Казис Сая - Бубенчик Страница 3

– Пусть уж Улис попытает счастья, а я и сватом могу побыть. Она сама сказала, что на язык остер. Правда, не очень-то верится, чтобы у такой красотки не было никого на примете. Эх, была не была! Бог не выдаст, свинья не съест!..

Спустя немного времени Улис вернулся. Его трудно было узнать: из-под трехдневной небритой щетины пробивался яркий румянец, серые глаза лучились, в голосе появились серебристые нотки, как обещание больших и радостных перемен.

Оказывается, пока этот сероглазый черт тащил ведро до Каролининой калитки, девушка успела назвать ему свое имя и, кроме того, рассказала кое-что о себе. Единственная сестра трех женатых братьев, живет с матушкой, а та ждет не дождется зятя, чтобы помог он всем трем братьям-примакам выплатить свою долю – ни много ни мало по двести рублей. Вот почему красавица Каролина в девках и сидит до сих пор.

– Всего и делов?! – обрадованно воскликнул Вилимас. – Так ведь пара сотенных у тебя припасена, две у меня одолжишь, ну, а сто рублей я, когда сватом стану, выманю. Остановка только за сотней…

– Легко сказать, – засомневался приятель. – Ну, уж коли ты сватом будешь, от свадьбы добра не жди, как с этой водой, все наоборот получится…

– И то верно! Ведь вода здесь – на вес золота! Отыщем во дворе у Грегене добрую жилу и скажем соседям: так, мол, и так, наскребете всем миром сотенную на свадьбу – будет вам колодец! А нет – только нас здесь и видели.

– Говоришь-то ты как брат родной, – сказал Улис, – да только в жизни у тебя частенько все наоборот выходит.

– Ну, раз наоборот, хочешь, я вместо тебя женихом буду?

– Ловко загнул! Вот чертяка!

– Так чего ж ты тогда хочешь?

– Пошли лучше сначала Григене воду отыщем, – предложил Улис.

И оба зашагали в гору, туда, где меж высоких тополей жались друг к дружке замшелыми соломенными крышами избенка, крохотный хлев с сеновалом да рига. Покосившаяся изгородь, сваленный в кучу хворост, полусгнившие двери сарая – по всему было видно, что тут и впрямь позарез нужна мужская рука. Зато расстеленные на зеленой травке для беления длиннющие холсты и рядна позволяли догадаться и о том, что мать с дочкой зимой дармовой хлеб не ели.

«Как знать, – подумали и Улис, и Вилимас, – может, одному из нас посчастливится в рубашке из этого полотна щеголять, а то и спать на льняных простынях». И такая сладкая истома охватила парней, что они испуганно вздрогнули, когда вдруг услышали за спиной крик.

– Чтоб вам пусто было! Заразы окаянные, господи прости! – затараторила выскочившая из дому пухлая бабенка. – Носит вас, ироды! Кыш отсюда! Вот я вас сейчас!.. В другой раз будете знать!

Но тут она заметила двух незнакомых парней, ойкнула и залилась краской. А потом неожиданно ласковым голоском пояснила:

– Курочек вот отчитать решила. А вы небось подумали, что вас? Мне тут Лина сказывала, знаю, кто вы такие. Ради бога, только копайте, ищите, землю не щадите. Намаялись мы, иссохли, как те кадушки без воды. Кыш, окаянные! – женщина снова набросилась на птиц. – Коли здесь побудете, гоните их прочь, я побегу поесть вам сготовлю.

И вдовушка, давно разменявшая пятый десяток, так глянула на парней, будто пером павлиньим по щекам провела… Улис подмигнул Вилимасу:

– Ну, сваток… что ты на это скажешь?

– Иначе, видать, ничего не выйдет, – ответил Вилимас, – ты приударь за дочкой, а я за вдовушкой…

– Ну уж нет! – возразил Улис. – Давай лучше уговоримся так: кто воду найдет, тот и к Лине посватается.

На том и порешили, хотя Вилимас наперед знал: не найти ему без Улиса воду эту. Отшвырнул он в сторону ивовый прут, уселся под деревом и стал прилаживать косу к косовищу. Дескать, гори он ясным огнем, этот несчастный колодец. Пока Улис излазит со своим прутиком все зауголья, он успеет выкосить крапиву под забором, нарежет одуванчиков свиньям или на худой конец кур пошугает.

Но и это дело у Вилимаса не клеилось: лопнуло еловое корневище, которым он прикреплял косу. Покуда в овине пучок конопли искал, покуда растеребил его да свил веревку, Улис успел на водоносную жилу напасть. Затачивая лопату, крикнул он Вилимасу:

– Иди подсоби! Глина закаменела – не прокопаться! Тот подошел, покружил немного с веточкой и сказал, как отрезал:

– Может, какая буренка поутру малую нужду и справила, а только водой тут и не пахнет.

Улис рассмеялся и, поплевав на ладони, начал снимать дерн. Вилимас взял у него брусок и вернулся к своей косе. И тут то ли косовище соскользнуло, то ли он, правя серп, неловко задел лезвие, но только вдруг чик – и порезал себе палец чуть не до самой кости. Зажав рану, Вилимас стал озираться в поисках подорожника, и взгляд его упал на листья мать-и-мачехи возле плетня. Парень знал, что растение это пускает корни там, где они могут дотянуться до подземных вод. Обрадовался Вилимас, залепил кое-как листком порез – ив избу: пусть Каролина с мамашей присыплют ее сахаром или паутину приложат.

– Эй, куда ты?! – крикнул издалека товарищ,

Вилимас на ходу поднял над головой окровавленную руку, но другу показалось, что тот ему кукиш показывает. И впервые в сердце Улиса шевельнулся червячок ревности. Немного спустя его позвали на обед, и за столом он увидел Вилимаса с перевязанной рукой, а досада все не проходила.

За борщом Каролина, облупливая для Вилимаса картофелину, все допытывалась, не больно ли, может ли тот пошевелить пальцем, а Улиса, казалось, и не замечала вовсе. Только мамаша все тараторила про колодец – дескать, давным-давно здесь замок за каменной оградой стоял, поместье богатое находилось, стало быть, я колодец где-нибудь отыщется. Только вы, ребятки, поищите хорошенько, а за ней дело не станет – и накормит вволю, и спать уложит не на сеновале, как Шяудкулис, а в горнице, на мягкой белоснежной постели, где Каролина уже и постелила им.

Вздремнув часок после обеда, парни разошлись по своим делам – один колодец копать, другой крапиву выпалывать и плетень разбирать в том месте, где он давеча приметил мать-и-мачеху.

Под вечер стало ясно, что Улис и впрямь напрасно надрывался. Когда же лопата звякнула о камень, парень и вовсе растерялся: то ли рядом копать, то ли совсем это место бросить? Повозившись еще немного, Улис заровнял яму, срезал новую ветку и маячил по двору до самого захода солнца, все втыкал колышки в тех местах, где рогатая ветка кренилась к земле.

А Григене, увидев разоренный плетень, только руками всплеснула и напустилась на Вилимаса почище, чем на тех своих наседок:

– Да что же это такое?! Ты что, белены объелся? Чем тебе забор не угодил? А коли свиньи разбегутся, кто их ловить будет?!

– Не серчай, тещенька, будет тебе! – пытался вразумить ее Вилимас. – Не успел я соснуть после обеда, как является ко мне архангел. Ткнул мечом вот в это место и говорит: «Разбери поскорей плетень и копай. Выкопаешь кладезь, и Каролина Григайте будет твоей!»

– Так я и поверила… Ну, а вдруг не выгорит, что тогда?

– Тогда мне впору самому в нем утопиться!

– Да я не про то, про воду спрашиваю. Как-то ты тогда запоешь?

– А чего ж ей не быть! – ответил Вилимас и, взяв у Григене коромысло, отправился за водой.

Свежая постель, что постелила им Каролина в ту ночь, и вправду пахла льном, а подушек было столько, что парни могли отгородиться друг от друга. И все равно сон не шел. Разве тут уснешь, если все думы об одном: как пробиться сквозь глину и камень к этой воде, кто из них выкопает колодец, обещающий счастье?

Улис в грезах видел победителем себя – ведь ему вообще всегда везло, а случалось так, видно, оттого, что трудился парень исправно, отдаваясь работе всем сердцем и разумом. Он уже застолбил три неплохих местечка, и быть того не может, чтобы ветка только камни показывала.

Лежавший под боком у него Вилис старался отвязаться от сладкой надежды, вновь и вновь назойливо возвращавшейся к нему, словно заплутавший шмель. Но медвяный туман все сгущался, а шмель продолжал жужжать свое: «Как знать, может, и тебе улыбнется счастье. Вот увидишь – тебе повезет. Как той слепой курице, что зерно нашла. Вот увидишь, вот увидишь, увидишь…»

Ах, как крепко стиснул бы он в объятиях свою Лину, Каролиночку… Как вот эту благоухающую свежестью подушку… И не пришлось бы собак по дворам будоражить, объяснять каждому встречному-поперечному, кто ты такой и чего ради бродишь, как неприкаянный, по свету…

А шмель все щекотал, щекотал нежно лапками самое сердце и вдруг взмыл ввысь, превратившись в черного ворона, и крикнула ему птица сверху:

«А как же друг?.. Его куда же?!»

Господи, и почему мир так устроен: где найдешь, там потеряешь, одному радость – другому слезы?!

Спозаранку Григене пришла разбудить работников и долго разглядывала спящих, – от ее взгляда не ускользнула и огромная Вилимасова нога, торчавшая из-под одеяла, и черная, словно капля смолы, родинка на плече Улиса. И все-таки вдова так и не решила, кто же из них ей больше по душе.