Валерий Сегаль - Освобождение беллетриста Р. Страница 3

Но и при этом нельзя сказать, что в школе я был окружен закадычными друзьями. Сегодня многие интересуются моими школьными взаимоотношениями с Кохановером. Могу припомнить, что в те годы он часто оказывался моим собеседником, и мы оба получали от этого известное удовольствие. Не более того.

Школу я закончил весьма успешно, хотя — ничего грандиозного (что бы там сейчас ни писали!), и в … году — то есть, как и положено, восемнадцати лет от роду — очутился в Дарси.

Этот старейший и благороднейший оплот учености и практической пользы на самом деле много хуже своей репутации и давно уже стал типичным привилегированным заведением, выродившимся именно вследствие своей привилегированности. Там учатся отпрыски богатых семейств, реже — особо одаренные юноши и девушки, фактически пожертвовавшие своими способностями в угоду престижу, хотя, пожалуй, поистине талантливый человек выплывает даже в самом прогнившем болоте. Плата за образование велика чрезмерно, однако для многих богатых родителей престиж как раз в том и заключается, чтобы выложить кругленькую сумму за обучение своих чад.

Помимо взимания упомянутой платы ректорат Дарси озабочен лишь внешними атрибутами — такими как правительственные отличия, спортивные регалии, возведение новых корпусов, видимость грандиозных факультативных занятий. Известное внимание уделяется также религиозности студентов, хотя, конечно, лишь показное. В целом, питомец Дарси предоставлен самому себе и волен делать все, что ему заблагорассудится. В определенные часы читаются определенные лекции, которые он может посещать, если хочет. Требуется лишь сдавать в конце семестра оговоренные программой экзамены, хотя и их расписание весьма размыто и, уж во всяком случае, обязательно не для всех.

Как известно, университет Дарси расположен в маленьком одноименном городке в центре страны. Городок этот живописен, но довольно скучен, хотя в условиях описанного выше вольного существования молодые люди в большинстве своем находят себе развлечения и посреди этой скуки. При этом, наиболее колоритным в Дарси увеселительным заведением зарекомендовал себя огромный пивной бар «У Аталика», разместившийся в трехстах шагах от инженерного корпуса. Я провел «У Аталика» множество дней и теперь вспоминаю их не без удовольствия, а если те дни были беспутны, то такова была плата за пребывание в Дарси, совершенно не соответствовавшее моим наклонностям и способностям.

На последнем замечании стоит, пожалуй, остановиться поподробнее.

Еще в школьные годы при желании можно было заметить отсутствие у меня какой бы то ни было расположенности к техническим дисциплинам. Повторяю: при желании. Другое дело, что этого желания никто не проявлял. А жаль. Теперь я полагаю совершенно необходимым для каждого юноши максимально серьезно анализировать свои способности и наклонности и в соответствии с этим выбирать себе дорогу в жизни. Пренебрежение столь естественным правилом закономерно оборачивается пьяной беспутной жизнью, потерянными годами и даже длительным интеллектуальным застоем. Такое к сожалению случилось со мной. Избрав ложный путь, я незаметно для самого себя потерял самоуважение, вследствие чего бездарно распоряжался как своим временем, так и отпущенным мне природой интеллектуальным потенциалом. Понял я это лишь значительно позже, а ведь тысячи людей не реализуют себя из-за неспособности понять это вовсе. Набив немало шишек, я в конце концов сумел разобраться в самом себе и кое-чего добиться. Известную пословицу — лучше поздно, чем никогда — трудно проиллюстрировать убедительнее.

Все сказанное еще отнюдь не означает, что плохо было «У Аталика». Я до сих пор питаю нежные чувства к сарделькам с кислой капустой, причем именно в том виде, как их подавали «У Аталика», да и «то» пиво по сей день остается в моей памяти самым вкусным.

«У Аталика» нередко случались шумные застолья с участием сотни и более студентов — с пылкими юношескими словоизлияниями, с «дуэлями на канделябрах»; и я почти неизменно становился участником подобных пиршеств. Но еще чаще я приходил «к Аталику» один, что, по правде сказать, мне нравилось гораздо больше; с юности я ощущал тягу к одиночеству и любил помечтать.

Особое место в моих воспоминаниях занимает один старик, подлинного имени которого я так никогда и не узнал; «У Аталика» его все называли Гамбринусом.

Не было случая, чтобы, придя «к Аталику», я не застал там Гамбринуса. Старик словно слился с баром, стал частью его интерьера, причем колоритной частью колоритного интерьера. Как правило, он сидел в одиночестве за одним и тем же маленьким столиком в углу зала. Лишь изредка он подсаживался к молодежи; еще реже звал кого-нибудь за свой столик. Пожалуй, я чаще других «гостил» за этим столиком; старик относился ко мне с неизменной теплотой.

Он был мудр — теперь я осознаю это отчетливей, чем прежде. Мне кажется, он угадывал мое истинное предназначение. Во всяком случае, со мной он часто заводил разговоры об искусстве. Его любимыми писателями были Лермонтов и Кафка. Из просветителей он особо ценил Дарвина. Маркса он находил интересным, но неубедительным. «Люди никогда не смогут быть счастливы в единении, потому что в большинстве своем они ненавидят друг друга,» — эту мысль я слышал от Гамбринуса неоднократно. Мудрый был старик.

Он никогда не посвящал меня в подробности своей биографии. Я до сих пор не понимаю, что он делал в Дарси.

— Я давно знаю это заведение, — сказал он мне однажды, указывая рукой в сторону высотных университетских корпусов. — Должен заметить, что никогда от него не было ни малейшего толку.

Трудно сказать, что понимал под «толком» Гамбринус, но если своим замечанием он пытался указать мне, что в Дарси я лишь напрасно теряю время, то он был абсолютно прав. Пожалуй, из всех студентов Дарси один лишь несчастный Робби Розенталь был еще меньше способен к инженерному мышлению, нежели я. Но о Робби мне сейчас не хочется вспоминать. Может в другой раз…

Невзирая на сказанное, учился я совсем недурно. Благодаря хорошей «моторной» памяти я успешно сдавал экзамены и — столь же успешно — в тот же вечер напрочь забывал все «У Аталика», что, вероятно, и к лучшему, поскольку всерьез осваивать инженерное ремесло было бы делом для меня совершенно безнадежным.

Вспоминая студенческие годы, стоит еще, наверное, упомянуть о моей женитьбе. Произошло это, правда, в самом конце, уже на шестом курсе, а потому на моих впечатлениях о студенческой жизни почти не отразилось. Женился я на известной в Дарси красавице по имени Лиса Денвер. (Теперь меня часто спрашивают, не приходится ли она родственницей популярному композитору. Увы!)

Упомяну еще о появлении в Дарси уже набиравшего поэтическую славу Кохановера. Он приезжал на несколько дней и выступал в университете, в студенческом общежитии и в городском клубе. В Дарси его ждал подлинный триумф «по непрофессиональной линии»: он и в школьные годы слыл порядочным казановой, познав же вкус славы стал и вовсе неотразим. Студентки, словно спелые яблоки, валились к нему в постель, сраженные раскатами его красноречия. Мы только диву давались, слушая «У Аталика» его рассказы: за четыре-пять дней Кохановер достиг большего успеха, чем едва ли не любой из нас за всю свою студенческую карьеру. Завтракал он ежедневно «У Аталика», затем где-нибудь выступал, потом обедал «У Аталика», после чего заезжал в студенческое общежитие и вскоре возвращался оттуда в свой отель с очередной жертвой; при этом пару часов спустя его уже снова видели в студенческом общежитии.

Закончив университет, я вернулся в Армангфор, где получил престижное для выпускника — хотя, конечно, скромное для сына господина Р. — место начальника технологического отдела на крупной судостроительной компании «Корабел». Папаша, конечно, постарался: я уже упоминал, что он считает полезным начинать карьеру с самых низов. Теперь мне полагалось отслужить для виду пару лет, затем с божьей — или с отцовской — помощью получить небольшое продвижение, а еще чуть позже — быть введенным, наконец, в круг деловых людей и блистательной карьерой продолжить славные семейные традиции.

Первый день службы — знакомства, ноги опытных, давно покинувших студенческую скамью сотрудниц, легкий запах канцелярской утвари, незнакомый вид из окна кабинета. Первый день пролетел мигом; скука началась со второго. А через месяц скука переросла в отвращение, и раздражало уже все — и вид из окна, и запах канцелярской утвари, и собственная подпись на «деловых» бумагах, и даже преданный взгляд толстенькой, чуть перезрелой инженерши, назойливо напоминающий, что я — ее непосредственный начальник, сын известного в городе босса, а может быть даже — и скорее всего, как мне во всяком случае тогда казалось — просто интересный молодой человек.

Время от времени подчиненные клали на мой стол какие-то проекты, папки с чертежами. Требовалась моя подпись, чтобы дать этому хламу путевку в жизнь. Обычно я подписывал не глядя, а если и имел неосторожность взглянуть мельком на чертежи, то испытывал при этом гадливое чувство и нередко думал о том, что на инженерных работах в силу их невыносимости следует использовать заключенных.