Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник) Страница 3

Его творениям действительно не было цены. Их просто некому было оценить.

Он сидел на полу в своей комнате. Он был неописуемо талантлив — и так же неописуемо одинок, и не было смысла в трудах всей его деятельности, закопанной, зарытой в пучине его нелюдимости. Он сидел один, и только стопки исписанной бумаги, окружавшие своего хозяина, печально лежали на полу, да чужие одинокие глаза тоскливо и пренебрежительно взирали на него со стен его жалкой комнаты.

Палочки на песке

Шестеро друзей сидели во дворе. Трое из них примостились на стоявшей здесь обшарпанной скамейке, один сидел перед ними на корточках, опустив голову и что-то задумчиво чертя огрызком тонкой палочки на песке, а оставшиеся двое стояли тут же, рядом, сбоку от него. Стояло лето, но вечер выдался серый, непогожий, солнца не было, и от этого серые сумерки казались еще темнее, и наступление их было как будто несколько раньше обычного. Ветер мелкими порывами гонял грязный песок из стороны в сторону, принося с собой почти осенний холод, заставляя молодых людей ежиться, закутываясь в свои куртки еще сильнее, и ерзать на месте, но они не уходили. Двор был совсем безлюдным, словно стоял уже поздний час, но они так и оставались на месте, прозябая и противясь этому ненастному вечеру и вместе с тем каждый своей собственной гадости — но по-прежнему не собирались расходиться и оставались каждый на своем месте, изредка тихо переговариваясь между собой. Каждый из них был печален, каждого тревожила своя беда, и они сидели на этом месте, горько жалуясь друг другу и понуро качая головами.

Тут ветер снова бросил в них холодный порыв, показавшийся словно еще зябче прежнего, и дунул он, пожалуй, сильнее, чем до этого, подняв над усталой землей облако пыли и песка, смахнув, уничтожив в один миг рисованные очертания, которые так старательно выводил палочкой на песке один из молодых людей — и откуда-то, словно из самой этой пыли, неожиданно вышел человек — высокого роста, одетый во все темное — и уверенно зашагал приблизительно в их сторону. Окинув их взглядом, он улыбнулся какой-то насмешливой, неприятной улыбкой — и остановился подле них, внимательно их рассматривая.

Человек этот был совсем неприятным и несколько странным — это был мужчина среднего возраста, одет он был в длинный кожаный плащ черного цвета, высокие кожаные сапоги, такие же перчатки и шляпу с широкими полами, трепыхающимися на ветру, как и полы его плаща. Лицо его было красным, каким-то как будто неровным, с выступающими вокруг носа синеватыми прожилками и тонкими бесцветными губами, скривившимися в неприятной усмешке. Волос на голове, по всей видимости, не было — ни волосинки не выбивалось из под его кожаной шляпы. Вероятно, он был совсем лысым, а глаза его, водянисто-голубые, были какими-то тусклыми, отталкивающими, в них тоже таилась эта самая отвратительная насмешка — недобрая, непонятная, отталкивающая своим высокомерием и странностью.

— Добрый день, молодые люди! — воскликнул он, усмехнувшись, и голос его тоже показался таким надменным, таким отвратным, что хотелось отвернуться, спрятаться, и процедить сквозь зубы, чтобы этот человек скорее ушел подальше — но вместе с неприязнью у молодых людей возникло и чувство некоторого страха, и почему-то никто из них не решался смотреть открыто в эти водянистые голубые глаза.

— Уже вечер, — тихо ответил наконец один из молодых людей, не поднимая головы — тот, что сидел перед всеми на корточках, все еще сжимая тонкими пальцами свою палочку, хотя рисунок его на песке был уже безнадежно заметен.

— Вечер? — вскрикнул незнакомец, чуть подавшись вперед и выпучив свои отвратные голубые глаза, — А и правда — вечер! Ну да ладно, какая разница. Впрочем, нет — зачем же думать, что уже вечер? Разве уже темно? Еще не совсем стемнело — а, стало быть, день. Не нужно думать, что день уже прошел, когда он не иссяк до конца, и последние искры его тлеют, растворяясь в воздухе. Решить, что время уже прошло, перечеркнуть еще один день раньше времени — значит сдаться, значит отказаться от всего необыкновенного, что он в силах еще дать, не закончившись. Где же ваш оптимизм? Где ваша вера в настоящее?

— А никакого настоящего нет, — сказал один из молодых людей, которые сидели на скамейке — тот, что был справа, дальше всех от странного пришельца, — И веры в него, соответственно, тоже.

— Ну, ну! — воскликнул незнакомец с притворным участием, — Молодой человек! Откуда такие черные мысли в столь юные годы? Разве совсем вам не во что верить? Разве не к чему стремиться?

— Не к чему, — ответил ему все тот же парень, и незнакомец нахмурился:

— Так уж и не к чему? Неужто все потеряно?

— Все, — ответил незнакомцу другой парень — на сей раз тот, что стоял к нему ближе всех, безразлично обернувшись на него через плечо.

— Так уж и все! — ахнул незнакомец, — Так это, стало быть, и счастья в жизни нет?

— Нет, — ответил ему парень и отвернулся обратно.

— Так, так… — пробормотал мужчина в плаще, прищурившись и поглаживая пальцами гладкий подбородок, — Так это у вас, получается, общество страдальцев — правильно я понимаю?

— Можно сказать и так, — ответил спокойно еще один парень, стоявший чуть поодаль — справа, не подававший до этого голоса.

— А что значит счастье? — спросил незнакомец, оглядывая всех присутствующих по очереди, — Кто-нибудь может мне ответить?

— Счастье — это значит жить, не страдая, — ответил ему снова стоявший ближе всех парень, снова обернувшись через плечо.

— А все вы страдаете? У каждого из вас, вероятно, есть какая-то беда?

— Есть, — горько ответил ему этот же парень, грустно глядя на незнакомца.

— И что же, если у каждого его беду отнять — вдруг разом взять и отнять — тогда вы будете счастливы? Уверены ли вы в этом? Знает ли каждый из вас твердо, что нужно ему для счастья?

— Конечно, уверены! — горячо воскликнул парень, сидевший на скамейке слева, близко к незнакомцу, — Конечно же, каждый из нас знает, чего он хочет!

Незнакомец улыбнулся, глядя на молодого человека, и хитро склонил голову набок:

— А если я скажу вам, что смогу исполнить каждому по одному желанию — вот представьте: раз, и все исполнится! — будете ли вы тогда счастливы? Может ли каждый из вас сказать мне точно, чего он хочет?

— Слушай, иди-ка ты, дядя, отсюда, — сказал вдруг парень, сидевший на скамейке посередине, в самом центре среди всех, — Надоели уже твои глупые сказки и лишние расспросы.

— Ох, как грубо, молодой человек! — захохотал незнакомец, запрокинув голову, — Отчего же такая грубость? Это ли благодарность за мою щедрость? Или ты не расслышал меня правильно? Ну так я повторю тебе — говорю же: назовите мне каждый из вас по одному желанию, исполнение которого необходимо вам для вашего счастья — и я охотно исполню его.

— Слушай, иди-ка ты отсюда, — процедил молодой человек, сидевший в центре, и поднялся со своего места, сверкая на незнакомца глазами и сжимая кулаки, — Или ты не понял?

— Подожди, подожди! — воскликнул парень, сидевший слева, и схватил своего соседа за рукав, — Не кипятись, Стас. Пускай дядя говорит — чего не послушать? Садись!

Но Стас не сел, а вышел из круга молодых людей и встал прямо перед незнакомцем, скрестив руки на груди.

— Грешно смеяться над чужим горем, — заметил молодой человек, стоявший слева, окидывая печальным взглядом незнакомца.

— Ну-ну, откуда же столько недоверия? — покачал головой мужчина в плаще.

— А ты что, — сказал Стас, ожесточенно буравя незнакомца глазами, — дядя — волшебник?

Незнакомец улыбнулся и снова потер пальцами свой неприятный красный подбородок, прищурившись:

— А может, я и волшебник.

— Смеешься? — процедил Стас.

— Да тихо вы все, давайте дядю послушаем! — воскликнул снова парень со скамейки, дружелюбно окидывая взглядом свои приятелей, — Пускай говорит — что ж не послушать? Чего такого? Говори, дядя!

Мужчина усмехнулся, а потом взгляд его потемнел и стал серьезным — таким, что даже мурашки поползли по коже ребят, и даже отважному Стасу стало как-то не по себе.

— Ну что ж, — сказал он неуверенно, — Говори, пожалуй…

— Слушайте меня внимательно, — начал незнакомец, и на лицо его набежала тень — серая, словно ранние сумерки этого хмурого вечера, и даже ветер стих и перестал гонять песок из стороны в сторону, и все вокруг как будто замерло и затихло, остановившись, не решаясь прервать эту странную, магическую минуту — или же просто не имея возможности пошевелиться.

— Слушайте хорошо, — повторил он, — Сейчас каждый из вас, по очереди, может назвать мне свое желание, и тут же оно исполнится, в этот же самый миг. Я ничего не требую от вас за это взамен, но только знайте, что слов своих отменять нельзя, и то, что сорвется сейчас с ваших губ, застынет в воздухе и обернется правдой, так что думайте хорошо, молодые люди, думайте, прежде чем сказать свое желание, дабы не натворить беды. Помните: любое желание, даже самое, на первый взгляд, благородное, должно быть обдуманным. Однако вы сами сказали мне, что прекрасно знаете, кому чего недостает для счастья, поэтому полагаю, что никаких трудностей сказать наболевшее вслух перед вами не возникнет. Я прав?