Владимир Топорков - Тётя Фрося Страница 3

– Раньше полчаса было… – сказал самый смелый Мишка и уткнулся в парту.

Учитель объявил ребятам:

– Эти полтора часа надобны, чтоб вы могли пообедать. Сорок пять минут первой смене отводятся, сорок пять – второй.

– А чего мы жрать будем? – крикнул Мишка.

– Грубый ты, Миша, – миролюбиво сказал учитель, – не жрать, а кушать – так надо говорить…

– А-а, – махнул рукой Мишка, – одна маета.

– А вот для того, чтобы мы могли организовать школьные обеды, прошу завтра вечером прислать своих родителей.

На другой день перед вечером в школу потянулись со всей деревни мужики и бабы. Вечер был опять тёплый, тихий, около школы не увядшая мурава источала тонкий успокаивающий запах, с полей доносило в село звуки рокочущих комбайнов – ещё не кончилась уборка, и от всего этого веяло дремотным, убаюкивающим покоем.

Сегодня учитель был в белоснежной рубашке, перепоясанной всё тем же комсоставским ремнём, чёрные отутюженные брюки и блестящие ботинки уже добавляли праздничного вида. В первый день Иван Васильевич показался дубровцам каким-то измученным, старым, с угасшими глазами, а сегодня лицо разгладилось, заиграло румянцем, и точно десяток лет свалилось с плеч – выглядел учитель молодцевато. Рядом с ним на школьном крыльце примостилась жена Ефросинья Николаевна (так зовут её – узнали бабы), тоже нарядная, только худоба не вязалась с нарядом, наоборот, кажется, ещё острее подчёркивала её болезненность.

Люди собирались к школе, опускались на мягкую траву, с любопытством глядели на нового учителя и его жену. Даже мужики, покуривая, не сводили глаз.

Наверное, Ивану Васильевичу надоело это прицельное разглядывание, и он, протянув руку жене, пошёл к людям, тоже опустился на траву. Неторопливо обвёл взглядом собравшихся, спросил:

– Все собрались?

– Не все, но многие! – ответила Нинка Кузнечиха.

– Да тут и ждать больше некого. Гришка Кулеш, Серёга Гармонист – их вечно не бывает, а Матрёна Просвира – на работе, скирдуют они.

– Значит, ждать некого?

– Нет, – замахали бабы.

– Тогда, может быть, в школу перейдём? – предложил учитель.

– Валяй здесь! – крикнул Федякин. Крикнул он грубо, но учитель на это не обратил внимание, сказал с улыбкой:

– Здесь так здесь. Тогда приступим…

– Ты президиум избирай! – опять крикнул Федякин.

– А нужен ли он? – Учитель обвёл взглядом притихших родителей. – Разговор у нас недолгий.

– Ну, если только недолгий, – Федякин вроде смягчился, махнул картузом, – тогда дуй без президиума.

Видимо, Алексашкина бесцеремонность начала злить мужиков. Пантюха Барсук уже прилаживался двинуть сидевшего рядом Федякина локтем, чтоб тот язык прикусил, но учитель не стал больше обращать внимания, начал говорить о том, что скоро начнётся новый учебный год, ребятишки пойдут в школу, а просидеть четыре-пять часов за партой без еды им тяжеловато. Вот он и предлагает организовать в школе питание для детей.

– А харчи кто даст? – спросил Барсук.

– Вот об этом я и хотел с вами посоветоваться, – учитель опять обвёл взглядом собравшийся люд. – Школе, вы знаете, власти на эти цели денег не отпускают. А выход есть. Я раньше работал в Рязанской области, так там родители собирали продукты – картошку, хлеб, немного сахара. И получалось неплохо. Ведь без еды ребятишки наживают в школе всякие желудочные заболевания – гастрит, язвы.

– Дело учитель толкует, – вступила в разговор Кузнечиха, – сущую правду. Мой Митька домой еле доходит, с голодухи валится.

– Детей дома надо кормить, – вставил Федякин.

– Тебе хорошо, – Кузнечиха даже поднялась, в коленях у неё что-то хрястнуло, – твой дом рядом со школой. Вот твои огольцы и под материнскую юбку прячутся. А нашим где есть-пить? До дома не добежишь.

– Давай школу к твоему дому перетащим! – не унимался Федякин.

– Опять на хаханьки умный разговор переводишь! – Кузнечиха начала вертеться, ища поддержки у сельчан.

Чем это кончилось бы – неизвестно, но учитель опять вмешался в разговор.

– Давайте изберём из вашего состава комиссию, пусть она осенью соберёт с каждого дома продукты, поместим их в школьный подвал. С учётом ребятишек надо такое распределение провести, чтоб никому не обидно было.

– А где мы сахар возьмём? – спросил кто-то.

– О сахаре я сам позабочусь, – сказал учитель. – Куплю в магазине.

– Да они тебя без штанов оставят, – засмеялись колхозники. – Ребятишки сахар любят…

– Ну, на чай для детей много не уйдёт, – ответил учитель.

– Ты вот мне что скажи, – опять потянул руку Федякин, – кто им, ребятишкам нашим, разносолы эти готовить будет? Чай, такую команду напитать – не простое дело. Вон дома жена с ног сбивается…

– А вот мы давайте вместе Ефрасинью Николаевну попросим. Она человек, от работы освобождённый, будет заниматься…

– Бесплатно, что ли?

Зинка Мура, присутствующая на собрании, вздохнула громко, сложила руки на груди, усмехнулась:

– Дураков ищите в другом месте! За так и чирей на известном месте не появится!

Иван Васильевич с грустью оглядел хохотавших людей, сказал тихо:

– А платить у вас всё равно нечем. Прошлый раз вот товарищ, – он указал на Алексашку, и на лице того вспыхнула блаженная улыбка, – говорил, что у вас, как в присказке, в одном кармане вошь на аркане, в другом – блоха на цепи.

Присказка эта известная, видимо, пришлось по душе людям, они засмеялись облегчённо, точно скатился с них тяжёлый груз, и только Алексашка, недовольный, заворочался, толкнул соседа Симу Силкина, по кличке Кубарь, молчаливого, сумрачного мужика:

– Слышь, сосед, что-то не так! Не так и всё. Дуравят нас, как хотят! Выходит, его баба, – он показал глазами на учителя, – будет за здорово живёшь на ребятишек готовить? Держи карман шире!

Алексашка говорил негромко, но в притихшем корогоде слова прозвучали чётко, как «по радио», и даже учитель заволновался, затряс волосами, с удивлением поглядывая на собравшихся. Жена его буравила Алексашку глубоко запавшими глазами, видимо, с тревогой ожидала, что ещё скажет этот человек.

А Алексашка, заметив всеобщее внимание к своей персоне, начал говорить громко, уже обращаясь не к Симе, а ко всем собравшимся.

– Что-то не то, говорю, мужики, чудно, как говорят, дядюшкино гумно…

Жена учителя дёрнулась, видимо, что-то хотела сказать, но Иван Васильевич положил ей руку на плечо, и она опять удивлённо уставилась на Федянина. А тот, выдержав паузу, заговорил с вызовом:

– Любой человек в своих делах выгоду ищет. Она правильно, наша разлюбезная Зинка Мура, сказала про чирей. Не почешешь – не поимеешь… У нас до войны в деревне Петя Рупь жил. Ну, на фронт его забрали, там ранили, в госпиталь уложили… Шлёт он письмо о ранении свой Дорке – о несчастье, какое с ним приключилось. А та в ответ: «Дорогой Петя, прочитала твоё письмо, сильно расстроилась». Рупь, видать, грамотой не шибкий, письмо прочитал и не понял ничего, пишет жене: «Дарья, напиши, где ты построилась?» Тут и взвилась бабочка, как птица вспорхнула: «Чёрт неумытый, сам жил – ни копейки ни припас, а теперь спрашивает, будто ему здесь домину купца Епахина задницей выседела». Вот я и говорю, даже задницей барыш не высидишь.

На Федякина зычно крикнул Симка:

– Ты замолкнешь или нет, бубен худой! Всех людей всполмашил. У самого один Витька и есть, а слов, как понос…

Кажется, первый раз Алексашка смутился, вывернул румяные, тонкими ниточками губы, махнул рукой:

– Ну и чёрт с вами, решайте, как знаете.

Дальше собрание пошло быстрой колеёй. Договорились на каждого ученика заготовить по три ведра картошки, по два кочана капусты, пять фунтов пшена, собрать по необходимости лук и другие приправы. Поручили это сделать после уборки Нюрке Козловой, у которой на попечении было пять ребятишек. Муж её, Фрол Козлов, погиб совсем недавно на лесозаготовках, пришибленный толстый сухостойной сосной. Был он мужик работящий, хороший плотник, и вся деревня питала к нему и его многочисленной семье искреннее уважение. И было за что – в овдовевшей за годы войны деревне был Фрол незаменимым работником и в общественном деле, и не отказывался, когда надо было какой-нибудь ремонт провести в осиротевших домах.

В жизни часто бывает, что у самых лучших работников век короткий, яркий, как у скатившейся звезды, а сорняк всякий, тот же Алексашка Федякин, ленивый, как трутень, долго цветёт пустынным чертополохом, и, кажется, никакая планида его не пригибает.

Авторитет Нюрки отчасти был создан мужем, но и сама она хват-баба, как говорят, «на семерых сидела – восемь вывела». Знала толк в мужской работе, могла и косить, стога метать – ворочала так, что ребро за ребро заходило. Сейчас, когда Нюрке сельчане оказали доверие, Алексашка не удержался и в её адрес пророкотал:

– Всё правильно – доверяем козлу капусту. Да у неё свои пять ртов, как у галчат, все разинуты.