Ирвин Ялом - Проблема Спинозы Страница 3
Ирвин Ялом - Проблема Спинозы читать онлайн бесплатно
Спиноза, обращаясь к Якобу, говорит мягко, как учитель с юным учеником:
— Скажи мне, Якоб, веруешь ли ты, что Бог всемогущ?
Якоб кивает.
— Веруешь, что Бог совершенен? Что Он полон в себе?
И вновь Якоб соглашается.
— Тогда ты наверняка согласишься, что, по определению, совершенное и полное существо не имеет ни нужд, ни недостатков, ни потребностей, ни желаний. Разве не так?
Якоб задумывается, медлит, а затем осторожно кивает. Спиноза замечает, что уголки губ Франку начинают растягиваться в улыбке.
— Тогда, — продолжает Спиноза, — я заключаю, что Бог не имеет никаких желаний относительно того, как именно мы должны прославлять его — и даже не имеет желания, чтобы мы вообще его прославляли. Так позволь же мне, Якоб, любить Господа на свой собственный лад.
Глаза Франку округляются. Он поворачивается к Якобу, всем своим видом будто бы говоря: «Вот видишь, видишь?! Это тот самый человек, которого я ищу!»
ГЛАВА 2. РЕВЕЛЬ, ЭСТОНИЯ, 3 мая 1910 г
Время: 4 часа дня. Место: скамья в главном коридоре перед кабинетом директора Эпштейна в Петри-реалшуле.
На скамье ерзает шестнадцатилетний Альфред Розенберг, который теряется в догадках, пытаясь понять, зачем его вызвали в кабинет директора. Тело у Альфреда жилистое, глаза — серо-голубые, «тевтонское» лицо — благородных пропорций; прядь каштановых волос падает на лоб как бы небрежно — но именно так, как ему хочется. Вокруг глаз никаких темных кругов: они появятся позже. Подбородок вызывающе поднят. Вся его поза выглядит дерзкой, но кисти рук — то сжимающиеся в кулаки, то расслабляющиеся — выдают тревогу.
Альфред похож на любого юношу и одновременно не похож. Он — почти мужчина, и вся жизнь у него впереди. Через 8 лет он переберется из Ревеля[4] в Мюнхен и станет плодовитым журналистом, антибольшевиком и антисемитом. Через 9 лет — услышит на митинге Немецкой рабочей партии зажигательную речь нового перспективного вождя, ветерана Первой мировой войны по имени Адольф Гитлер — и вступит в партию вскоре после Гитлера. Через двадцать — отложит в сторону ручку и победно улыбнется, закончив последнюю страницу своей книги «Миф двадцатого столетия». Эта книга, которой суждено стать бестселлером с миллионным тиражом, во многом обеспечит идеологический фундамент нацистской партии и даст обоснование уничтожению европейских евреев. Через 30 лет его солдаты ворвутся в маленький музей в голландском городке Рейнсбурге и конфискуют личную библиотеку Спинозы, состоящую из 159 томов. А через 36 лет в его глазах, обведенных темными кругами, мелькнет удивление, и он отрицательно покачает головой, когда американский палач в Нюрнберге спросит его: «Вы хотите сказать последнее слово?»
Юный Альфред слышит эхо приближающихся по коридору шагов и, заметив герра Шефера, своего наставника и учителя немецкого языка, вскакивает, чтобы приветствовать его. Герр Шефер только хмурится и качает головой, проходя мимо него и открывая дверь кабинета директора. Но, перед тем как войти, медлит, поворачивается к Альфреду и беззлобно шепчет:
— Розенберг, вы разочаровали меня — всех нас — своими убогими рассуждениями во вчерашней речи. Убогость этих рассуждений вовсе не перечеркивается тем, что вы были избраны старостой класса. И при всем том я продолжаю верить, что вы не совсем пропащий студент. Всего через несколько недель вам вручат аттестат. Так не будьте же сейчас дураком!
Речь на выборах вчера вечером! Так вот, значит, в чем дело! Альфред хлопает себя по лбу ладонью. Ну, конечно, — потому-то его сюда и вызвали. Хотя там присутствовали почти все 40 учащихся его старшего класса — в основном балтийские немцы, слегка разбавленные русскими, эстонцами, поляками и евреями, — Альфред подчеркнуто обратил свои предвыборные комментарии к немецкому большинству и возбудил дух однокашников, говоря об их миссии как хранителей благородной германской культуры. «Сохраним нашу расу чистой, — говорил он им. — Не ослабляйте ее, забывая наши благородные традиции, усваивая неполноценные идеи, смешиваясь с неполноценными расами!» Вероятно, на этом ему следовало остановиться. Но его занесло. Наверно, он зашел слишком далеко…
Его раздумья прерывает скрип открывшейся массивной, десяти футов[5] в высоту, двери и гулкий голос директора Эпштейна:
— Herr Rosenberg, bitte, herein![6]
Альфред входит в кабинет и видит директора и учителя немецкого, сидящих в дальнем конце длинного стола из темного тяжелого дерева. Альфред всегда чувствовал себя маленьким в присутствии директора Эпштейна — мужчины более шести футов ростом, чья горделивая осанка, пронзительный взгляд и окладистая, хорошо ухоженная борода символизировали собою его властный авторитет.
Директор Эпштейн жестом велит Альфреду сесть в кресло на конце стола. Это кресло заметно меньше размером, чем два кресла с высокими спинками, которые занимают оппоненты Альфреда. Директор не тратит времени зря и сразу приступает к делу:
— Итак, Розенберг, значит, я родом еврей, так, по-вашему? И моя жена тоже еврейка, не так ли? И евреи — неполноценная раса и не должны учить немцев? И, как я понимаю, определенно не должны дослуживаться до должности директора?
Нет ответа. Альфред выдыхает, пытается поглубже вдвинуться в кресло и опускает голову.
— Розенберг, верно ли я излагаю вашу позицию?!
— Господин… э-э, господин директор, я слишком спешил и не обдумывал свои слова. Такие замечания упоминались мною лишь в самом общем смысле. Это была предвыборная речь, и я говорил так потому, что именно это они хотели услышать.
Краем глаза Альфред видит, как герр Шефер горбится в своем кресле, снимает очки и потирает глаза.
— О, понимаю. Значит, вы говорили в общем смысле? Но теперь вот он я перед вами — и не в общем смысле, а очень даже в частном!
— Господин директор, я говорю только то, что думают все немцы, — что мы должны сохранить нашу расу и нашу культуру.
— А как же быть со мной и с евреями?
Альфред вновь молча склоняет голову. Его так и тянет уставиться в окно, расположенное точно напротив середины стола, но он опасливо поднимает глаза на директора.
— Да уж, конечно, как же отвечать на такой вопрос! Может быть, у вас развяжется язык, если я скажу, что моя родословная и родословная моей жены — чисто немецкие, и наши предки пришли в эти места в XIV столетии? Более того, мы преданные лютеране!
Альфред медленно кивает.
— И тем не менее вы назвали меня и мою жену евреями! — продолжает директор.
— Я этого не говорил. Я только сказал, что ходят слухи…
— Слухи, которые вы с готовностью распространяете ради своего собственного преимущества на выборах! А скажите-ка мне, Розенберг, на каких фактах основываются эти слухи? Или они просто взяты из воздуха?
— Факты? — Альфред мотает головой. — Э-э… ну, может быть, ваша фамилия?
— Так, значит, Эпштейн — это еврейская фамилия? Все Эпштейны — евреи, вы это хотите сказать? Или 50 процентов? Или только некоторые? Или, может быть, один на тысячу? Что показали вам ваши научные изыскания?
Нет ответа. Альфред качает головой.
— Вы имеете в виду, что, несмотря на все свои познания в науке и философии, приобретенные в нашем училище, вы даже не задумываетесь о том, откуда знаете то, что знаете. Не это ли — один из главных уроков эпохи Просвещения? Мы что же, плохо вас учили? Или это вы плохо учились у нас?
Альфред ошарашен. Герр Эпштейн барабанит пальцами по столу, потом вопрошает:
— А ваша фамилия, Розенберг? Ваша фамилия — тоже еврейская?
— Я уверен, что нет!
— А вот я в этом не так уверен. Позвольте мне сообщить вам некоторые факты насчет фамилий. В эпоху Просвещения в Германии… — Директор Эпштейн умолкает, а потом рявкает: — Розенберг, знаете ли вы, когда было Просвещение и что это такое?
Бросив взгляд на герра Шефера, с мольбой в голосе, Альфред робко, полувопросительно отвечает:
— В XVIII веке и… и это была эпоха… эпоха разума и науки?
— Да, именно так. Хорошо. Не все наставления герра Шефера были потрачены на вас зря…. В конце этого столетия в Германии были приняты меры по превращению евреев в немецких граждан, и они были принуждены выбрать себе немецкие фамилии — и заплатить за них. Если они отказывались платить, то могли получить фамилии-насмешки, такие как Шмуцфингер[7] или Дреклекер[8]. Большинство евреев соглашались заплатить за более приятную или элегантную фамилию, к примеру — цветочную, вроде Розенблюма[9], или ассоциировавшуюся с природой, наподобие Гринбаума[10]. Еще популярнее были названия благородных замков. Например, название замка
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.