Владимир Холодов - Sarah-fan: Еврейский романс Страница 3

Это было дороговато даже по московским меркам, но пришлось согласиться. Он заполнил листок своими данными и вместе с паспортом положил на стойку. Когда выкладывал из сумки четырнадцать банковских пачек, она уже протягивала ему ключи. Рука администратора на секунду дрогнула и задержалась.

— Других, к сожалению, нет, — Андрей торопливо забрал у нее ключи, опасаясь, что ее смутят эти мелкие купюры, и она вдруг передумает.

Номер оказался так себе: выцветшие шторы из бархата, громоздкий и столь же старый телевизор, необъятных размеров кровать, накрытая пошлым пледом. И даже телефон был не кнопочный, а дисковый, с буквами напротив цифр. По автоматической дозвониться не удалось, и Андрей заказал трехминутный разговор через оператора.

И тут стало происходить нечто странное и непонятное. Сначала пришел швейцар и, протягивая ему квитанцию, просил почему-то не волноваться и обещал, что все будет в целости и сохранности. А что, собственно, у него красть?.. Потом зазвонил телефон: оператор сообщила, что соединить его не может, поскольку в Москве нет номеров, начинающихся на девятку. Довод, что звонит он не куда-нибудь, а себе домой, ее не убедил. Словом, дурдом полный!

Старый “Рубин” принимал только две программы: по одной с чудовищным искажением цвета показывали мультфильм, по второй — нечто документальное. Андрей вынул из сумки несессер и отправился в ванную. Уже бреясь, прислушался к доносившимся из номера звукам, и что-то его насторожило. Он вышел в комнату, посмотрел на экран. Документальный фильм уж слишком изощренно и долго издевался над советской системой. Неведомый автор как бы воспроизводил блок теленовостей во всей их дебильности; даже Балашов появился с его знаменитой интонацией: “И о погоде…”. На душе стало совсем тревожно. Это была еще не догадка, а ее робкая тень, но мысли в голову лезли нелепые и чудовищные. Чтобы отвлечься, Андрей заставил себя вернуться в ванную, добрился, протер щеки лосьоном. “Я просто не выспался, — подумал он. — Это глюки, как любит говорить Олежка”. Надевая свежую рубашку, увидел квитанцию, прочитал. Из нее следовало, что деньги взяты на хранение. “Не ве-рю! — хотелось кричать ему. — Все равно не верю!”

Спустился в холл, чтобы купить газеты, но их не оказалось. Спросил, почему? Потому что все раскупили, ответила киоскерша. А журналы? И журналы. Спросил, сколько стоят сигареты “Столичные”. Шестьдесят, ответили ему. Шестьдесят чего? Девушка пристально посмотрела на него, не понимая, то ли пристает, то ли просто придуривается. Андрей протянул ей четвертной, она отсчитала сдачу. И тут же земля поплыла из-под ног.

— Вы меня просто убили, — выдохнул он.

— Это чем же? — игриво спросила та, посчитав, что все-таки пристает.

Андрей не ответил. Он находился в таком ступоре, что уже ничего не видел и не слышал. Киоскерша еще что-то говорила, потом достала из-под прилавка свернутую трубочкой газету, заговорщицки попросила:

— Только здесь не читайте, хорошо?..

“Комсомолку” он развернул уже в ресторане, на первой полосе стояла дата — 29 июня 1970 года. После нескольких рюмок коньяка первый шок вроде бы прошел, но ирреальность происходящего в голове по-прежнему не укладывалась.

Если бы он не был человеком науки… Впрочем, это ничего не меняло. Галлюцинациями он никогда не страдал, да и слишком реален и подробен этот мир, чтобы показаться бредом. Как жаль, что он не любил фантастику, возможно, там описана подобная ситуация, и было бы хоть немного понятней, как себя вести и чего ожидать. Но даже в этих идиотских романах, насколько он себе представляет, всегда есть какая-то сила, перемещающая человека: машина времени, магический кристалл, сделка с дьяволом, наконец.

А как лично он сделал этот скачок на двадцать три года назад? Кто его забросил? Зачем?.. Вопросы задавать некому. Цели и мотивы не известны. Задачи — тоже. Им овладело некое чувство брезгливости, как при неверно поставленном эксперименте. Если на него возложена какая-то миссия, то он не будет в этом участвовать из принципа: мир нуждается не в переделке, полагал он, а в познании. Может, это ответ неведомых сил на его подспудное нежелание ехать в Америку? Но тогда при чем здесь жена, дети?.. С ними-то за что разлучили, ведь это единственное, что у него было в жизни. Оператор межгорода прав: телефонов на девятку в Москве действительно еще нет. И детей у него нет, они еще не родились. Сандра заканчивает девятый класс, а сам он… Правильно, в семидесятом он закончил школу. Ну что ж, раз такое дело, не мешало бы посмотреть на себя семнадцатилетнего; когда еще представится такая возможность?..

Родителей своих Андрей почти не помнил, оба были геологами и погибли в экспедиции, когда ему было четыре года: их завалило при горном обвале, да так, что и следов не нашли. История, впрочем, была довольно темной, и тетка, которая его воспитывала, как-то проговорилась, что родители к тому времени были уже в разводе, и будто бы отец его не погиб, а просто исчез под шумок, чтобы не платить алименты. Как там оно было на самом деле, Андрей так никогда и не узнал, но ему, помнится, хотелось, чтобы отец был жив и чтобы они когда-нибудь встретились; он много и с разными вариациями фантазировал на эту тему, но отец так и не объявился.

Впрочем, несмотря на кажущееся сиротство, детство у него было вполне нормальным. Как у всех. Разве что способности к точным наукам проявились достаточно рано. Он упорно их стал развивать, побеждал на всякого рода олимпиадах, и к девятому классу уже прекрасно знал, кем хочет быть, где, как и чему для этого надо учиться.

Слоняясь по городу, Андрей едва не заблудился. Странно, но он многое забыл. Даже школу свою нашел с трудом. Немного постоял напротив облезлого, показавшегося почему-то очень маленьким, здания, но никакой ностальгии, увы, не испытал. А вот школьный стадион вызвал целую гамму эмоций: здесь удивительно пахло свежескошенной травой. На этом поле он, как вот эти мальчишки, часами гонял в футбол, а вот на этом турнике качал свои мышцы. За стадионом в стене был проход. Он и сейчас есть, только стал тесным… Теперь нужно пройти метров сто по тропинке, и будет его дом.

Когда он подошел к забору, тетка возилась в саду, обрезая секатором сухие ветки. Он помнил этот секатор, помнил халат, стоптанные кроссовки на босу ногу, но сама тетка всегда казалась ему старой, — а тут совсем молодая женщина, его ровесница. Дом тоже запомнился другим, а теперь перед ним не дом даже, а какая-то развалюха.

Его комнатушка находилась на чердаке, который он гордо именовал мансардой. Андрей залез на дерево, чтобы рассмотреть, есть ли там кто-нибудь: почему-то безумно захотелось увидеть себя, даже волнение охватило. Он, конечно же, помнил, каким был тогда, да и фотографии сохранились. Но со стороны-то себя никогда не видел… Нет, в комнате никого не было. Интересно, где это он шляется? Наверное, на Волгу купаться пошел, день-то какой чудесный.

“Раиса Ильинична, а Андрюшка дома?” — вдруг услышал он голос, донесшийся с другого конца двора, от дороги.

“Да нет его, Люсенька, — отозвалась тетка. — Утром был — и как в воду канул. Я думала, к тебе пошел”.

Стараясь остаться незамеченным, Андрей обогнул забор, вышел на дорогу. Они почти столкнулись у поворота. Лю — а он всегда называл ее только так, почему-то считая полное имя некрасивым и даже пошлым, — мельком глянула на него, по лицу ее пробежала какая-то гримаска: словно пыталась вспомнить и не могла. “Все-таки у меня был хороший вкус”, — подумал Андрей. Эта девочка не просто хороша собой, что-то очень милое и безумно трогательное было в ее наивном и почти детском лице.

Лю уходила, а он не знал, как ее остановить: шел следом и глупо улыбался. Впрочем, а надо ли останавливать? Имеет ли он право вторгаться в прошлое?.. Тут появилась первая версия: ты ехал проститься, говорил он себе, так прощайся! Ходи по городу, вспоминай, — тебя в любой момент могут вернуть обратно, будешь потом локти кусать. Что рано или поздно вернут — не сомневался.

Человек всегда идеализирует свое прошлое, не был исключением и Андрей. Но он считал, что не только люди тогда были лучше, но и общественный строй более гуманным и справедливым. Его безумно раздражали разглагольствования новых демократических выдвиженцев о будто бы тотальном идеологическом гнете, колбасном дефиците и массовом стукачестве, — ну, не помнил он ничего подобного! Сейчас, гуляя по городу, специально зашел в гастроном: да, ассортимент действительно скуден, но колбаса спокойно себе лежала в витрине; были и сыр, и масло, и всякие там консервы. Мяса, правда, не было совсем, зато рыбы навалом — дешевой и на любой вкус. Очереди увидел только две — за пивом и туалетной бумагой.

Вот с лозунгами был явный перебор, да и гигантский портрет Брежнева на центральной площади смотрелся смешно и нелепо. Удивило, что плохо одеты люди, скованно ведет себя молодежь, непривычно мало машин. Но в целом нормальная, спокойная и довольно благополучная жизнь среднего провинциального городка.