Александр Титов - Молчание отца Страница 3

– сначала Митю своими холодными, разогревающимися в утренней комнате губами, затем отца.

– Воистину… – пробормотал отец.

Мать дала обоим по куску нахолодившегося освященного кулича.

Затем они уже втроем пили чай, отец даже о чем-то пошутил.

Митя устал, и опять лег в постель. Уже засыпая, он слышал голоса, его продолжал бить озноб, словно осенняя сырость навсегда впиталась в кости. Он думал, погружаясь в сон: отец любит мать и все время думает о ней. И там, за решеткой, он тоже, наверное, только о ней и думал. Митя сквозь сон слышал звяканье тарелок – мать собирала праздничный завтрак.

ПТИЧКА

Опаздывали на соревнования, поэтому ехали “напрямки” – через поля, заросшие бурьяном, через сотни гектаров брошенной, давно не пахавшейся земли. Трактор К-701 нырял в гущу зарослей, как корабль.

У отца сегодня было особенно хорошее настроение, и он напевал свою любимую песню. Это был гимн бывшего Советского Союза, под который он с детства вставал и уходил на работу в поле.

Союз нерушимый,

Веду я машину…

Басовитый голос трезвого, давно уже не пьющего человека.

Митя оглянулся в заднее, с утра помытое окно: над примятой большими колесами травой клубилась пыль, а птицы вылетали из нее маленькими бесшумными стайками.

Серая, с оранжевым брюшком птичка металась над кабиной, заглядывала влажными бисеринками в лицо трактористу, раздавившему гнездо с птенцами. Но отец, вращавший большой, в трещинах, руль, словно ослеп, и не обращал внимания на птаху, стрекочущую крыльями по стеклу. Машину тряхнуло на кочке, птичка-мать исчезла, отброшенная в бурые заросли, названия которых не знали даже старики. Семена пролежали в почве, наверное, с Батыева нашествия, но за последние годы, когда колхозная земля наполовину перестала пахаться, вдруг отопрели и бурно взошли. Парень-самоучка по прозвищу Профессор уверял, что степные колючки являются совершенно забытым видом растений.

“Древняя кочевая эпоха, товарищи, вернулась в наши места! Непаханая почва снова превратилась в степь, но не в прежнюю, юную, по которой когда-то скакала вражеская конница, а в землю омраченную, хлебнувшую некой загадочной отравы минувшего века! Теперь, – разглагольствовал деревенский философ, – это уже не земля, но неоплодотворенное

“ничто”, сиротское поле. Гумус теряет “понимающий дух”, не хочет разговаривать с земледельцем, забывшим про него. Виноваты не кислотные дожди, не химия и радиация – земля пропиталась ядом, падающим из сердца человека…”

Тракторист из Профессора так себе, зато он любит выпить и поговорить на разные заковыристые темы.

Изредка попадались в бурьяне березы, тонкие клены, кусты черемухи, уже без бутонов, зато робкий побег жасмина только что зацвел, однако отец безжалостно его раздавил:

– Нельзя допускать, чтобы деревья опять на поля пробирались! – сказал отец, словно бы извиняясь перед сыном за свой поступок. Он перестал петь. – Триста лет здесь земля возделывалась – долой лес!

Трактор ревел свежим, недавно отремонтированным мотором, в реве соляровых выхлопов дребезжала труба над капотом. Машина то окутывалась клубами пыли, поднимавшейся из потревоженных зарослей, то вырывалась вперед, на прогревающийся полынный простор. Пыль, затмевая солнце, дрожала, по-утреннему красная, пролезала облачками в кабину, липла к щекам. Старый К-701 чем-то был похож на отца – поношенный, но крепкий. И отец даже в открытом поле знал, куда надо ехать.

АКТИВИСТ

Пробившись сквозь бурьян, поднялись на холм, оттуда по грунтовке съехали на поляну с редкими березками, в тени которых сидели механизаторы.

Отец выпрыгнул из кабины и, заглушив дизель, с удовольствием закурил. Подошел к мужикам, поздоровался.

Вокруг буфета слонялось с десяток зевак. Щурил подслеповатые глаза старик-дезертир Никиша, одетый в военную форму с чужого плеча, в калошах, опирающийся на костыль. Возле автолавки низкорослый, в мятой кепке и чуть поношенном, но все еще добротном пиджаке, который был ему не по росту, Батрак раздавал листовки: целая кипа их под мышкой.

Механизаторы с усмешкой берут их, вертят в ладонях.

Рано или поздно, считает активист, одна из партий придет к власти и тогда он получит приличную должность в райцентре, а может и в самой области! В Тужиловке в каждую партию Батрак записывает стариков, а также Митю с его соседом – дурачком Джоном. По его отчетам сплошь многопартийная деревня. Пенсионеры на всякий случай спрятали партбилеты подальше – вдруг сгодятся? Кто поймет этих разных, невесть откуда взявшихся начальников?..

Партийные взносы с населения Батрак брал самогонкой, но и от вареных яиц с салом не отказывался.

Сейчас в буфете один из механизаторов по просьбе Батрака купил ему бутылочку кока-колы – любимого напитка местного партийного деятеля:

“Терпкость свободы на языке, а запах демократии в нос шибает!”

Лучших трактористов собралось человек двадцать. Некоторые стояли группами, другие присели на траву.

За столом с зеленой скатертью сидели судьи. Ветер сдувал бумаги, их ловили, подбирали с прошлогодней колкой стерни. Высокий тощий старик, председатель судейской коллегии, ругался, размахивал руками: опять потеряли список!..

ПЕРЕД СТАРТОМ

Тракторы стояли на загонках, размеченных колышками. Лемеха, сверкавшие на солнце, нависали над желтой стерней, сквозь которую зеленели молодые сорняки.

– Мне первое место не присудят! – сказал отец. И мельком взглянул на

Митю. Будто не сомневался, что завоюет его.

Конечно, Митя и сам понимал, что дело не в мастерстве, а в авторитете человека. Что ни говори, а было на репутации отца пятно – украл из колхоза зерно, буянил иногда спьяну в общественных местах.

Теперь он не пьет, работает хорошо, но как доказать, что он не хуже других? А то, что отец сидел, – у него это на лице написано. Такое не стирается никогда.

Пить отец бросил по весне, три месяца назад, после того, как отсидел пятнадцать суток за хулиганство. Он дал сыну слово, что пить больше не будет – совсем! Ни по праздникам, ни тем более в будни. Митя в настенном календаре числа карандашиком обводит – трезвые отцовские дни. Отец иногда подходит к календарю, смотрит на эти кружочки, а в чем дело – не поймет. Но чувствует, что эти кружочки имеют к нему прямое отношение.

Никуда не ездил лечиться, не кодировался, не заговаривался у знахарок, а просто сказал при матери, не глядя ей при этом в глаза: не хочу больше жрать эту гадость! Перед ним в тот вечер стояла тарелка с обыкновенными щами, но мать и сын поняли, о чем идет речь.

Для отца, молчаливого человека, короткая фраза вмиг стала зароком, почти клятвой. Мать, подававшая ужин, ничего не ответила, лишь как-то странно рассмеялась.

Первый приз… Почему вопрос о первом месте так сильно волновал этого коренастого угрюмого человека? Он так спешил на соревнования, что даже не заметил птичку, потерявшую по его вине птенцов. Сурки и облезлые зайцы, поселившиеся в бескрайнем бурьянном просторе, прыгали из-под колес трактора в разные стороны… Кепку сегодня другую надел – не старую, с выгоревшим мятым козырьком и оторванной пуговичкой на макушке, а новую – восьмиклинку.

Главный судья, тощий старик, какой-то там заслуженный агроном, знаток почвы и всходов, вышел на поляну, зажимая в ладони шелестящие бумаги, помахал ими в воздухе:

– Начинаем, товарищи!.. – и приказал участникам соревнований построиться в шеренгу.

Трактористы переглянулись – давно уже никто не называл их

“товарищами”, почитай с самого прошлого века. Они долго и неуклюже выстраивались, шутливо подталкивали друг друга.

Главный судья дребезжащим голосом рассказал, как надо правильно пахать, чтобы занять призовое место. Если что не так, нарушителей с поля долой! Отцу старик сделал замечание: не кури, когда находишься в строю!

– А я тут у тебя не в армии! – Отец, криво усмехнувшись, наклонил голову, словно закоренелый второгодник, опустил ладонь с зажатой сигаретой вниз и, слушая задание, украдкой делал затяжки, выпуская дым в спину переднего тракториста. Ворчал раздраженно: дескать, настоялись мы в разных шеренгах…

– По машинам! – скомандовал судья, закончив нескладную речь о свойствах почвы.

Пахари вроде бы неспешно, но на самом деле торопливо и с затаенным азартом двинулись каждый к своему трактору.

– Не подкачай, Керосин! – послышался знакомый басовитый голос.

Отец даже не оглянулся, хотя напутствовал его не кто иной, как сам председатель колхоза – пожилой и нервный Тарас Перфилыч. А Керосином отца прозвали за вспыльчивость.

СТАРТ

Митя первым вскарабкался в кабину, уселся на хрусткое сиденье.

Вылезшая в дырку пружина уперлась в бок, пришлось отодвинуться к двери.

Следом, тяжело дыша, забрался отец, положил ладони на выщербленный пластик руля, взглянул на сына с заранее торжествующей улыбкой: