Илья Фаликов - Полоса отчуждения Страница 3

В музей Общества изучения Амурского края Янковский сдал богатую коллекцию бабочек и насекомых, Гек — коллекцию изделий из кости морского зверя. Вольный шкипер Гек на своей «Анне» достигал Берингова моря.

Янковский вывел свою породу лошадей, приспособленную для обитания в тайге. В предках дальневосточной лошади Янковского — помимо маньчжурских и корейских кобылок — были степные монголки, небольшие и выносливые, которых используют таежные китайцы, всегда подстригая гриву и никогда не подковывая, — они ходят в дебрях, не спотыкаясь.

Кони понадобились красным и белым, когда началась Гражданская война. Пошло общее разрушение. Насельники побережья рассеялись по белу свету. Шкипер Гек исчез без следа. От Янковского остались одичавшие лошади и разбежавшиеся олени. И еще полуостров Янковского, бухта Гека и мыс Бринера.

Да, и парковый лес, малоузнаваемый бесформенный кусок парка. И чей-то фамильный склеп.

Первым делом дядя Слава повел меня в склеп. Проходи я один мимо этого места, мне бы и в голову не пришло, что на этом бугорке, заросшем деревьями и рослым кустарником, можно что-то найти, кроме деревьев и кустарника. На самом деле, когда мы поднялись на бугор, оказалось, что у нас под ногами колышется дощатый настил, скрывающий гробницу. Я ее не видал, не буду врать. Мы решили не тревожить прах, как сказал дядя Слава. Мы бы его и не потревожили. Там уже все было разграблено.

— Посмотри вон на ту сопку.

Я посмотрел.

— Видишь?

Ничего особенного я не увидел.

— Вглядись же!

Постепенно мне стало ясно, что я должен был рассмотреть. Это была огромная буква Я. На большом, ослепительно зеленом, расчищенном от деревьев склоне густым изумрудом была выведена буква Я. Высоты — от подножия до вершины сопки — она была, наверно, километровой.

— Он сделал ее из сосен. Не понял? Так сосны посажены, чтоб было это Я. Тавро на его животных тоже было в форме Я. Уважал себя человек. Он был рыцарской крови, из крестоносцев. Про крестовые походы читал когда-нибудь?

— Нет.

— Все впереди. Еще прочтешь. Знай, что в крестовых походах участвовали предки Янковского.

— А ваши?

— Может быть, может быть… — Мы шли вдоль моря, из воды выскакивали рыбы, серебрясь в воздухе и звонко шлепаясь при приводнении. — Пиленгас. На лужайке в распадке паслись кони. Их было пять-шесть голов, и все темно-гнедые с очень светлыми гривами. — Ничьи лошадки. Лесные. Нехорошие дядьки их убивают для того, чтоб кормить лошажьим мясом песцов на звероферме, а деньги на ту говядину, что положена песцам, воруют.

— А разве так можно делать?

— Можно, да нельзя. Верней, нельзя, но можно. — Дядя Слава рассмеялся и махнул рукой. — Пойдем лучше купаться.

Пока мы искали место для купания, он рассказал эту историю о несчастной семье шкипера Гека, добавив между прочим:

— Говорят, нынешние удэгейцы почти все и не удэгейцы вовсе, а потомки хунхузов. Китайцы, значит. Или маньчжуры. Это все равно. Им так удобней было пристроиться к этой новой жизни. Хотя… Все равно спились да повымерли на государственных харчах.

Мы нашли песчаный угол в бухте Табунной и сбросили с себя одежду. Перед нами лежало море без окончания. Оно спало, мерно и незаметно дыша. Смотреть на него было больно глазам, потому что его, как жидкое листовое железо, покрыло раскаленное солнце. Дно было тоже из песка, и по нему тянуло идти далеко-далеко, пока тебя нежданно-негаданно не опрокинет невесть откуда взявшийся длиннющий накат. Вот тогда становилось страшно.

Упав на спину, я захлебнулся горькой водой, но тут же подскочил и опрометью кинулся к берегу, где белела голова дяди Славы. Он стоял, зовя меня машущей рукой. Я бежал, увязая в песке, и спиной видел настигающую меня стену стихии. Зря я пробудил ее. Я успел уйти.

— Ты больше меня так не пугай. — Он перепугался больше меня. Когда мы привыкли к морскому запаху, здесь, в Табунной, очень острому, нам стало ясно, что пахнет не только море. Смердело. — Что-то тут не так. Пойдем поищем.

Олень лежал в полумиле от нас на острых камнях под высокой скалой. Он был без головы.

— Крабы отгрызли, — догадался дядя Слава. — Наверно, старый олень. Они приходят умирать к морю, потому что им становится очень душно — кровь горит — и они студят голову в воде. Или упал со скалы. И так бывает.

Жалко оленя.

Пост решено было назвать Владивостоком. Через год после «Америки» сюда пришел транспорт «Манджур», и солдаты начали прорубать первую просеку, выкорчевывать лес и ставить казарму, мастерскую, склад, баню, скотный двор и пристань. Прапорщик Комаров, возглавивший стройку, через год был снят с должности за расточение казенного спирта, чрезмерное винопитие, впадение в буйство и панибратство с нижними чинами.

Постепенно пост превратился в город, а главная просека — в улицу Американскую, след графа Муравьева-Амурского. Правда, позже она стала Светланской, по фрегату «Светлана», на котором приходил великий князь Алексей Александрович. Имя самого гостя досталось высочайшей сопке города. Она стала Алексеевской. Неучтивый народ переделал ее в Голопуповку.

А вообще тут имена приносило море. Народ собирался в погонах. Впрочем, купец Яков Лазаревич Семенов первым из невоенной среды бросил якорь здесь и выказал свою значительную полезность, еще до приезда начав дело меновой торговлей с динамичными маньчжурами в бухте Святой Ольги. Росту его капитала благоприятствовало знание китайского языка. До золотой медали на Нижегородской ярмарке было еще далеко, когда ему было выделено для покоса большое болотистое место у Амурского залива. По заливу густо сновали китайские джонки, шхунки и шампунки (ялики).

Владивосток стоял на морской капусте.

Участок земли можно было купить за бутылку водки. Дешевая русская водка лилась рекой. Хлеб шел кругосветным путем из Кронштадта.

Нахлынули чужеземцы, в особенности немцы да шведы. Лендлордами Владивостока стали Кунст и Альберс, Де Фриз, братья Смит, Дикман, Лангелитье, Босгольм, Демби и несчастный Купер, семью которого вырезали хунхузы около города, как позже семью Гека на речке Сидеми.

Местные китайцы торговали ханшином, опиумом, оленьими жилами и хвостами, рисом, соей, кукурузой, овощами, дровами, табаком, морской капустой, рыбой, изюбрятиной, пушниной, шкурами морского зверя. Пьяные матросы мордовали аборигенов, порой отстреливали, те жаловались по начальству.

На острове Аскольд добывалось золото. Несметная орава китайцев, которых русские попытались согнать с острова, во главе с рябым предводителем подняли бунт, перекинувшийся на материковое побережье. Договориться миром с ними было чрезвычайно сложно еще и по причине отсутствия переводчика, ружей поначалу в команде было лишь пять штук, однако смутьянов кое-как усмирили, банду рассеяли и пятнадцать человек отправили с первым отходящим судном на Сахалин для работ в каменноугольных копях. Однако в общем и целом с развитием города китайского населения прибывало.

В окрестностях Владивостока видели шестерых тигров, бегущих за одной самкой.

Мужчинам было скучно. Наконец им привезли женщин — сперва трех ссыльнокаторжных, их называли поселками. Одна из них была черкешенкой, заколовшей мужа из ревности. Для истории сохранилось имя матушки Рейтер, жены пехотного капитана, — она была, кажется, не уголовница и появилась на берегу по своей охоте. Нрав ее отличался суровостью и строгой попечительностью.

Команда винтового корвета «Гридень» срубила церковь. Она походила на интен-дантский складской сарай и осталась надолго. Со строительным материалом на окраине империи было худо. Так, в камчатский Петропавловск перевезли разборчатый храм из Сан-Франциско. Во Владивостоке первой крестили девочку, дочь поселки Евдокии, имя ей дали Надежда.

Тигры почти уничтожили местных собак. Это было еще до того, как в одну из зим город был охвачен массовым собачьим бешенством. Первого тигра — это была тигрица — матрос убил из бани на берегу, заметив зверя на льду бухты Золотой Рог. Несмотря на звериное неразумие, тигр был удостоен всяческих почестей. Его ввели на герб города: тигр держался за рым якоря на серебряном фоне. Затем гербовый тигр стал золотым и влез на серебряную скалу. Это не мешало ему продолжать незатейливую и неутомимую охоту на собак, каковых он предпочитал всем остальным видам своего насыщения — от овец и свиней до телят, не говоря о буйволах, лошадях и коровах. С крупным домашним скотом тигр осторожничал.

На весь край прославилась храбрая корова в бухте Посьет. Тигр перемахнул через плетень в солдатское подворье с намерением унести только что родившегося теленка, однако гневная роженица пропорола зверю бок и принялась гонять по двору с неистовым мычанием. Сбежавшиеся на шум солдаты стали палить по зверю, не уложили его, он ушел и скончался от ран в тайге, куда тянулся его кровавый след.