Патрик Рамбо - Деревенский дурачок Страница 3

Деревья, два года назад украсившие нашу пешеходную улицу, — ярко-зеленые пушистые метелки, не менявшие цвет даже зимой, — вдруг исчезли. Мостовая вместо серых мраморных плиток вновь оделась скучным асфальтом. Посреди улицы стоял грузовик, и из кузова здоровенный детина подавал другим грузчикам огромные мешки, а те взваливали их на плечи и тащили в магазин, я отчетливо различил вывеску: «Тирвейо, оптовая продажа картофеля». Но позвольте, магазина уже лет пять как не существует, вместо него открыли вполне современное интернет-кафе.

Мне нужно срочно хоть кому-то показать очередной мираж. В страшном возбуждении я помчался в спальню и стал трясти Марианну за плечо: «Вставай! Пошли скорее!» Недовольная, сонная, она в конце концов поднялась. Я зажег лампу. Свет ослепил ее, она зажмурилась.

— Который час?

— Не знаю! Начало шестого!

— Ты в своем уме?

— Вот это мы сейчас и выясним. Пожалуйста, идем скорей!

Спустив с кровати ноги, она нашарила черные бархатные тапочки, сшитые на скорую руку в ателье «Kowloon» и начавшие разлезаться, натянула майку и неохотно последовала за мной в гостиную.

— Марианна, посмотри в окно.

— Смотрю. И что?

— А ты помнишь, что было на месте интернет-кафе?

— Картошкой торговали, позабыл, что ли?

— А теперь скажи, что ты там видишь?

— Интернет-кафе.

— А грузовик?

— Какой еще грузовик?

Я рухнул в кресло. Марианна потянулась и зевнула: «От переутомления ты стал такой утомительный…» Она вернулась в спальню и меня потащила за собой. Я решил больше не выглядывать в окно и забрался под одеяло.

Понедельник, вторник, среда прошли спокойно. Мансар продлил мне отпуск по болезни в надежде, что за месяц я оклемаюсь. Он сказал по телефону Марианне: «Все дело в переутомлении. А тут еще грипп. Ты не можешь свозить его на недельку в Трувиль? Морской воздух, шум прибоя — он у нас мигом поправится!» Но Марианна работала и не могла поехать со мной в Трувиль, и я не мог ее бросить одну, остался в Париже, гулял, отсыпался, читал, мечтал. Я давно не перечитывал роман Мориса Ренара «Повелитель света» и как-то утром перелистал его. Речь там о человеке, который обнаружил, что в его новом доме особые стекла — в них отражается прошлое. Однажды он наблюдал из окна, словно из театральной ложи, за покушением на Луи Филиппа корсиканца Фиески, хотя покушение происходило в 1835 году, а персонаж Ренара жил полвека спустя. Так отчего и мне, только взаправду, не увидеть витрину магазинчика, который больше не существует? Обыденная городская сценка, и она ведь не промелькнула у меня перед глазами, не блеснула на миг яркой вспышкой — я наблюдал за грузчиками добрых пять минут, пока не побежал будить Марианну.

Всеми силами я отвлекал себя от своих дурацких видений, но мне это никак не удавалось. Заглядывал в Дюма, открывал «Саламбо», однако судьба д’Артаньяна или Мато, Нар-Гаваса и жрицы богини Танит с волосами в сиреневой пудре нисколько меня не волновала. С куда большим увлечением я взялся за «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса. Там есть рассказ об одной англичанке, которая в магическом кристалле видела судьбы всех жертв из криминальной хроники «Таймса»; или, к примеру, о юноше, что сидел под навесом и вдруг услышал голос своей покойной матери: «Беги отсюда, Стефан!» Юноша послушался, выскочил из-под навеса, и тут же опоры рухнули. Джеймс утверждает, что все мы обладаем сверхъестественными способностями. Лично я никогда всерьез ни о чем подобном не задумывался. В лицее иногда мы валяли дурака: крутили по четвергам вечерами столик, подталкивая потихоньку столешницу коленом. Теперь все было по-другому, я читал Джеймса с напряженным вниманием, его книга доказывала, что увиденное мной вовсе не плод моего больного воображения. Я действительно держал в руках свежий номер газеты 1953 года, я не выдумал, будто под раковиной сидел белый пудель, а в спальне слушала музыку девушка в белых носочках и с забранными в хвост волосами.

В четверг я искал и не мог найти наших с Марианной альбомов с фотографиями. Они все куда-то подевались, кроме двух, самых давних, которые, как нарочно, заканчивались 1953 годом. Черно-белая фотография пятилетней Марианны: мама гуляет с ней за ручку в парке Монсо. Вот она смеется на фоне оснеженных вершин Веркора, у нее как раз выпал первый молочный зуб. Еще два снимка с узорчатыми краями: на одном Марианна в сборчатой юбке и нелепом чепце стоит, отвернувшись от объектива, на другом она — препотешный индеец, но мне нетрудно узнать ее — светлые глаза, мягкий овал лица с тех пор не изменились. От альбома к альбому я бы и дальше с удовольствием плыл по реке прошлого — фрагменты его, что стали вдруг так неожиданно врываться в мою жизнь, меня нервировали. Вообще-то я всегда любил путешествовать во времени, разглядывая фотографии. В коллеже на вечерних занятиях сидел не шевелясь, завороженный иллюстрациями Лагарда и Мишара. Учителя считали, что мальчик прилежно зубрит, но мальчик напряженно вглядывался в портрет Бодлера, сделанный знаменитым фотографом Надаром, ему казалось, что у поэта шевелятся губы, что он беседует с ним. Или же плыл на лодке по альпийскому озеру Дебурже, чье изображение поместили рядом с мистической поэмой Ламартина… Куда Марианна умудрилась задевать самые последние альбомы, где хранятся наши общие воспоминания: о поездке в Бангкок, например, на ее тридцатилетие — она столько мне позировала — или в Барселону и в Почитано, где мы так здорово отдохнули в июле? Вечером спрошу у нее. Она человек аккуратный.

— Марианна, куда ты убрала наши альбомы с фотографиями?

— Они лежат в коридоре на книжном шкафу.

— Там лежат два, остальных нет.

— Я их не брала.

— Остались только старые, до пятьдесят третьего года включительно.

— Не может быть!

— Не веришь, убедись сама.

— Что ты! Я тебе верю!

— Похоже, ты смеешься надо мной!

— Да нет, я вполне серьезно, успокойся.

— Не могу успокоиться! Подумай, Марианна, альбомов нет на шкафу, хотя ни ты, ни я их не трогали.

— Лежат где-нибудь в другом месте.

— Где, скажи на милость?

— Ты сам их куда-нибудь засунул и позабыл.

— Не засовывал, я точно знаю!

— Что же они растворились, что ли? Кстати, ты принимал транквилизаторы? Тебе же Мансар велел!

Никаких лекарств, прописанных Мансаром, я не принимал. Мне не нужны лекарства. Я прекрасно отдохнул, успокоился и отныне, что бы ни случилось, намерен держать себя в руках. Исчезновение альбомов раздосадовало меня, но в жизни так много таинственного, я должен смириться и сохранять хладнокровие. Рассказы о замках с привидениями, где тарелки пляшут румбу, круглые столики, одичав, разбиваются о стены, а в полночь по лестнице донжона ковыляют хромые рыцари, никогда не внушали мне доверия. Глупые россказни. Байки музейных служителей. Сказки. Но сколько бы я ни убеждал себя, что привидений не бывает, приходилось признать: старинные дома помнят многое. Что, если призраки на самом деле их воспоминания? Я снова впал в противоречие. На пятом этаже живет старая врачиха; она поселилась в этом доме еще в тридцатых годах. Зайду к ней и между прочим разузнаю, кто раньше жил в нашей квартире.

Врачихе было за восемьдесят. Кокетливо скрывая свой возраст, она выходила из дому, опираясь вместо палки на сиреневый зонт, красила волосы, румянила щеки. Едва шевеля сухими подкрашенными губами, она мне сказала: «Когда-нибудь обнаружат мой скелет в этом кресле, да-да, не смейтесь, писали же в газете об одном старике, найденном в пригороде Барселоны: „Умер у себя в гостиной шесть лет назад“. Одинокий старик был всем безразличен, когда я умру, никто из моих драгоценных ближних тоже не заплачет. И пускай!» Она давно вышла на пенсию, и в добровольном уединении множились и множились ее обиды. Изо рта у нее пахло, а к моему пиджаку лип запах сладких духов и рисовой пудры. Обстановка квартиры оказалась под стать хозяйке: все здесь дышало горьким сожалением о прошлом и воспоминаниями полувековой давности. Громоздкий черешневый шкаф, круглые продавленные кресла в чехлах, кружевные салфеточки, всегда задернутые плотные шторы. Ветеринар подстригал когти ее коту, чтобы кот не порвал атласного покрывала. На комодике с мраморным верхом среди нагромождения фарфоровых попугаев, чашек, вазочек с сухими цветами я заметил потемневшую фотографию улыбающегося маршала Петена в рамке и под стеклом. Желая извиниться за вторжение и смягчить старую гарпию, я принес ей бутылку прекрасного портвейна. Мой подарок ей не понравился. Оказалось, старуха не пьет ничего, кроме чая и липового отвара. Я терпеливо выслушал ее нелестное мнение о роде человеческом и в конце концов перешел к интересующей меня теме — к прежним обитателям моей квартиры.

— Знаю ли я всех жильцов? Еще бы! Я тогда практиковала, и все они побывали у меня на приеме. Очень удобно иметь соседку-врача. Начни я выдавать их секреты, они бы поубивали друг друга. Взять, к примеру, мадам Мартинон, да, мадам Мартинон с виду такая праведница, а на самом деле…