Том Бойл - Пепельный понедельник Страница 3

— Им нужна прохлада, — твердил свое Грейди.

— А о нас ты подумал? — говорила мать Дилла. — Мы должны обходиться без кондиционера — ты кидаешься на меня всякий раз, стоит мне только попробовать его включить, будто это какое-то преступление. Но Боже упаси, если твои драгоценные грызуны хотя бы минуту подышат обычным воздухом!

— Имей терпение, Глория, в любом бизнесе…

— Бизнесе? По-твоему, целый день околачиваться в кондиционируемом сарае — это значит заниматься бизнесом? Сколько шуб ты уже сшил, скажи? Сколько шкурок сумел продать? Сколько хотя бы содрал? Ну скажи, скажи!

Дилл всегда был на стороне Грейди и даже не сомневался в его правоте. Его мать ничего не знала. Шиншиллы живут в Южной Америке, высоко в горах, которые называются Анды, а там всегда прохладно и температура никогда не поднималась выше двадцати шести градусов, даже в самый жаркий день за всю историю. При двадцати шести шиншиллы умирают от теплового удара. А мать ничего этого не знала. Или не хотела знать. Но он, Дилл, знал. И знал, что им надо давать специальный гранулированный корм и маленькие кубики сена, но ни в коем случае не кормить капустой, кукурузой или салатом, потому что от этого у них в животе образуются газы, их раздувает, и они умирают. Как их убивают, он тоже знал. Грейди ему показал. Нужно вытащить шиншиллу из клетки за хвост, а потом, держа одной рукой за голову, резко рвануть за задние лапы, чтобы сломать шею. Потом она какое-то время дергается. Потом снимаешь с нее шкурку. Грейди не нравилось их убивать — ведь они такие симпатичные, такие безобидные, — ему вообще не хотелось никого убивать, но бизнес есть бизнес, и приходилось с этим мириться.

Той осенью подули ветра Санта-Ана[9]. Учитель естествознания, мистер Шилдс, объяснил: когда во внутренней части материка образуется область высокого давления, а на побережье устанавливается область низкого давления, раскаленный воздух из пустынь засасывается в каньоны, где несется со скоростью сто миль в час и иссушает все в пыль. Но Дилл знал этот ветер не понаслышке, недаром по утрам на зубах у него скрипел песок и ноздри были обведены черной каемкой. И днем, когда он выходил во двор, весь мир был как пышущая жаром печь в закусочной «У Джованни», только выпекалась там не пицца, а полынь, листья сикомор вдоль русла высохшего ручья и ядовитое масло сумаха. Один раз, когда он возвращался из школы, ветер был такой силы, что даже качнул автобус, когда он из него выходил. Тут же лицо обожгло песком, как будто в него пальнули из дробовика, и кто-то — скорее всего, Билли Боттомс — сквозь скрип закрывающихся дверей прокричал: «Слабак!»

Он сразу отвернул голову, чтобы грязь не попадала в глаза. Двор, как из катапульт, обстреливали перекати-поле. Из мусорного бака, точно из спринклера, непрерывной струей вылетали клочья бумаги и пластиковые бутылки, и он уже почти слышал голос матери, заводящей старую песню насчет того, что кто-то совсем обленился и не соизволил потратить секунду своего драгоценного времени, чтобы получше закрепить крышку от енотов. Он глубже надвинул бейсболку — ту, что ему подарил Грейди, с серебристо-черным истребителем F-14 «Томкэт» на лбу, — подтянул повыше ранец, чтобы было легче спине, и зашагал вверх по дорожке к дому.

Первым делом он зашел на кухню, налил себе полный стакан рутбира[10] и осушил его махом — еще никогда в жизни не испытывал такой жажды, — затем снова наполнил стакан и теперь уже пил не спеша, ожидая, пока его сэндвич не отпыхтит свое в микроволновке. После он собирался заглянуть в сарай — посмотреть, как там дела у Грейди, — а пока, чтоб хоть чем-то себя занять на время обеда, включил стоявший на кухне телик. По всем каналам новости и больше ничего. Новости передавали потому, что вокруг все горело — от Малибу и долины Сан-Фернандо до Лос-Анджелеса и округа Ориндж. На каждом канале была женщина с микрофоном и вздыбленными от ветра волосами, стоящая перед горящим домом, а деревья вокруг полыхали, как факелы; переключаешь канал — меняется только цвет женщины: блондинка, черная, мексиканка, китаянка. Мистер Шилдс говорил им, что дикий огонь может настигнуть человека — не каждый успеет убежать — и что Именно поэтому пожарные иногда погибают в огне, и домовладельцы тоже, вот почему нужно незамедлительно покинуть опасный район, если к вам зайдут полицейские и скажут, что это необходимо. Но никто учителю не поверил. Разве может огонь тебя догнать, если ты бежишь изо всех сил? Дилл подумал о Дейлоне Джеймсе, самом быстром бегуне в школе: когда они играют во флаг-футбол, никому не удается до него даже дотронуться, не то что сорвать флажок; ну а чтоб огонь был быстрее человека — это уж совсем ерунда. Но на экране теперь были вертолеты, камера скакала из стороны в сторону, а затем — уже только черные тучи дыма и, в разрывах между ними, языки пламени, из красных становящиеся оранжевыми, потом желтыми и снова красными.

Дилл представил себе, как несется что есть мочи по полю горящих кустов и деревьев, а сзади на него обрушивается целая стена огня, и, должно быть, на какое-то время отключился, потому что, когда снова взглянул на экран, там ничего не было и светодиодное табло на микроволновке тоже погасло. В ту же минуту в дом через заднюю дверь влетел Грейди и прохрипел: «Скорее! — Он часто и тяжело дышал, и лицо у него было такое, как будто он вовсе не Грейди, а обезумевший персонаж ужастика, которого схватило кошмарное чудище. — Бери весь лед, какой есть!.. Скорее! Скорее!»

Они выгребли из льдогенератора весь лед, покидали в два черных пластиковых пакета и выбежали во двор. Пакеты от ветра хрустели и рвались из рук, в глаза летел сор, дверь в сарай не хотела открываться, а когда наконец открылась, грохнула по облезлому косяку так, точно по ней ударил гигантский кулак. В сарае было еще прохладно, но кондиционер не работал: во всем каньоне вырубился свет, — и уже было заметно, что с шиншиллами что-то неладно. Вместе с Грейди они спустили на пол все четыре ряда клеток, поставили их по три штуки одна на другую, прокладывая газетами, чтобы помет не падал из верхней клетки в нижнюю, и накидали внутрь кубики льда. Спустя полчаса температура в сарае поднялась уже до двадцати пяти градусов, и Грейди — глаза у него только что не выскакивали из орбит — сказал: «Я сгоняю вниз, за льдом. Ты оставайся здесь и… уж не знаю, футболку, что ли, сними и обмахивай их, чтобы хоть какой-нибудь ветерок… еще можно облить из шланга крышу и стены, понял?.. Чтобы стало чуть прохладнее. Нужно только продержаться, пока солнце сядет, тогда мы спасены».

Но не тут-то было. Хотя Грейди вернулся с полным багажником льда — упаковок тридцать, не меньше, — и они набросали в каждую клетку кучу одинаковых маленьких голубовато-прозрачных кубиков и сверху накинули влажные простыни, температура продолжала расти. Пока не стало слишком жарко. Пока шиншиллы, одна за другой, не получили тепловой удар. Первыми начали умирать серые, потом мозаичные и «черный бархат», которые стоили в два раза дороже. Грейди все оживлял и оживлял их мешочками со льдом, которые прикладывал им к голове и держал, пока они не приходили в себя; он метался от клетки к клетке, но электричества все не давали и лед таял, а солнце в тот день, казалось, вовсе не собиралось опускаться, потому что это было солнце из фантастических фильмов, громадное, жирное и красное, и оно желало лишь одного — испепелить все живое. К тому времени, когда мать вернулась из школы («Извините, что так поздно, едва дождалась, когда закончится собрание»), шиншиллы были мертвы, все до одной, все двести семнадцать. И в сарае пахло так же, как пахнет сейчас. Ссаками. И говном. И смертью.

Они имели обыкновение устраивать это по пятницам, после работы: он и несколько его сослуживцев, которые управляли траекторией «Клаудсата» — спутника, регистрирующего данные об облачном покрове Земли на благо мирового сообщества метеорологов, не говоря уже о местных синоптиках. Собирались в Пасадене, в суси-баре, одном из излюбленных гайдзинами новомодных мест с непременной длинной овальной стойкой, внутри которой орудуют повара, и желобом с проточной водой, по которому курсирует флотилия маленьких деревянных лодочек: с них можно снимать сколько хочешь блюд, пока на столе не вырастет гора пустых тарелок — тогда мальчик-филиппинец сгребет их в свою пластиковую лохань. Но все это не настоящее. И невкусно, во всяком случае, не очень вкусно. Правда, по желанию можно сделать специальный заказ (Сандзюро неизменно так и поступал, полагаясь на рекомендации шеф-повара); ну а пиво и саке, разумеется, прибывали нескончаемым потоком. Сандзюро уже выпил пару чашечек саке и раздумывал, не заказать ли пиво — или, лучше, разделить бутылочку с Колином, потому что пора переключаться на чай, чтобы взбодриться и потом спокойно сесть за руль. Сандзюро рассеяно оглядел бар, не задерживая взгляда ни на своих коллегах, ни на других посетителях, набившихся сюда с единственной целью: усердно поработать палочками, прихлебывая дешевое саке из маленьких фаянсовых чашечек, как будто совершали тем самым некий экзотический обряд, — и уставился в окно, где солнце решительно у всего отнимало цвет. Машины становились белыми, деревья — черными. Что он здесь делает?