Наталия Соколовская - Винтаж Страница 3

– Еще есть время. Только не уходи. Ты мне нужен, понимаешь?

Латышев понял лишь отчасти. К тому же прямолинейность девушки его покоробила. Но уточнять, зачемименно он нужен, было уже смешно, а выяснять, нужен ли именно он, ему на всякий случай не хотелось.

За неимением других свободных поверхностей Латышев опустился на ковер и начал расшнуровывать ботинки. Снял, отбросил в угол и, положив на колени свои большие руки, снизу вверх посмотрел на девушку.

Она закончила воевать с крючочками на широком корсаже, а когда обе юбки упали на пол, присела и начала расстегивать на Латышеве ремень. Латышев хотел отстранить ее руки. Но она почему-то оказалась сильнее. И Латышев подчинился.

Держа девушку почти над собой, он одним движением своей широкой ладони стер с ее маленького тела остатки одежды. Новогодние звезды светили с потолка ему прямо в глаза. Девушку он не видел. Только ее темный силуэт и свечение вокруг. К тому же девушка была почти невесомой, и Латышеву в какой-то миг показалось, будто во всем происходящем участвует только один человек.

Она быстро устала, распласталась на нем и будто погрузилась в забытье. Латышев приподнял девушку и, зажмурившись, медленно разъединил ее и свою плоть. Девушка удерживающим движением сжала бедра.

Обняв одной рукой девушку, Латышев осторожно встал с пола. Она спала, свесив голову ему на плечо. Сдернув покрывало вместе с наваленной на него одеждой, Латышев уложил девушку в постель. Ему казалось, что он касается не женского тела, а только вибрирующей нежной оболочки вокруг. Когда он, изнемогая от нежности, укрывал девушку одеялом, она, не открывая глаз, нашла его руку и тихо спросила, быстрым кивком продиктовав ответ:

– Ты ведь придешь завтра?

И тут же опять заснула.

Латышев некоторое время стоял, радуясь нарядному беспорядку вокруг: легкой новогодней мишуре из пестрых шарфов и невероятных шляпок на полу и ярким, почти елочным бусам, причудливо переплетенным в вазе для фруктов.

Уже минуя консьержа, Латышев вспомнил, что оставил наверху продукты и чертов стиральный порошок.

Он вернулся в тот же универсам, где два часа назад встретил девушку, и подумал, что вот подходящий момент, теперь можно сделать вид, что ничего не произошло, что пленка так удачно отмоталась назад сама собой и все осталось, как было до того, как девушка ударилась коленом об острый край тележки.

Кроме продуктов по списку и стирального порошка Латышев купил пол-литровую бутылку водки, потому что четвертинок не оказалось.

На детской площадке возле дома он сел под грибок, отвинтил крышку и сделал несколько глотков. Оглянулся, сорвал с нависавшей ветки обожженный по краям кленовый лист, размял его пальцами и с удовольствием принялся жевать горькие свежие волокна. Когда тепло, сначала разлившись по животу, достигло сердца, он подумал, что вот и с ним случилось какое-то счастье, что жизнь, кажется, не прошла мимо, и вообще, и вообще… Он еще раз глотнул из горлышка, вылил остаток водки на землю, а бутылку, не целясь, кинул в соседнюю урну, попал и засмеялся…

Зинаида психанула: вот еще новости с выпивкой, и мог бы предупредить, что на работе сабантуй, и вообще нечего забывать мобильник дома… И Зинаида демонстративно отвернулась к телевизору. А Латышев, освобожденный от необходимости что-то объяснять, устроился на диване в Татьяниной комнате и долго лежал без сна, тихо улыбаясь в темноту.

И на другой день было сумрачно и влажно, когда Латышев шел с работы, и фары встречных машин едва просматривались. Латышев свернул на улицу, ведущую к заливу. Остановился. Гостиничный корпус отсутствовал, поглощенный туманом, и Латышев подумал, что вот чего-то такого он и ожидал, а все вчерашнее – было наваждением, сном.

Он зашел в супермаркет, купил салаты в маленьких пластмассовых контейнерах, французскую булку, дорогой твердый сыр, виноград, бутылку красного вина. В цветочном киоске рядом с автобусной остановкой выбрал пять сиреневых, пахнущих свежей горечью хризантем. Попросил, чтобы цветы завернули сначала в целлофан, а потом целиком в плотную бумагу. Вот так, хорошо. Теперь непонятно, цветы это или просто сверток.

Чем отчетливее выступал из тумана гостиничный корпус, тем меньше уверенности оставалось в Латышеве.

«Старый дурак, – думал он, – повелся на каприз взбалмошной девчонки. Да и не девчонки совсем. А странной инфантильной женщины. Избалованной, сразу видно».

Уже подойдя к гостинице, Латышев сообразил, что не только номера, в котором живет девушка, не запомнил, но даже имени ее не знает.

«Ну, точно, дурак», – вздохнул Латышев и толкнул крутящуюся дверь.

Возле стойки консьержа он замялся в нерешительности. Молодой человек, не вчерашний, другой, приветливо улыбнулся, протянул карту-ключ:

– Вам на девятнадцатый, – и назвал номер.

Когда двери лифта бесшумно открылись на девятнадцатом этаже, Латышев обрадовался, как мальчишка, что в коридоре пусто и некому его «застукать с поличным».

Прежде чем он успел постучать, дверь распахнулась, и девушка повисла на нем, сцепив за его спиной руки и ноги. Латышев шагнул в номер и прихлопнул дверь ботинком. В одной руке у него был портфель, в другой пакет с продуктами, вином и цветами. Все это он осторожно поставил на пол в прихожей и быстро подхватил сползающее тело девушки. Белья под платьем у нее не было. Охнув, он провел руками по наружной прохладной стороне ее бедер до ягодиц, маленьких, полностью уместившихся в его ладонях. Девушка вздрогнула, еще плотнее прижалась к нему и попросила:

– Скорее. Пожалуйста, скорее.

Когда совсем стемнело, она включила одну из напольных ламп. Лицо ее было по-прежнему свежим. И даже обводка вокруг глаз не размазалась.

– Ты знаешь, знаешь, – она говорила задыхающейся скороговоркой, – я вчера, когда проснулась, так испугалась, я ведь даже имени твоего не спросила, ненормальная, правда? – Она положила ноги поперек живота Латышева, и он растирал ее узкие холодные ступни. – А сегодня утром я консьержа предупредила, я дала ему твой, как это говорят, да, словесный портрет.

Латышев вздохнул, левой рукой подгреб еще ближе к себе ее легкое тело.

– Могу себе представить, портрет…

– Я просто сказала, что придет… ну, если придет, конечно, такой красивый высокий мужчина с таким замечательным добрым лицом, то что это ко мне и чтобы пропустили.

– Потрясающе. А если бы он принял за меня кого-то другого?

– Но не принял же, не принял! И вообще, много ли на свете мужчин с добрыми лицами!

На тумбочке возле кровати громоздились заграничные баночки и тюбики с косметикой. «Зачем ей все это, такой красавице, – думал Латышев, целуя ее нежно-загорелое, пропитанное запахом дорогого крема плечо. – Но как это все подходит к ее имени. Удивительно».

– А почему такое имя?

– Мое имя… – Она совсем развернулась к Латышеву и приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо. – Мое имя – это следствие неудержимого романтизма моих родителей.

– А кто твои родители?

– Сейчас трудно сказать. – Она издала характерный смешок. – Но тогда они были артистами. Они познакомились, когда вместе играли в спектакле. Помнишь такой фильм? – И девушка назвала старый телефильм, смутно запомнившийся Латышеву ощущением летучей грусти и счастья, которого у него самого быть не могло. – Ну вот. А они эту пьесу играли в театре. А потом родилась я, и они назвали меня в честь главной героини, как бы этой звезды безымянной. Миленько, правда?

В голосе девушки Латышеву слышалась досада.

– Ты с ними не общаешься? Они живут в другом городе?

– Не то чтобы я с ними совсем не общаюсь. Про другой город – это уже теплее. – Она опять издала что-то вроде смешка. – Видишь ли, мои родители умерли. Погибли в один день и в один час. Это вышло почти так же романтично и глупо, как назвать меня таким именем.

Латышев проклял собственное любопытство.

– Не надо, не говори, это все трудно.

– Нет, это тогда, двадцать лет назад было трудно. Когда мне было одиннадцать, а они полетели на гастроли в Омск, а оттуда еще на вертолете, а вертолет разбился в тайге. Точнее, загорелся в воздухе и взорвался. Бах! – Подперев голову рукой, она с интересом разглядывала обескураженное лицо Латышева. – Да ничего. Не расстраивайся ты так. Потом было еще хуже. Я осталась с бабкой и дедом. Старыми. По крайней мере, мне тогда казалось, что они старые. И я все время боялась, что они тоже умрут. И даже заболела на этой почве. Что-то вроде нервного расстройства. Меня даже лечили в клинике. А дед с бабкой все-таки умерли. Сначала дед. Мы с бабушкой знали, что он умрет. И он знал. Но держался, как будто ничего не происходит. – Она нетерпеливо шевельнула узкими ступнями в ладони Латышева. – Интересно, почему они все делают вид, что ничего не происходит? Что они не умрут завтра, послезавтра, через месяц? Может, у них механизм какой-то включается, мозг что-то такое вырабатывает, вещества такие, эндорфины, чтоб не думать про это?