Андрей Ефремов - Искусство уводить чужих жен Страница 3

– Проходите, – сказал он и медленно, как в кино, закрыл дверь. Спустя минуту или две дверь резко распахнулась, беззвучным кошачьим скоком Макс вылетел на середину площадки, замер, вслушиваясь, кажется, даже принюхался и точно так же запрыгнул в квартиру. Пять минут по часам было тихо. Потом раздался грохот, истошные крики. «Я всех убью! – кричал Максим и, судя по звукам, что-то топтал в прихожей. – Я всех убью мучительной смертью!» – вопил он. Стало тихо, и Филипп испугался. «А ну как и вправду всех?» – подумал он. – А что я скажу на кафедре, когда меня спросят: «Где студентка Мамай, господин Гордеев?»

Между тем тишина продолжалась и становилась, как показалось Филиппу, все основательнее. Тишина набирала силу, несокрушимость, и Филипп не удивился, когда крючки и запоры почти бесшумно позволили двери отвориться. Надя вышла на площадку, Макс невнятно сказал ей что-то вслед.

– Ужас! – сказала студентка на улице. – Угостите меня кофе. Или скажете, что я не заслужила?

– Как телефон? – спросил Филипп.

– С телефоном все в порядке. Когда этот дебил услышал, что я названивала целый день, и у них было занято, он растоптал телефон.

– Того не легче! Зачем вы сказали, что звонили, зачем вы выдумывали про то, что занято?

– Мне это нравится! Такому психу все время надо что-нибудь говорить. Пока он слушает, он не так опасен. И не берите мне кофе с корицей, мне успокоиться надо. Возьмите вон то пирожное с вишенкой.

– Что Соня?

Надя усмехнулась, и эта усмешка Филиппу не понравилась.

– Ваша Соня спокойнее слона. Пока ее бешеный супруг топтал телефон и электронный будильник… Вот вы мне скажите, чем ему будильник помешал? Пока он все это топтал, она съела два банана, немножко поплакала, вытащила мобильник из сумки и велела вас поцеловать. Вас поцеловать? Ну, как хотите. Слушайте, он там все время клянется кого-то убить. Вы знаете, кого?

– Знаю.

– Тогда передайте ему, чтобы не беспокоился. Он Соню свою убьет. Может, он и собирается кого-то замочить, а убьет ее. Вот она окажется у него под рукой в нужный момент – и кранты.

Они сидели и молча глядели в уличные сумерки, отделенные толстым стеклом. Вдруг на противоположной стороне улицы появился Макс.

– Это мне совсем не нравится, – сказала Надя Мамай. – Этак у нас все сразу и закончится. Черт бы драл эту вашу курсовую.

– Я не набивался, – сказал Филипп. Он быстро достал свою трубку и, глядя, как Макс мечется в сумерках, набрал номер.

– Вы были на лестнице, – сказала Соня, – я знаю. Вы настоящий друг, Филя. А Максик пошел проверять, дома вы или нет. Он взял кастет и пошел. Ей Богу, лучше бы вам быть дома. Максик опять Гошу подстерег. Господи, как мне страшно!

Они вышли из кафе и попытались обогнать Макса. Как бы не так! Стремительными и в то же время неуверенными шагами он словно ткал паутину или метался в невидимом лабиринте. Стоило Филиппу с Надей приблизиться, он немедленно кидался в их сторону и застывал, как застывают насекомые, обегая незнакомые пространства. Удивительно было, что он не сталкивался с прохожими, а те как будто не замечали его танца.

Филипп стиснул Надину ладонь и услышал, как она всхлипнула.

– Мне нужно домой, – сказала Мамай. – Я немедленно хочу домой! Подите вы со своими друзьями знаете куда?

– Знаю, – сказал Филипп твердо. Он махнул рукой проезжавшему такси, втолкнул в машину свою спутницу и назвал адрес. Через десять минут они с Надеждой стояли у парадной гордеевского дома.

– Можешь идти, – сказал Филипп, – но если ты ему попадешься, как ты думаешь, что он тебе скажет?

Надежда выругалась сильно, злобно и тут же расплакалась.

– Не смейте называть меня на «ты», – сказала она уже в квартире и ушла в ванную сморкаться. Филипп стремительно прошел на кухню, выставил на стол початую бутылку красного вина, два тяжелых стакана резного стекла, и едва успел плеснуть в них, раздался звонок. За дверью ванной тут же загремел шпингалет, и гулко ударила струя воды.

– Молодец! – сказал Филипп запертой ванной и впустил Макса. Залитое потом лицо его было настолько бледным, что свежий синяк казался нарисованным. Еще переполненный обжигающей силой стремления, Макс прошел в кухню и остановился, увидев накрытый на двоих стол. Тягучая дрожь, почти что судорога встряхнула его, он опустился на стул и пролепетал:

– Я совсем спятил. Но ты на это не смотри. Если он меня… Ты понимаешь, да? Ты ему Соньку не давай. И сам не смей. – Он вдруг очень внимательно всмотрелся в стаканы на столе, встряхнул бутылку и негромко рассмеялся. – Ты думаешь, я с ума сошел, думаешь, Соньку у тебя ищу? Нет! Ей до тебя так быстро не добраться. А в ванной у тебя кто? Моется, моется.… Ну, пусть моется. Так даже лучше.

– Выпей вина.

– Нет, Филя! Ясная голова, – он постучал себя щепотью в середину лба, – моя ясная голова, вот что нас спасет. Но не всех. Прощайте, барышня! – сказал он, проходя ванную, и у Нади там что-то бултыхнулось. – Все!

Дверь захлопнулась.

И почти тут же звякнул телефон. Он прозвонил своим звоночком так, словно надеялся, что его не услышат.

– Вы живы, Филя? – спросила Соня. – А Максик? Ох, как я рада! Только я таким образом долго не выдержу. Я, наверное, сойду с ума от страха. Филя, миленький, устройте, чтобы Гоша и Макс меня убили. Ну, смотрите, они меня похоронят, поплачут и помирятся. И вы поплачете. И все будет хорошо.

Филипп разозлился и сказал, что мириться они будут в тюрьме.

– Очень жалко, – сказала Соня. – Завтра я иду к врачу.

Надежда Мамай вышла из ванной. И, похоже, не очень удивилась, увидев вино. Она наполнила стакан на треть и медленно, с удовольствием выпила.

– Сумасшедший дом. А на такси, всеобщий благородный друг, вы мне дадите? Так я и знала. Показывайте, где спать.

Среди ночи Филипп проснулся от негромких свисточков. Он сел, придерживая спальный мешок и силясь понять, откуда эти сусличьи звуки. Наконец до него дошло, что он лежит на полу в кухне, а звуки эти, стало быть, выводит в комнате его гостья Мамай. Филипп медленно лег, так что голова его оказалась под кухонным столом. Ему вдруг страшно захотелось пойти и посмотреть, как спит Надежда. Подкладывает ли она ладонь под щеку, спит ли, свернувшись, или разметалась на постели… Филипп подумал об этом так и сяк и уснул.

Его разбудила внезапная бодрость, и, не веря себе, он с минуту лежал неподвижно. Пустота, великая утренняя пустота снова царила в нем. Не в силах справиться с собой, он негромко запел и пел до тех пор, пока не услышал шелестенье босых ног.

– Да, – сказала Надя. – Дурдом. – Склонив голову, она заглянула под стол и встретилась взглядом с Гордеевым.

Они молча завтракали, и жизнь, начинавшаяся за окнами, была тиха и неспешна. Не было ни утренних пьяниц, ни музыки неожиданной и мерзкой, как плевок в чистое стекло. Утренняя пауза была столь совершенна, восторг от нее был так полон, что Филиппу пришла мысль: а не разворачиваются ли сейчас в его квартире две паузы? Если же разворачиваются, то не означает ли это совпадение, что вчерашний день даже и с истерическим набегом Макса и все, что грядет сегодня, признано истинным? А утренняя пауза – знак одобрения тех, кто таким запасом пауз располагает.

– Филипп Юрьевич, а что вы пели у себя под столом?

Филипп, застигнутый в разгаре своих размышлений, ответил туманно:

– Песню. – И тут же спохватился. – Это долго объяснять. И неинтересно, поверьте.

– Да, – кивнула Надежда, – конечно. Чего уж тут интересного? Лежит дяденька под столом и поет. Про песню я просто так. Я бы под столом еще и не такое запела. Только я думала: вот поет, проснулся ни свет ни заря, значит, что-то придумал. Вы придумали что-то?

И Филипп с неожиданной легкостью признался странной студентке, что и тот ему друг и этот друг, и что ему делать с этими своими дружбами, он совершенно не понимает. Вдруг выяснилась странная вещь: кому-то из хороших людей обязательно должно быть плохо. И он, Филипп Гордеев, должен своими руками…

– Зачем же делать чужую работу? – спросила Надежда. – Ваши полоумные друзья и сами сделают друг другу все, что требуется. Они, блин, и вам еще чего-нибудь устроят, вот увидите, Филипп Юрьевич.

В общем, студентка Мамай напилась кофе и откровенно лезла не в свое дело, одернуть ее следовало. Но пауза величаво несла свою пустоту, и все эти дерзости не вызывали даже малейшей ряби на ее глади.

– Вы хотите сказать, что меня должна интересовать только Соня?

– Будь я мужиком… – с какой-то мечтательной яростью проговорила Надя. – Вот будь я мужиком, отбила бы я ее у того и у другого. И был бы порядок. А вы кого больше боитесь – мужа или не мужа?

Пустота и тут не взбунтовалась. Восторг по-прежнему переполнял Гордеева, и это немного мешало собраться с мыслями. Что за странная идея выяснять, кого я боюсь? Да никого! И тут телефон задребезжал и выручил его.

Макс как ни в чем не бывало пожелал ему доброго утра и сказал, что Соню надо отвести к врачу. В поликлинику путь лежал мимо дома, где затаился ужасный Кукольников, и возможная встреча соперников сулила черт знает что.