Будовская Мара - Бабушка и Самородок Страница 3

Выбраться из застенков Лубянки не представлялось возможным.

Но свершилось чудо. Бабушку освободили, и на чёрной «эмке» привезли аж в Кремлёвский дворец, а там началась фантасмагория. Вели её, передавая друг другу, десять пар топтунов, и последняя пара оставила её в небольшом уютном кабинете, куда не замедлил явиться Сам.

О, он долго искал среди арестованных умников кого-либо, кто был бы способен перенять науку Самородка. Он просматривал дела кандидатов лично, и просмотрел их сотни, пока на его стол не попало бабушкино досье. И вот, наконец, она перед ним, его опора на остаток дней. Худая, угловатая, с торчащими ключицами, горящими глазами и роскошными иссиня-чёрными волосами, закатанными в плотный валик.

— Здравствуйте, Эстер Иосифовна. Рад вас видеть в качестве своей дорогой гостьи, — распинался вождь перед моей ошалевшей бабулей. — Здесь вы теперь будете жить и работать. Я покажу вам вашу квартиру и ваше рабочее место.

Бабушка робко спросила, сможет ли увидеться со своей семьёй.

— У вас теперь нет семьи. Хотите, я буду вашей семьёй? Больше вам ни с кем не разрешается разговаривать. В случае нарушения ваш собеседник будет уничтожен, невзирая на пол и возраст. Впрочем, вам теперь будет не до разговоров. Пойдёмте, я покажу вам вашу лабораторию.

Позже, много позже, бабушка по расположению украдкой высмотренных из окон примет, поймёт, что лаборатория и её новая, роскошная квартира располагались в Потешном дворце, что у западной кремлёвской стены, между Троицкой и Комендантской башнями. Там ей довелось жить среди теней прошлых жильцов, начиная с боярина Милославского и заканчивая Надеждой Аллилуевой и Яковом Джугашвили.

Уже освободившись из плена, бабушка, бывало, гуляла по Александровскому саду, и сердце её билось от близости ТОЙ САМОЙ лаборатории.

О, что это была за лаборатория! Мечта, показавшая ей в Институте Мозга лишь кончик своего хвоста, была воплощена в деталях и вариациях. Самородок проделал огромный путь от деревянных ящиков и выбивающего морзянку коня до металлических вакуумных корпусов, самописцев и динамиков, механически воспроизводящих наборы звуков. Речь этих аппаратов напоминала речь глухих с детства людей, разбирать её было непросто, но бабушка привыкла.

Попугай-Самородок находился тут же, при своём хозяйстве, в клетке. Он вводил в курс свою преемницу с большим удовольствием — ведь впервые за много лет ему представилась счастливая возможность общения с коллегой, тем более — дамой. Разговаривал Самородок с грузинским акцентом, ибо программа переработки импульса в звук была написана им отменно!

Он отвечал на все, даже самые каверзные, вопросы.

— Скажите, почему вы не выбрали себе, скажем, новое тело? При возможностях вашего друга… Подобрали бы врага народа. Или кого-нибудь с черепно-мозговой травмой…

— Дитя моё, в наше время безопаснее быть попугаем, чем человеком, — отвечал он.

И ошибся. Когда курс обучения моей бабушки был завершён, включая освоение самой последней, птичьей, технологии, Сталин пришёл в лабораторию сам. Побеседовал с попугайным воплощением своего товарища, удостоверился в том, что смена кадров прошла успешно, и свернул птичке голову.

— Теперь ты у меня одна, — усмехнулся он и бодро покинул помещение.

Попугайчика Вождь, шутки ради, похоронил под вымышленным именем у Кремлёвской стены. Первое, человеческое, тело Самородка сгорело в крематории.

Утром двадцать восьмого февраля пятьдесят третьего года Сталин зашёл к бабушке, принёс клетку с большим белым попугаем:

— Сколько тебе нужно места, чтобы погрузить оборудование?

— Всё оборудование?

— Зачем всё? Для одной переписки. И вот ещё клетка. Багажника хватит?

— Да. А переписывать кого?..

— Меня.

— Но это же опасно, товарищ Сталин! Может произойти кровоизлияние…

— Ты что — споришь с товарищем Сталиным? Приготовь груз. Инструменты для трепанации не забудь! За тобой приедут.

Вечером за бабушкой приехала машина, шофёр погрузил аппарат в багажник, а бабушку и клетку с попугаем разместил в салоне.

На Ближней смотрели кино и пили вино. Бабушка, которую оставили в полутёмной комнате, прислушивалась к шуму и разговорам. Говорили где-то совсем близко.

Наконец, голос Хозяина провозгласил:

— Идите все спать! — отпустил охрану! Потом, тихо:

— Заходи…

Бабушка вошла, вкатила аппарат.

— Начинай, пиши. Готов сейчас умереть — только бы не пропасть совсем… Перепишешь — и уезжай со мной. То есть, с птицей. Меня тут брось. Всё тебе готово — машина, деньги, квартира, работа. Даже муж. Тебе выпала миссия — сохранить МЕНЯ для потомков. Не подведи!

— Иосиф Виссарионович…

— Прекрати! Скажи, Эстер, а он — это буду я? Я буду продолжать жить?

— Можно попробовать один метод. Но если его применить, неминуема смерть ЭТОГО тела.

— Что за метод?

— Не копирование, а перенос. Можно обмен…

— Давай. Товарищ Сталин разрешает перенос.

Вошедшая через четыре часа охрана увидела товарища Сталина на полу, в луже мочи. Перенесли на кровать. Он ничего не говорил, только щёлкал как-то по-птичьи: «дз-дз». Долго не прожил. Врачи зафиксировали кровоизлияние.

Бабушка с клеткой в руках, отправилась не в приготовленную Сталиным квартиру, а к родителям и жениху, моему дорогому дедушке.

Попугай в клетке долго спал после ПЕРЕНОСА, а точнее — ОБМЕНА, а очнувшись не в том месте, в каком ожидал, завопил:

— Эстерр! Эстерр! Ты куда меня пррривезла? Так не договаррривались!

Бабушка улыбнулась, накормила бунтаря зёрнышками, а после — перехватила вождю клюв тугой аптечной резинкой, чтоб не выступал.

Дедушка однажды, втайне от домашних, снял резинку и обратился к животному с традиционной просьбой:

— Скажи: «Попка — дурак».

И выслушал в ответ:

— Шэни дэда моутхан! Жид пархатый, говном напхатый! Ты как с товарищем Сталиным говоришь?

После чего попугай пребольно клюнул деда в запястье. Больше дедушка не экспериментировал, и даже перестал спрашивать бабушку о том, где же она была с момента ареста и до спасительной ночи.

Бабушка, я уже говорил, в соседней комнате… Уснула в кресле, рядом с клеткой. Её Попугай с восемьдесят пятого года ходит без резинки — гласность! Правда, с тех пор он всё больше помалкивает. Очень любит смотреть телевизор, особенно новости и фильмы тридцатых — пятидесятых годов.

Я хочу задать ему много вопросов. В том числе — о канувшем в Лету безвестном Самородке.

Но боюсь.