Эрвин Штритматтер - Время на размышление Страница 3

— Двухтомного или восьмитомного Майера?

Я попросил восьмитомного. Секретарша сделалась более любезной, на ее левой щеке появилась ямочка — признак расположения. Она подумала о статистике.

— Что у вас — корзина, тачка?

Мне нужно было только заглянуть и полистать. Ямочка на щеке секретарши пропала. Я начал искать: «прогнозирование» — это между «мускатом» и «Рибо», в шестом, значит, томе.

Энциклопедия! Это настоящий коммутаторный ящик для связи между словами. Можно себе представить, какому кооперативу знатоков пришлось здесь поработать! Неужели они и в самом деле стащили в кучу все до единого слова, какие только могут встретиться в жизни? Прагматизм, профессорский роман, проформа — ага, вот: прогноз. «Прогноз (греч. «предзнание»), муж., предсказание, предвидение (т. е. предполагаемого течения событий, напр., болезни, погоды)». Глагол «прогнозировать». Все. А как же «прогностический»? Энциклопедия молчала.

Поиски короткого замыкания Кинаст продолжал уже в подвале. Там стоял затхлый запах картофеля, и я нашел ошейник своего пса, который давно искал, но короткого замыкания мы так и не обнаружили.

— Значит, ты не поехал на курсы?

Снова улыбка как бы издалека. «Я грузил известь по-прежнему. Дул легкий ветерок, кружил известку, и издали я выглядел, должно быть, этаким пережитком зимы. В пушистых почках цветков ветлы, прутья которой в виде детских корзинок, коробов для белья и собачьих плетенок известны во всех городах республики, торжественно гудели пчелы. Возможно ли, думал я, чтобы все эти хитрецы одновременно твердили слово, которого и на свете нет? Или, может быть, слово «прогностический» — это научный термин, с тайным смыслом которого можно познакомиться, только побывав на курсах?

Кажется, Гланте хотел сыграть со мной один из своих золотозубых фокусов. Я как сейчас вижу соответствующее место в отчете правления районному секретариату: «…даже бывший председатель тов. Кинаст, долгое время державшийся пассивно, решил повысить свой профессиональный уровень, а именно благодаря прогностической работе с кадрами, проводимой правлением. Гланте».

И действительно, что это было, как не издевка надо мной. Я, который за свою жизнь продал по самым высоким ценам сотни поросят и свиней, должен был теперь учиться свиноводству?

Вурцель, заметив, что я крепко задумался, засвистал своего то ли Бетховена, то ли Моцарта и хотел было подбодрить меня: «Небось рад избавиться от этой дерьмовой работы, а?»

При этом вопросе меня осенило: вот она, отговорка, которую я так искал. «Кто-то же должен возиться с минеральными удобрениями, — заявил я. — С моей стороны было бы не по-товарищески укатить на курсы, предоставив другим заниматься грязной работой».

Вурцелю такое товарищество не понравилось, он разгорячился: здесь, мол, тоже не вечно удобрения будут грузить, как при Адаме, в час по чайной ложке, здесь будет экскаватор, конвейер, механизация, рационализация, специализация — все эти «зации» выскакивали из него, как пророчества витии.

Солнце садилось, и даже по этому поводу у меня было что́ сказать; в конце концов, всходило и садилось ведь не солнце, а сам человек со своей землею.

После обеда мы переезжали на другое место и ехали через деревню. Я радовался, глядя на красивые тени, падавшие на дорогу от еще обнаженных лип, как вдруг услышал, что моя индивидуальная свинья визжит, будто ее режут.

Я вбежал в дом и сразу понял, что жена на обед не приходила. Ребятишки сидели за столом и строили друг дружке рожи. Я намешал вареной картошки, дробленого зерна и отрубей, добавил теплой воды, потому что свинья ела все только подогретое, и наполнил кормушку; покормил и кур, пробежал домашнее задание ребятишек, пока Вурцель высвистывал под окном под хрюканье своего трактора, конечно же, Баха или Гайдна.

А если бы меня уже не было, если бы я уже занимался на курсах? Свинья и куры не кормлены, домашние задания не проверены: в мясе, в яйцах, в учебе — кругом один ущерб! Ты и не поверишь, какие только не приходят в голову смешные отговорки, когда душа к делу не лежит.

На следующий день отправиться на курсы мне помешала бумажка. Я имею в виду свой аттестат зрелости. Он был не настолько роскошен, чтобы я мог заправить его в рамочку и прибить в комнате на стену, как тот диплом, который мне выдали за откорм хряка по высшей категории.

Было ясно, что на курсах с меня первым делом потребуют аттестат и судить там обо мне будут по аттестату. Может быть даже, Гланте специально хотел этого, чтобы показать всем членам кооператива, какой необразованной личности они в свое время доверили руководство.

Но разве по свидетельству об окончании школы можно судить о том, каков я сейчас, что́ я сейчас знаю? В арифметике мой запас знаний по меньшей мере утроился. Сама жизнь, особенно сразу после реформы, когда я был единоличником, научила меня. А чего только я не прочитал, чего только не передумал за эти годы после школы, а в особенности после своего краха!»

Мы уже были в столовой, а короткое замыкание все еще не было найдено. «Если я и дальше буду рассказывать, мы его вообще не найдем, — сказал Кинаст, — а это не дело, если я уйду несолоно хлебавши».

Рассказ тем не менее продолжался, так как я был всегда хорошим слушателем и умел вызвать на откровенность. «Не прошло и пяти дней, а мои отговорки достигли нравственных высот: что же это получается? Я удобрил эти луга, вложил в них всего себя, но меня не будет здесь в дивную пору сенокоса? А мои шикарные голуби, что будет с ними, если жена позабудет закрыть на ночь голубятню? Их растерзают хищные совы, раскидают по лесу переливающиеся всеми цветами голубиные перышки. А кукуруза-скороспелка, которую я на пробу высеял в огороде? Что же, мне ее так и бросить?

Делая по двадцать пять километров в день, весна двигалась по республике с юго-запада на северо-восток и Кляйн-Клютца достигла на шестой день моих размышлений. В палисаднике распустились лимонно-желтые чашечки белоцветника, на солнечных участках зазеленела травка, и вечерний ветерок разносил по садам детский смех.

В ожидании ужина я коротал время, разрыхляя пальцами землю у корней белоцветника. Вокруг меня толклись высохшие за зиму комары.

Жена побежала в магазин, куда, если верить объявлению на черной доске возле дверей, к вечеру должны были привезти свежеквашеной капусты.

Не знаю, как на твой вкус, а мне моя жена сейчас нравится еще больше, чем раньше: среднего роста, прическа — этакая челка на глаза, ядреная и совсем не рыхлая. Рот вот только чуть великоват, зато губы розовые, живые, щеки свежие — и все это свое, от природы. Работает она в садоводческой бригаде, в розарии; на ее плечах дом, дети, на культмероприятиях и на танцах она нарасхват, так как считает, что человек живет не только для того, чтобы производить мясо, молоко и яйца. Потому-то она и заседает вместе с Гланте и Вурцелем в клубном совете.

Этот сельский клуб был мне всегда подозрителен. Может, Гланте и открыл-то его только для того, чтобы его кооператив время от времени упоминали и хвалили в газетной рубрике «Культурная жизнь на селе». А заведующим Гланте сделал этого фантазера Вурцеля, который развозит навоз на своем полуживом тракторе с таким видом, словно распыляет его с самолета.

Жену мою все считают отзывчивой женщиной. А я, значит, неотзывчивый? Разве я в свое время не заботился по мере сил о культурной жизни, разве оставлял без внимания соответствующие директивы, если они, конечно, не влетали в копеечку? Полновесный урожай — вот что такое была для меня культура. Ведь отдал же я под культуру старый господский дом. Все там было, что положено: и флаги, и транспаранты, а в торжественных случаях — я следил за этим — там можно было выпить лимонаду, а то и кое-чего покрепче, и даже шампанского; я приглашал куплетистов из столицы, а однажды устроил сеанс научного гипноза.

Но никто об этом и не вспомнит с тех пор, как стал орудовать этот сельский клуб. Там у них и драматический кружок, и хоровое пение, и филателистический, и минералогический, и даже — куда уж дальше! — сельская академия.

С тех пор как я стал читать книги, жена все время пыталась затащить меня в клуб. Ей не нравилось, что я слоняюсь, ломаю себе голову над всякой всячиной и ничего вокруг замечать не желаю. Не хватало мне и в клубе еще плясать под дудку этого Гланте. Может, и думать прикажете под его мудрым руководством?

Вот и вышло так, что и жена все больше и больше становилась чужой мне. Мне казалось, что все случившееся со мною она оценивала слишком поверхностно. Одно то, что она, как и все, была без ума от Гланте, уже раздражало меня. Раз она так запросто командировала меня на курсы, то и говорить с ней, насколько не по душе мне эта командировка, я не стал. Мы жили как два государства, которые только потому не прерывают дипломатических отношений, что у них еще есть некоторые общие интересы; в данном случае это были наши дочери.