. Никто в доме даже не знал бейсбола, и не с кем было поболтать о моих родных «Кардиналах», а ничем другим я тогда не интересовался. Я жил с таким чувством, будто вдруг провалился в какую-то временную щель и оказался в каменном веке, в краях, где живут бронтозавры. От мамаши Сью я случайно узнал, что за семь лет до этого мастер Иегуда выиграл нашу ферму в карты. Вот так поиграли, сказал я. Кто проиграл, тот выиграл, а кто выиграл, сам дурак — теперь ему до скончания века сидеть и копаться в грязи в этом Дыркинвилле, Соединенные Штаты.

Признаю, я был маленький злобный звереныш, но оправдываться не собираюсь. Я был тем, кем был, кем стал, набираясь от всех и всего, где я вырос, и не вижу смысла делать по этому поводу большие глаза. Но вот что меня удивляет, так это терпение, с каким они относились ко мне все шесть месяцев, всё понимая и прощая мою тогдашнюю глупость. В первую зиму я бежал из дома четыре раза, один раз умудрившись добраться до Вичиты, и четыре раза они меня встретили, не задав ни единого вопроса. Вряд ли я тогда хоть на волос приподнимался над той самой грязью, был хоть на молекулу выше отметки, отделяющей человека от прочих, и логично было решение мастера, который, увидев, что душа моя подобна душе животных, приставил меня для начала именно к ним, то есть отправил в хлев.

Как ни противны мне были куры со свиньями, я предпочитал их компанию людям. Там я не знал, кого ненавижу сильнее, и каждый день менял их местами. Мамашу Сью и Эзопа я презирал, а о мастере даже думать не мог без гнева и возмущения. Это он, негодяй, заманил меня, из-за него я влип — конечно же, он у меня был главный за все ответчик. Больше всего меня изводили его оскорбительные, полные сарказма замечания и словечки, которые непрерывно летели в мой адрес, а также манера шпынять меня и гонять, с поводом и без повода, единственно из желания еще раз доказать, какая я дрянь. В обращении с теми двумя он был просто эталон вежливости, но хоть бы раз пропустил возможность уколоть меня. Как началось в первый день, так потом и поехало. Я довольно быстро пришел к выводу, что мастер Иегуда ничем не лучше, чем «дядюшка» Склиз, и пусть он мне не давал колотушек, как тот, но слова тоже имеют силу и тоже больно били по голове.

— Ну, мерзавец, — сказал он мне в то первое утро, — будь любезен, поведай, какие основы каких наук успели в тебя заложить?

— Основы? — сказал я и немедленно, как и положено уличному мальчишке, постарался дать быстрый и точный ответ. — У меня только одна основа — та, на которой сижу. Как у всех нормальных людей.

— Я спрашиваю тебя про школу, осел. Входил ли ты хоть единожды в класс, и если входил, то чему там успел научиться?

— Не ходил я ни в какую школу, больно нужно! Я что, не знаю, как время провести, что ли?

— Отлично. Слова мудреца, да и только. А как у нас обстоят дела с алфавитом? Буквы ты знаешь или нет?

— Кой-какие знаю. Те, которые практически полезные. А остальные мне без надобности. От них только голова болит — с какой бы стати мучиться?

— И какие же для тебя практически полезные?

— Надо подумать. Например, «о», эта мне нравится, и еще «у». Потом есть… ну… как их… «л», «р» и «е», и еще «т», которая как такой перекресток. Это мои любимые буквы, а остальные, да ну их к черту, плевать я на них хотел.

— Иными словами, ты можешь написать свое имя.

— О том и толкуем, хозяин. Я умею писать, как меня зовут, могу посчитать все года, хоть до второго пришествия, и знаю, что солнце на небе — это звезда. А еще знаю, что книжки для девчонок и маменькиных сынков, и если вы придумали меня учить по книжкам, то лучше сразу расторгнем наш договор и разбежимся.

— Не дрейфь, шпендрик. Твои слова для меня просто музыка. Чем ты глупее, тем лучше для нас обоих. Меньше исправлять, и, значит, мы с тобой сэкономим массу времени.

— А как насчет полетов? Когда начнем?

— Вот мы и начали. С этого момента все, что бы мы ни делали, направлено на обучение. Тебе это не всегда будет понятно, так что постарайся просто запомнить. Если будешь держать это в голове, то выдержишь, даже когда начнется трудное. У нас с тобой долгий путь, сынок, и для начала придется сломить твой дух. Хотел бы я по-другому, но иного способа нет. Впрочем, учитывая, из какого дерьма я тебя достал, с этой задачей мы справимся быстро.

Вот я и мерз целыми днями в хлеву, перелопачивая навоз, а те трое сидели в доме в тепле. Мамаша Сью занималась готовкой и прочей домашней работой, Эзоп валялся с книжками на диване, а мастер Иегуда не делал вообще ничего. С утра и до вечера он сидел на жестком прямом деревянном стуле и смотрел в окно, и, как мне казалось, других обязанностей у него не было. За всю зиму я ни разу не видел, чтобы он хоть зачем-нибудь вставал со своего места, разве что поболтать с Эзопом. Иногда я к ним даже прислушивался, однако смысл бесед ускользал. Они употребляли столько сложных, тарабарских слов, будто это был другой, им одним понятный язык. Через некоторое время, когда я немного обвыкся, я догадался, что они учатся. Мастер Иегуда взялся обучить Эзопа предметам школьной программы, и потому все книги, которые они читали, были учебниками: по истории, литературе, математике, латыни, французскому и так далее. Мастер, конечно, хотел научить меня летать, но, значит, еще хотел сделать Эзопа ученым, и, насколько я мог судить, эта вторая задача была для него важнее. Однажды утром, вскоре после моего появления на ферме, мастер сам как-то сказал: